Затонский детектив

Штольман радовался осенней, рано опустившейся темноте, которая скрывала то, что он по-прежнему давится смехом после ухода из ателье. А Анна была так смущена словами подруги, что молча и целеустремленно шла к их месту назначения – городской детской школе искусств, а вернее галерее при школе. Там сегодня открывалась выставка выпускника школы, а ныне модного и успешного московского художника. - Вы с ним знакомы? – прервал, наконец, молчание Штольман. - С Павлом Никоненко? Нет. Он лет на десять меня старше. Но Александр Аркадьевич очень часто приводил его нам в пример. - Александр Аркадьевич? - Да, мой учитель рисования. Он преподавал и у Никоненко. Да он у половины города преподавал. Александр Аркадьевич уже сорок лет работает в нашей школе искусств, - улыбнулась Анна. За разговором они подошли к галерее и вошли в нее, уже заполненную оживленной публикой. Следующие полтора часа для Анны пролетели незаметно, зато для Штольмана стали мучением. Их сразу разлучили, поскольку выяснилось, что Анна требуется сразу всем по массе важнейших вопросов – от подготовки городского празднования Нового года до сбора средств на лечение мальчика с каким-то тяжелым генетическим заболеванием. Так что, она извинилась перед ним улыбкой и взмахом руки, в которой держала бокал шампанского, и скрылась в толпе гостей. Штольман приготовился скоротать время за осмотром картин, но ему и этого не позволили. К нему подходили пообщаться самые разные люди – от тех, с кем он успел за месяцы в городе познакомиться до совершенно незнакомых. Причем было совершенно очевидно, что его персона вызывает столь жгучее внимание уже не из-за его положения. Все давно привыкли, что начальник уголовного розыска сослан в Затонск из Москвы. Нет, теперь всем надо было проверить и вынести личный вердикт, достоин ли этот чужак быть рядом с Анной Мироновой. Судя по всему, пока он успешно выдерживал экзамен, но внутренне уже начинал закипать. - Придется потерпеть, - раздался сзади мужской голос. Яков обернулся и обнаружил, что к нему обратился немолодой мужчина лет семидесяти. - Простите? – переспросил Штольман. - Я сказал, что придется потерпеть, - повторил мужчина. - Что именно? - Да вот это все. Что вас рассматривают под лупой. Что каждый хочет лично с вами пообщаться. Что вас прогоняют через конвейер пристрастного внимания. Мужчина, которому отдала сердце Анна Викторовна, обречен на такое обращение. Слишком уж особое место занимает эта девушка в городе. - Простите, мы знакомы? – теряя терпение, спросил Штольман. - Нет. Но давайте познакомимся. Александр Аркадьевич Иванов. - Вы – учитель рисования Ани, - мгновенно расслабившись, сказал Яков. - Да, я бывший учитель рисования Анны Викторовны, - подтвердил старик. – А сегодня мы здесь по поводу еще одного моего ученика. Видите, стоит, окруженный почитателями? Пашка Никоненко. Разгильдяй был еще тот, но талантливый. Намучиться с ним пришлось. - Забавно, - улыбнулся Штольман. - Что именно? - Маститого художника, мужчину за тридцатник, вы называете Пашкой, а девушку – Анной Викторовной. - Так уж повелось. И прижилось. Хотя поначалу было действительно непросто, - смеясь, признал старик. - Вы о чем? – не понял Штольман. - Да я про то, как Анну Викторовну все в городе стали звать Анной Викторовной. - Буду очень признателен, если вы поделитесь этой историей. Этот вопрос меня мучает с самого начала знакомства с Анной. - Я так понимаю, вы в курсе особенностей воспитания и образования, которые получила Анна Викторовна? Штольман кивком подтвердил догадку старика. - Мария Тимофеевна с самого начала потребовала от всех учителей, которые занимались с Анной Викторовной, чтобы к ней обращались исключительно на вы. Исключение, насколько я знаю, было сделано только для ее гувернантки. А потом, если не ошибаюсь, когда