Green-eyed monster

Нас ждет две главы с ЧонЧонгуком, господа. Добро пожаловать. Это похоже на одержимость. Впрочем, что скрывать, это она и есть — то, что чувствует Чонгук, мало напоминает то чистое и светлое, о котором сочиняют песни, снимают фильмы или пишут книги. О таком в дорамах не покажут, и дело вовсе не в том, что объект чонгуковой страсти — мужчина, дело совсем в ином. Он не знает, когда это началось. Много раз пытался мысленно вернуться к началу, найти точку отсчета, но так ничего и не достиг. Может быть, это случилось в тот момент, когда впервые увидел, как он запрокидывает голову во время оргазма, как заламывает брови и приоткрывает рот в немом крике высшего наслаждения, как цепляется за его плечи, если Чонгук сверху, или как сжимает пальцами бедра — если снизу. А может, это произошло тогда, когда они впервые поцеловались, смешно и неловко — Чонгук до сих пор помнит ощущение неожиданно мягких губ на своих, помнит, как, дурея от собственной смелости, лизнул их языком и тут же отпрянул, испугавшись, глупым настороженным зверьком. Хотя, скорее всего, все началось гораздо, гораздо раньше. Впрочем, что толку пытаться, истоков теперь не сыскать и с огнем, да и нужно ли это? Поможет ли ему? Нет. Сказать, что Чонгук не пытался с собой бороться, значит соврать. Пытался, еще как. Говорил себе: неправильно, так быть не должно, твои чувства слишком грязны, — но раз за разом разбивался о направленный на него влюбленный взгляд, рассыпался от обжигающе-горячих прикосновений и сдавался в плен широкой улыбке, слепящей сильнее любого солнца. Он и сам словно солнце. Тэхен — его личное Солнце. Не то, что ласково величают «солнышком» и про которое поют добрые песенки, нет, Тэхен — словно огромная яркая звезда, освещающая все вокруг, но грозящая тут же поджарить тебя, если попробуешь сунуться ближе. Чонгук жарится в этом огне уже не первый год. Он чувствует себя маленьким безмозглым мотыльком, летящим на дрожащее пламя свечи. Только в отличие от он прекрасно понимает, что огонь его погубит, сожрет с потрохами, не оставив и пепла, но остановиться все равно не в силах. Зависимость. Тэхен — это зависимость. Сначала ты просто думаешь, что он — чокнутый, ебанутый на всю голову, не от мира сего и «уберите от меня этого фрика». Потом сдаешься настойчивости и все же с ним знакомишься — я только попробую, я смогу соскочить в любой момент, это же всего лишь какой-то там Тэхен. «Одна доза — нестрашно». Вы начинаете общаться, ты пробуешь его — сперва аккуратно, по чуть-чуть, позже смелее — узнаешь с других сторон, вертишь под разными углами и думаешь, что, пожалуй, он все-таки ничего. А однажды он раскрывается перед тобой всеми своими многочисленными гранями, играет, переливается на солнце яркой искрящейся радугой, как редкий самоцвет, и это оказывается настолько внезапно кайфово, что ты абсолютно теряешь голову. «Торчишь» самозабвенно и со вкусом, наслаждаешься, плывешь по волнам экстаза, а он все так же улыбается тебе, треплет по волосам и говорит тебе «Гуки». Ты счастлив — безмятежно и еще по-детски, — он счастлив оттого, что счастлив ты, и светит тебе еще ярче. Сильнее. Привлекает. Манит. Заманивает. И однажды в одно прекрасное — ужасное — утро ты встаешь перед запотевшим зеркалом в общажной ванной, проводишь влажной ладонью по стеклу, стирая конденсат, смотришь в глаза отражающегося там мальчишки, похожего на взъерошенного воробья, и понимаешь, что тебе мало. Мало улыбок, мало разговоров, мало взглядов, мало хлопков по плечу и мало пальцев в волосах, мало всего Тэхена целиком и отдельно по кусочкам. Ты понимаешь, что ты хочешь забраться в его кровать не только потому, что ночью приходит подкроватный монстр, за окном гроза или скучаешь по семье, а потому, что хочешь… ты его просто хочешь. По-взрослому. У тебя, блядь, стоит на него, на этого гребаного Ким Тэхена. На Ким Тэхена, который весело наваливается тебе на спину, едва ли не сгибая пополам, и орет прямо в ухо: «Гуки, пошли рубиться в приставку!» Только ты не хочешь ни в какую приставку. Ты хочешь повалить Тэхена на диван — или можно на ковер, а можно просто прижать к стене, так быстрее — содрать с него одежду и проделать все то, что делают в порно, которое тайком подсовывает тебе