Говорящий с травами

      Новое утро в селении Учиха, несмотря на суету пары последних дней, было на удивление спокойным и тихим. Никто уже не спешил с рассветом поглядеть на блаженного Сенджу, не интересовался через забор, не потравил ли новый гость хозяев. Жизнь вошла в привычные берега: подвал чинили, Сенджу осваивался, шиноби уходили на миссии и возвращались обратно, да и дел, требующих внимания главы клана, не стало меньше. Но все же он мог позволить себе мирные полчаса после завтрака, когда солнце уже согрело воздух, но еще не начало обжигать. Можно посидеть с чашкой чая, любуясь на возню детей — маленький сын Буцумы, когда поворачивался черной половиной головы, мог бы сойти за соклановца.       Но гораздо больше придурковатого Сенджу его мысли занимал старший сын.       Акио Учиха…       Можно сказать — обычный ребенок. Обычный ребенок для клана Учиха, для правящей семьи. Сильный, умный. Более того — мудрый, не стремящийся к подвигам. Может быть, немного излишне мягкий, но эта мягкость ушла после случая с Хьюга. «То, что нас не убивает, то делает нас сильнее» — так он сказал. В клане было много поучений на тему преодоления препятствий, но так кратко и лаконично сформулировать мысль почему-то никто не сумел. Изречение начертали на свитке и повесили в лекарском доме, где лежали тяжело раненые. Почему там, а не в общем додзе? Потому, что для додзе нашлось другое: «тяжело в учении — легко в бою».       Словом, Таджима Учиха был доволен изменениями в характере сына, хоть и жалел, что для этого ему пришлось пройти через крайне неприятный момент. Это сам Акио так сказал — неприятный момент. Но он всех убил, так что, волноваться не о чем.       Подобная перемена в характере могла бы насторожить, если бы не обстоятельства. Проснувшуюся жесткость списали на последствия пыток, порадовались, что вернулся живым и не двинулся головой, да и забыли. А сам Акио тем временем плотно занялся менталистикой и травничеством, помог разоблачить нескольких шпионов, начал изобретать какое-то новое дзюцу… точнее даже печать, наподобие той, что носят Хьюга.       Хорошо же?       Хорошо! Отличный глава будет!       С энгавы дома Таджима наблюдал, как сыновья занимаются тренировкой с пленником — молодым Сенджу, которого он сам поначалу всерьез посчитал дурачком. Но понаблюдав, признал, что ошибся: младший сын Буцумы соображал не хуже прочих, а что не боялся, как обычный ребенок в его ситуации… так может, дело в том ударе? Таджима знал случаи, когда получившие по голове шиноби становились пусть не полными идиотами, но, так скажем, не совсем нормальными. Кто-то переставал чувствовать боль, кто-то терял память, кто-то наоборот начинал вспоминать то, чего с ним быть не могло. В летописях встречались упоминания о воине, который утверждал, что в прошлой жизни был девушкой, и о человеке, что рассказывал о другой стране, где нет шиноби, а люди говорят на непонятном языке и выглядят словно бы не по-человечески. Могло же и с молодым Сенджу случиться нечто похожее? Вспомнил, например, что в прошлом жил в клане Учиха, потому и не боится… почему бы и нет? В конце концов, они произошли от одного предка.       «Бред», — сказал Ичиро, старый друг и советник. Но он прибежал на взрыв подвала чуть ли не вместе с Таджимой и видел необъяснимо-необычное поведение маленького пленника. Итама Сенджу не излучал угрозы настолько, насколько возможно лишь для того, кто абсолютно уверен в своей безопасности. Так уверен в своих силах — или просто не считает Учиха врагами?       «Ты рискуешь, глава, — сказал ему Ичиро. — Этот сопляк может оказаться отравленной приманкой».       Старый друг сказал то, что ему уже не раз повторили за прошлый день и нынешнее утро. Но против всего прошлого опыта Таджима предпочел довериться интуиции развитого шарингана. Пусть он и Ичиро потеряли каждый половину ночи, наблюдая за спящим мальчишкой, явно не собиравшимся тайком подсыпать отраву в рис.       А теперь он стоял в окружении детей Учиха, он был самым младшим, и ему полагалось нервничать — от того, что все вокруг незнакомо, от того, что рядом молодые Учиха неизвестной степени вменяемости, от того, что впереди тренировка и как знать, не решит ли кто-нибудь навредить, не взыграет ли у кого-то желание мести? У кого-то… Изуна был обижен из-за того, что комнату погибших младших братьев отдали Сенджу, но теперь вот — весело смеется над тем, как Сенджу неуклюже бросает кунай. Обида забыта, мелкий, неловкий и неопасный, Итама и сам улыбается, разводя руками. Ну да, у него не получается, почему бы не посмеяться вместе? Мадара досадливо вздыхает, берет новичка за руку, показывает, как бросать. Акио с улыбкой наблюдает… наблюдает за братьями?       За Итамой.       Таджима переплел пальцы, щурясь: шаринган замедлил мир и окрасил все в невообразимо яркие оттенки, но позволил заметить то, что прежде ускользало от внимания — ведь нет же угрозы… нет? Мелкие жесты, интонация, взгляды, все то, что раньше списывали на плен, но стоило предположить…       Акио. Итама. Ни разу не встречавшиеся прежде, но теперь, когда он задал себе вопрос и посмотрел внимательнее…       Можно сказать, что оба изменились из-за каких-то событий в жизни. Но… они ли это по-прежнему? У них не должно быть ничего общего, но шаринган подсказывает — общее есть. Они знают друг друга.       Но шпионы так себя не ведут. Глава Учиха почувствовал предупреждающий укол в виске и погасил шаринган, утомленно прикрыв глаза. Непонимание злило — он готов был поклясться, что перед ним его собственный сын, только, как будто, старше на пару десятков лет — для всего лишь пятнадцати спокойствия и уверенности у него многовато.       «Проще спросить».       А почему бы и нет? На примере простодушного Сенджу, ляпавшего в лоб все, что думает, Таджима убедился в действенности подобной тактики. Оттащить обоих в допросную всегда успеет, а пока…       Глава Учиха поднялся, потянулся, разминаясь, шагнул на землю и влился в детское общество.