Анне Викторовне исполнилось двенадцать или тринадцать лет, было введено новое требование к учителям – чтобы к ней обращались по имени-отчеству. - И что? – несколько потрясенный спросил Штольман. - Анна Викторовна была чудесной девочкой и ученицей, ее родители – уважаемые в городе люди, которые платили весьма достойные деньги за обучение дочери. Так что, учителя, пусть это было и странноватое требование, выполнили его. Но об этом, разумеется, сразу стало известно в городе. Анна Викторовна стала объектом не то чтобы откровенных насмешек, но постоянных шуток на эту тему. К ней весь город стал обращаться по имени-отчеству. Однако как-то так получилось, что постепенно из шутки это стало привычкой и традицией безо всякого ерничества и с искренним уважением. Тем более что Анне Викторовне действительно очень подходит, когда к ней так обращаются. - Хорошая история, - признал Яков, наблюдая, как Анна пытается двигаться к нему через толпу, но по пути ее перехватывает очередной человек, желающий с ней пообщаться. Ему пришлось выдержать еще полчаса светской бестолковой толкотни, прежде чем гости начали расходиться, и Анна, наконец, до него добралась. - Извините, - с искренним раскаянием в голосе сказала она. – Вы, наверное, совсем измучились. - Ужасно, - с юмором ответил Штольман, - и вам придется искупить свою вину. - Все, что захотите, - с пылом ответила Анна. - Как насчет прогулки по парку? – спросил Штольман и заметил, что девушка несколько сникла, как будто надеялась на другое требование с его стороны. Спустя полчаса они, не торопясь, шли по парковой аллее. - Яков Платонович, - начала разговор Анна таким тоном, как будто собиралась нырнуть в ледяную воду, - а ведь Светлана была права. - Вы о чем, дорогая? - Я о том, что я хочу… - Анна слегка запнулась, но упорно продолжила, - я хочу быть с вами. Я хочу… заняться с вами любовью. И я не понимаю, почему вы этого не хотите. - Я не хочу? – Штольман сделал подчеркнуто трагическое выражение лица. – Я знал. Я знал, что рано или поздно это произодет. - Что произойдет? – не поняла Анна. - Что выяснятся фатальные пробелы в вашем образовании! Это все домашнее обучение! Анна Викторовна, позвольте мне раскрыть вам некоторые факты, которые очевидно сознательно были утаены от вас вашим учителем биологии. Анна смотрела на Якова ошеломленно, не понимая, что происходит. - Речь идет о некоторые особенностях мужской физиологии, - продолжил Яков. – Дело в том, дорогая, что мать-природа распорядилась таким образом, что женщина всегда может понять, желает ли ее мужчина, так сказать, в интимном смысле. Всякий раз, когда я прижимаю вас к себе, обнимаю вас, целую, вы можете ощущать некоторые изменения, происходящие в моем теле. Речь идет о… Тут до Анны, наконец, дошло, что Штольман шутит, и над аллеей разнесся их общий хохот. - Яков Платонович, - отсмеявшись, вернулась к разговору Анна, - тогда почему? Почему между нами этого нет? Я так хочу этого. Штольман привлек к себе Анну и, поправив ей непослушный завиток, серьезно сказал: - Потому что я боюсь. - Чего?! - Боюсь допустить ошибку. Боюсь, что вы еще не вполне готовы. Я не знаю, может быть, вы считаете, что готовы, а на самом деле в глубине души хотели бы, чтобы это произошло в вашу первую брачную ночь. - Яков Платонович! Я знаю, что произвожу несколько старомодное впечатление, но я – женщина двадцать первого века! Мне вовсе не свойственны все эти консервативные установки. Штольман помолчал и как-то неуверенно сказал: - Зато, похоже, они мне свойственны. Может быть, это я хочу, чтобы это случилось в нашу первую брачную ночь. Ошеломленная Анна распахнула глаза и начала: - Яков Платонович, вы говорите, что… Вдруг она прервалась, вся закаменела в его руках и произнесла чужим металлическим голосом: - Яков Платонович, рядом с нами дух мертвой девушки.