Роза темного моря

Дом Альвизе Гритти был определенно не тем местом, где Сулейман хотел быть в этот день. Впрочем, он и сам давно не знал, где оно находится. Рядом с Хюррем? Увы, Всевышний уже распорядился по-своему, забрав единственное, что приносило настоящий покой. С этими мыслями Султан и присутствовал на ужине вместе со своим Великим Визирем, стараясь следовать собственному решению и не выдавать того, насколько он на самом деле хочет быть далек от этого места. Благо, Ибрагим, от которого, к сожалению или к счастью, никогда не удавалось скрыть истинный настрой, помогал в этом, не давая упустить нить разговора. Более того, Паргалы сам озвучивал большую часть вопросов, наставлений и рассуждений, что они успели обсудить еще до прихода в дом Гритти. Сулейман не был сейчас против этого, думал даже поблагодарить друга после, ведь он выступал за него крайне умело, не позволяя уловить нынешнюю уязвимость султана и вовремя затихая, когда свое слово необходимо произнести самому Сулейману. В какой-то момент этого ужина, внезапно переместив прежние мысли на второй план, Султан подумал о том, насколько ему повезло иметь такого друга. Этот человек — не только верный спутник и прекрасный собеседник. Ибрагиму всегда можно доверить самостоятельное решение государственных дел любой сложности и степени значимости, делая это без малейшего опасения. Султан знал, что ему никогда не придется сомневаться в абсолютной преданности Паргалы, который отдаст свою жизнь, но не посмеет предать своего повелителя. Спустя столько лет для Сулеймана оставалось удивительным, насколько можно быть уверенным в одном-единственном человеке, не сомневаясь в противоположной сущности слишком многих людей. Но один взгляд Ибрагима, столь искренний и даже напуганный возможными сомнениями Султана, без всяких слов говорил о том, что тот не способен на предательство, и Сулейман умел это видеть. В чем же истинная причина такого отношения, на которое, кажется, не способен больше никто? Крепкая дружба с самой юности, названное братство… А может, что-то большее, до сих пор скрытое, но очень важное. Как бы то ни было, если же оно есть, то непременно проявится за долгие годы будущего правления, чего Сулейман действительно хотел, даже если познать это нечто придется в последние минуты жизни. Мысли об Ибрагиме чересчур завладели вниманием мужчины, и он не сразу заметил, что деловая часть ужина подошла к концу. Указал на это вопрос Визиря о картине, украшающей стену поместья Гритти, на которую теперь и Сулейман обратил внимание. Изображенная на ней сцена сразу показалась ему знакомой, но только после чуть более детального рассмотрения мужчина понял, что некий художник передал здесь сцену битвы Гильгамеша и Энкиду в Уруке. Об этом и сказал сеньор Гритти, но в объяснении для них с Ибрагимом не было необходимости, и Сулеймана эта мысль даже заставила на секунду улыбнуться. Он вспомнил, как они с его греком из Парги, в те времена, когда нынешний султан был еще почти беззаботным шехзаде, вместе читали те самые сказания о Гильгамеше и Энкиду. Сбегая из дворца и от охраны, тогда еще совсем юные друзья удобно устраивались в тени большого дерева и с упоением обсуждали прочитанное и рассказанное самим Ибрагимом, как всегда откровенно делясь своими мыслями и часто затрагивая тему того, насколько удивительные обстоятельства способны свести двух настоящих, неразлучных друзей. Эпос о царе Гильгамеше, чья сила вселяла ужас в подданных, хорошо сохранился в памяти Сулеймана. Несчастные жители Урука взывали к богам с мольбами избавить их от бешеного нрава своего царя, и богиня Аруру сжалилась над смертными, послав в подлунный мир Энкиду — героя, способного обуздать силу Гильгамеша. Поселившийся в лесу Энкиду вселял ужас в охотников, ведь из-за него добыча дичи стала невозможной. Не желая мириться с воцарившейся властью посланца богов, они направились к царю, надеясь, что ему удастся одолеть могучего врага. Владыка Урука воспылал любопытством и желанием выплеснуть свою ярость, посему отдал приказ отвести к Энкиду блудницу по имени Шамхат, которой предстояло соблазнить его. Женщина с легкостью исполнила волю правителя, Энкиду долго упивался ее телом. Отдыхая после умелых ласк, герой осознал, что часть божественной силы покинула его, а разум окреп. От Шамхат