Юнги-хен. И это — проблема. Потому что в отличие от тебя Тэхен не хочет порно, он хочет в приставку, носиться наперегонки с тележками по супермаркету и «Гуки». Даже если бы Тэхену вдруг тоже нравились не только девчонки, для него ты все равно мелкий шкет, которого нужно кормить с ложечки и обязательно подтыкать одеялко перед сном. Гуки. Но ты, блядь, уже нихера не «Гуки». Давно не «Гуки». Тебе уже шестнадцать, и ты, сука, взрослый. В отличие от Тэхена, который знает так много, что мог бы писать книги, но на деле не понимает ничерта. И где-то примерно в этот момент ты понимаешь, что пора бы соскочить — поигрались и хватит, хватит с тебя этого придурка-Тэхена, верните нормальную подростковую жизнь: танцы-вокал-игры-проказы, ты подписывался только на тяжелую участь трейни, но никак не на Ким Тэхена. Ким Тэхен — это слишком, ты к такому не готов. Заберите его и унесите куда подальше. Кто-нибудь. Ты желаешь этого так рьяно, с таким отчаянием думаешь «прочь-прочь-прочь», но когда этот самый кто-нибудь (на самом деле, вполне конкретный кое-кто) появляется и, действительно, забирает Тэхена, ты валяешься тухлым овощем на своей койке и кусаешь запястье, чтоб не реветь от сосущего чувства одиночества и пустоты. А в следующий раз проигрываешь ломке, поддаешься, подрываешься с места и сломя голову бежишь следом. Потому что лучше уж разрываться от дурацких, гложущих, безответных чувств, но быть рядом, чем быть вообще без. И правда в том, что ты проебался еще в тот момент, как только решил попробовать. А теперь — поздно.

***

Пак Чимин Чонгуку поначалу нравится. Он тоже из Пусана, и это безумно круто, потому что можно обсудить кучу всего того, что даже Тэхен не поймет, еще он классно танцует — не так, как Хосок-хен, но тоже круто — и здорово поет. Да и вообще он выглядит вполне себе мило и дружелюбно и искренне пытается с ним подружиться. Тэхен, как и в случае Чонгука, берет над ним шефство, рассказывает о порядках, показывает Сеул. Поначалу все хорошо, они гуляют втроем, общаются, играют, но когда Чимин поступает в тот же класс, что и Тэхен, все его коварство проявляется в полной мере, и Чонгук с пугающей ясностью понимает: это подстава. Чимин и Тэхен — ровесники и одноклассники, типа крутые и почти взрослые. У них появляются свои темки для разговоров, куда «мелким еще нельзя», тайные посиделки на крыше, побеги из общаги, свои тупые ублюдские шуточки, много скиншипа и игр в гляделки. Чимин вьется вокруг Тэхена преданной собачонкой, воодушевленно рассказывает, как тот защищает его в школе, когда ребята постарше смеются над пусанским акцентом — Тэхеновы щеки рдеют маковым цветом, — и выглядит абсолютно, просто до жопы счастливым. Чонгук не счастлив. Чонгук бесится. Тихо, страшно, глубоко в себе. Ему хочется прокрасться ночью к чиминовской кровати и свернуть тому шею, потому что какого хрена тот ворвался в его жизнь и пытается отобрать у него Тэхена? Вот так вот нагло и беспардонно, будто бы тот всегда ему принадлежал, хотя на самом деле нихуя подобного. Это его, чонгуков Тэхен, и если Чимину так вперлось, то пусть ищет себе другого, чиминовского! А этот уже занят, мать его. Чонгук первым его увидел, первым с ним подружился, это о Чонгуке первом Тэхен заботился, это его он считал своим лучшим другом — его, а не Чимина! В конце концов, это Чонгук первым в него влю… первым на него подсел, а вовсе не Чимин. Пусть катится колбаской куда-нибудь нахуй. Тэхен, кажется, не замечает, а когда это все же происходит, обижается на то, что его лучшие друзья не могут поладить друг с другом. Чимин жмет узкими плечами и косит взгляд на Чонгука, тот скалится в ответ. Тэхен говорит: «Нас теперь трое, Гуки». «Мы — макнэ-лайн», — говорит. «Это так круто!» — говорит. Ничего крутого, думает Чонгук, пока Тэхен треплет их обоих по волосам. Ничегошеньки крутого, и пропади ты пропадом, Пак Чимин. Трое — не двое, кто-то всегда будет чуть в стороне, немножко, но за бортом. Сейчас вот, например, за бортом бултыхается сам Чонгук, потому что мелкий, потому что еще не дорос, потому что они 95-лайн, потому что он макнэ. Чимину дико доставляет называть его так. Чонгук обычно не против, но из уст этого мелкого «хена», которого Гук никогда в жизни не станет так называть, звучит