Энкиду узнал, что Гильгамеш желает сразиться с ним, и с радостью принял вызов царя. По дороге в Урук женщина пыталась отговорить героя от битвы, рассказывая о вещих снах, посланных богами. Сновидения ясно указывали на то, что вскоре у великого царя появится верный друг, и именно Энкиду суждено стать им. Избежать ужасного сражения не удалось. Гильгамеш сошелся в кровопролитном противостоянии с тем, кто был послан ему судьбой, но богам не было угодно назначить победителя в равной битве. С того момента между царем и воином зародилась крепкая дружба. Казалось, ничто не может омрачить воцарившееся счастье: жители Урука больше не страдали от вспышек гнева Гильгамеша, а сам правитель наконец нашел того, кто указал ему жизненный путь. Но смерть Энкиду завершила их историю. Изнемогая от боли после гибели друга, Гильгамеш отправился в странствие по бескрайней пустыне, стремясь постигнуть тайну бессмертия. Царю пришлось одолеть множество испытаний, чтобы в конце своего пути встретить Энкиду, покинувшего мир мертвых ради мимолетной встречи. Именно сейчас Сулейман почувствовал, что эта история является для него чем-то личным. Судя по тому, как неохотно Ибрагим обсуждал ее с Гритти, ему тоже не слишком хотелось делиться с чужим человеком мыслями на этот счет, и Альвизе не пришлось это объяснять. Разумеется, он не мог знать причину, но достаточно быстро перешел к несколько иной теме. — Повелитель, Паша… Должно быть, вам известно, что распространяются мифы не только о дружбе, но и любви, не угодной Господу? — О чем это Вы? — неожиданно голос Ибрагима зазвучал более оживленно, что немного удивило султана, хотя и в нем такое заявление вызвало интерес. — О греховной связи между мужчинами, Паша, — произнеся это и с загадочным видом посмотрев куда-то вдаль, мужчина продолжил: — Существует множество сказаний, но больше всего мне запомнилась история о любви самого Аполлона и царского сына Гиацинта. Они проводили много времени вместе, не скрывая друг от друга своих чувств, но однажды Гиацинт погиб, совершенно случайно и трагично, желая произвести впечатление на своего бога, который не сумел ему помочь, спасти его. Из этой легенды и родилось название прекрасного цветка… — последующие слова Гритти Сулейман слышал отдаленно, будучи слишком погруженным в раздумья об услышанном. Подобное было чем-то совершенно новым для него, и это особенно удивляло, ведь даже Ибрагим, любящий лично пересказывать легенды, никогда не затрагивал эту. Теперь обратив все внимание на друга, Султан хотел понять, знал ли тот о подобном и молчал, или же эта история стала удивительной и для него. Как ни странно, Ибрагим никаких особых эмоций не показывал, на его лице читался лишь интерес, с которым он слушал рассказчика, иногда, кажется, переводя все тот же взгляд на своего государя. Неужели и он хотел прочесть что-то в глазах Сулеймана?.. От этого мужчина почувствовал себя еще более непривычно. Кроме всего прочего, он не понимал, как относится к этой легенде. С одной стороны, Альвизе отметил верно — Всевышний не потерпел бы такого греха, да и Сулейман не допустил бы этот позор в своей Империи, но почему же тогда в его сознании проскальзывает мысль о желании узнать эту историю подробнее?.. — Но еще важнее, что такое происходит не только в выдуманных легендах!.. — наверняка ощутив, что ему удалось завоевать интерес, Гритти продолжал с куда большим воодушевлением. — Подобное происходит по всей Европе! Поверьте мне, те источники, что поведали мне об этих связях, не могут врать! — Неужели церковь позволяет совершать такой грех? — несмотря на упоминание греха, в голосе Сулеймана, к его собственному удивлению, напрочь отсутствовала неприязнь. Только интерес. — О, конечно же, нет, повелитель! Церковь категорически против, но контролировать это настолько, чтобы покончить с подобным, Европа, похоже, не способна. — Благо, в мусульманском мире такому стыду нет и никогда не будет места… — в голосе Ибрагима ясно слышалась задумчивость, которую Сулейман уловил и во взгляде друга, что тот на мгновение устремил на него. — Ни одни мусульманин, истинно верующий в Аллаха, не допустит для себя даже мысли об этом, — слова султана стали последними перед прощанием с сеньором Гритти, но во время дороги во дворец мужчину вновь посетила мысль, что следует получше узнать древнегреческую легенду. В своих покоях Султан оказался с наступлением вечера. Прошедшая ночь не ознаменовалась для него крепким сном, и сейчас Сулейман оказался во власти усталости. Ужин у Гритти утомил его больше, чем можно было представить. Небо над Стамбулом стремительно теряло дневные оттенки, переходя к вечерней палитре. Великолепие заходящего солнца проникало в каждый уголок дворца, но для мужчины не было ничего желаннее мерцания звезд на холодной синеве. Ночь приносила некое подобие покоя. — Повелитель, — вошедший стражник не вызвал недовольство государя. Сулейману заранее было известно имя человека, просящего об аудиенции. — Ибрагим Паша хочет видеть Вас. — Пусть войдет, — едва страж скрылся с глаз, в покоях оказался Визирь. От взгляда Султана не ускользнула некая обеспокоенность в облике Паргалы, но, впрочем, он мог быть просто утомлен. — Я полагал, сегодня ты вернешься в свой дворец, Ибрагим. — С Вашего позволения, повелитель, я бы хотел остаться здесь. Если Вам это угодно, я прикажу оповестить Хатидже Султан. — Что ж, не вижу причин отказывать в просьбе. У тебя много дел. Очередная длительная дорога любого лишит сил. — Я очень признателен Вам. Мне будет намного спокойнее находиться здесь, ведь… Подавить беспокойство в столице до сих пор не удалось, — интонация Ибрагима выдала, что он хотел сказать нечто другое, но передумал в последний момент. — Повелитель, простите, но… Мне показалось, Вас заинтересовала легенда об Аполлоне и Гиацинте. — Верно, Ибрагим. Если тебе известна эта история, я хочу ее услышать, — Сулейман был поражен внимательностью своего Визиря. Каждый раз, на протяжении многих лет, Паргалы удается улавливать настроение падишаха, узнавать о его эмоциях, переживаниях… Это явление нельзя назвать обычной наблюдательностью. Ибрагим умел чувствовать Сулеймана. Едва подумав об этом, Султан заметил, что его изможденность полностью затмилась нахлынувшей мягкой волной нежности по отношению к другу. — Аполлон был так сильно влюблен в Гиацинта, что вступил в борьбу с другим богом, Фамиридом. Он славился музыкальным талантом, играл на арфе, и Аполлон, испугавшись, что его возлюбленный заинтересуется прекрасной мелодией, отправился к музам, чтобы сообщить о стремлении Фамирида превзойти их. Такого оскорбления музы стерпеть не смогли. Они навсегда лишили его возможности заниматься любимым делом, забрали зрение и слух. Теперь путь к сердцу Гиацинта был свободен. Бог даже покинул Дельфы, преследуя желание проводить с принцем больше времени. Их излюбленным местом стала долина реки Эврот, где они могли проводить вместе дни и ночи, предаваясь различным забавам. Однажды их выбор пал на метание диска. К сожалению, в тот день рядом находился Зефир. Он тоже испытывал чувства к Гиацинту и не смог сдержать ревность, заметив, как хорошо юноше с Аполлоном. Когда Аполлон бросил диск, Зефир подхватил его и направил на Гиацинта. Удар стал для него смертельным. — Эта легенда пронизана грустью, но сколько же печали в одном слове «любовь». Она дарит нам жизнь, но способна и забрать ее, — в этот вечер многословность покинула Сулеймана. Нечто странное, непостижимое происходило будто в самом воздухе. Мужчина молча смотрел на Ибрагима, не решаясь отвести взгляд в сторону и моргнуть лишний раз, словно боясь потерять это до боли знакомое, изученное до мельчайших деталей лицо. — Сегодня я очень устал, Паргалы, и хочу отдохнуть. Тебе это тоже необходимо. Но сначала скажи мне, от чего же ты так устал? Почему в твоих глазах столько тоски? Волнение еще сильнее отразилось на лице Ибрагима. Мужчина уже приоткрыл рот, но словам, идущим от самого сердца, было не суждено сорваться с губ. Сулейману редко приходилось видеть Визиря таким — обычно он умел быстро сориентироваться в неудобной ситуации. Если Ибрагим запинался и опускал взгляд, это всегда было признаком того, что дело покинуло для него пределы рациональности. — Я устал не видеть счастье на Вашем лице, государь. Эти слова долго звенели в воцарившейся тишине, которую никто не смел прервать, пока Ибрагим не склонился перед Султаном, разрушив молчание почтительным «Доброй Вам ночи, мой повелитель». Лишь выйдя на балкон среди ночи, Сулейман понял, что именно изменилось в этот день. Он больше не чувствовал присутствия Хюррем в своих покоях.