как-то по-издевательски. Он будто намеренно отделяет Чонгука от них двоих, ставит его на ступень ниже, словно они с Тэхеном два конца одного отрезка, а Чонгук — просто болтающаяся где-то в пространстве точка. Маленькая такая, незаметная. «Макнэ». Еще и Тэхена тому же учит, гад, а тот и не против. Вешается на своего нового лучшего друга, ходит-светится ярко-ярко, и невдомек ему, что у Чонгука будто все пробки повышибало, и темнота несусветная, потому что Тэхен светит не ему, и больно так, что хоть к доктору беги. Но Чонгук умный, он знает: доктор тут не поможет. Чонгук подсел, подсел конкретно, он теперь тэхеноман, и это, похоже, нихрена не лечится. Разве что убить Тэхена и прикопать где-нибудь в лесу, только как его убивать, когда его нужно любить и ничего кроме? Чонгук, скорее, сам сдохнет следом, чем вылечится. Не вариант. А вариантов больше и нет: жить-страдать, тренироваться в десять раз больше, пока не загоняешь себя до белых мушек перед глазами, и бегать в спортзал в любую свободную минуту с краткими перерывами на еду и сон. Отличная перспектива, замечательная просто — именно так он и мечтал провести всю свою юность. В вечном стрессе и страданиях по придурку, который мало того, что не девчонка, так еще и ушлепок слепой с уровнем развития тринадцатилетнего подростка — еще и не целовался-то поди ни разу. Дебют почти не оставляет времени на размышления, жизнь превращается в гонку, когда единственное желание — завалиться в койку и продрыхнуть до конца света. Но даже в таком измученном состоянии Чонгук чувствует томление всякий раз, стоит Тэхену только появиться на горизонте. Зависимость все так же сильна, а доктор все так же не поможет. Он застает их в душевой, где-то примерно через год после дебюта. Заходит забрать забытый шампунь да так и замирает у двери тихой мышью, чтобы не спалиться. Внутри становится жарко и до жути обидно, потому что Пак Чимин на коленях, Пак Чимин прикасается к Тэхену, Пак Чимин делает это так, словно делал уже тысячу раз до этого. От последней мысли в горле пересыхает напрочь. Не то чтобы Чонгук не подозревал — о, конечно, он догадывался о грязных чиминовских наклонностях, хотя тот уже гулял с девчонками. Но ему и в голову не приходило, что Тэхен может ответить ему взаимностью. Что Тэхена могут в принципе интересовать не только игрули и шуточки, но и, мать его, секс. Низ живота непроизвольно наливается жаром, когда Чонгук смотрит на то, как жадно Тэхен хватает ртом воздух, как цепляется за чиминовские плечи, как водные струи стекают по его лицу и телу. Чонгук смотрит, смотрит, смотрит, и в штанах вдруг становится влажно и тепло, и, блядь, это пиздец. Он сбегает подальше, долго наворачивает круги по району, заставив переполошиться менеджера-хена, а когда возвращается в общагу, то в голове уже зреет план. А через два дня Чонгук отлавливает Тэхена по дороге в раздевалку, тащит в укромное местечко и целует, жестко прижав к стене. Опыта у него нихуя, зато много энтузиазма и нерастраченных чувств, качественно сдобренных первостатейным недотрахом. Он готовится проявить всю свою хваленую напористость, готовится убеждать и доказывать, но делать не приходится ровным счетом ничего. Тэхен сам делает движение навстречу, обхватывает за плечи и накрывает его губы своими, показывая, как надо целоваться и сходить с ума правильно. Чонгук уже давным-давно сошел, двинулся по фазе, но сейчас сходит заново и готов еще и еще, лишь бы Тэхен не прекращал его целовать. — Мы теперь вместе, Тэ, слышишь? — серьезно говорит он, отстранившись, хотя подозревает, что впечатление изрядно портится сорванным дыханием и севшим голосом. — Вместе. Тэхенова грудь тяжело вздымается, как после бега, а сердце колотится быстро-быстро. Сам он облизывает губы и вскидывает на Гука осторожный взгляд. — В смысле, вместе прям вместе? — Прям совсем вместе, — серьезно заверяет его тот. — Идет, — Тэхен бодает его носом и смеется. Он снова светится персонально для Чонгука, и от этого в груди разливается приятное теплое чувство. Чонгук утыкается носом в его шею, вдыхает запах и замирает, не шевелясь, только вздрагивает, когда на спине устраиваются чужие ладони, и улыбается широко-широко. Они счастливы чуть больше года, а потом все летит в пизду.