Роза темного моря

Огромных размеров тучи на темно-сером небе стали, похоже, совершенно непреодолимой преградой для лучей солнца. Его теплого света земля не видела уже много дней — только пробирающие до костей дожди, почти что бесконечные, обладающие невероятным коварством. Неожиданно прекращаясь, они словно давали надежду на то, что наконец пришло долгожданное время тепла, однако стоило лишь подумать об этом, как холодные капли вновь принимались за старое, не давая всему живому передохнуть от постоянной сырости. Вот и сейчас Сулейман даже не думал, что погода может наладиться. Дождь в очередной раз сбавил силу до мелких, раздражающих капель, тем не менее позволяя на какое-то время покинуть шатер, однако сотрясающие воздух громовые раскаты говорили об одном — расслабляться нельзя. О том же сообщал сильнейший ветер, заставивший янычар заняться укреплением палаток, которые по-прежнему были слишком уязвимы перед ним и оставались на месте до тех пор, пока он еще позволял. Султана не пугало могущество этих природных явлений, но они словно встали на сторону его врага, более не позволяя османскому войску свободно передвигаться по размытым дорогам и терпеть сопровождение невыносимого холода и постоянной опасности. Еще вчера Сулейман послал гонца в лагерь Великого Визиря. Послание падишаха содержало в себе приказ остановить осаду крепости Гюнс и подготовить армию к возвращению в столицу, пока не стало слишком поздно. Более нельзя медлить ни дня, ведь дождь грозил окончательно уничтожить дороги, и тогда османское войско превратится для Фердинанда в легкую добычу. Это решение далось Султану слишком тяжело. Ему, завоевавшему бесчисленное количество европейских городов, покорившему Родос, одержавшему грандиозную победу при Мохаче, на этот раз придется отступить по вине бури? Абсурд! Однако этот абсурд прямо сейчас воплощался в жизнь. Отправляясь в этот поход, государь был преисполнен уверенности, что Вена станет частью его Империи. После стольких побед Сулейман чувствовал, что в его руках сосредоточено еще больше власти, чем раньше. За годы своего правления падишах сумел поселить в европейцах страх, он добился того, что Карл Габсбург и наместник Святого Петра каждое мгновение ощущали над своими головами нависающий Дамоклов меч. В голове Сулеймана не укладывалось, что теперь он вынужден повернуть назад. Осознание, что он уходит на своих условиях, не побежденный Фердинандом, сдерживало ярость в сердце повелителя мира. Взирая на своих изнуренных воинов, Султан и понимал, и чувствовал, что поступает правильно. Разве мог он напрасно отдавать жизни янычар, превращать их в мишень для врага? Несмотря на то, что его гордость государя подвергалась тяжким испытаниям и кровоточила от серьезного удара, разум твердил, что желание залечить ее приведет к последствиям, о которых придется сильно пожалеть. Быть достойным правителем — значит никогда не забывать о бесконечной ответственности, что необходимо нести за каждого, кто находится в его власти. Только глупец считает, что отступление — всегда трусость. Только глупец, не достойный того, чтобы за ним шел даже десяток человек, стал бы попросту жертвовать своими людьми, боясь показаться слабым, но зная, что это принесет лишь смерть и унижение. Сулейман не считал себя таковым, в очередной раз совершив главную победу — над самим собой. Дождь обретал новую силу, и государь уже собирался прекратить наблюдение за янычарами, что в быстром темпе подготавливали лошадей и оружие к скорейшему отбытию из лагеря, но вдруг заметил человека, стремительно приближающегося к султанскому шатру. Стражники за спиной повелителя, как и полагается, предупреждающе сжали эфесы своих сабель, но в этом не было нужды — прибыл гонец из лагеря Ибрагима. Приняв из рук коленопреклоненного мужчины письмо, Сулейман тут же зашел в шатер, желая без промедления прочесть послание Визиря. Возможно, Паргалы шлет радостные вести, и Гюнс теперь входит в число владений Сулеймана… Однако от приятной мысли, в которую так хотелось верить, не осталось и следа, как только Султан не обнаружил печати своего Великого Визиря. В душу мгновенно закралось смутное предчувствие беды, а пальцами мужчина невольно сжал бумагу сильнее, чуть помяв ее и не обращая на это внимания. В глазах Сулеймана мгновенно вспыхнул тревожный огонек, делая их еще выразительнее, но он поспешно заставил себя не подпускать преждевременных домыслов, принявшись за чтение. «Повелитель, да не оставит Вас всемогущий Аллах, да сделает Он Ваш путь светлым, а саблю острой! Боюсь огорчить Вас и вызвать Ваш праведный гнев, но обстоятельства вынуждают меня сообщить Вам крайне печальную новость. Наш почтенный Великий Визирь Ибрагим Паша был ранен этой ночью в своем шатре, судя по всему, одним из предателей. Паша потерял много крови и очень слаб, к тому же утром он упал в обморок, желая продолжать осаду. Сразу после этого я пишу для Вас это письмо, ожидая, пока Паша придет в себя. Благо, у меня есть все необходимое, чтобы окончательно поставить его на ноги, и я непременно сделаю это как можно скорее. Ваш раб, Адем ефенди.» По мере прочтения в груди Сулеймана набирала силу невообразимая буря, которую не смогла бы превзойти та, что заставляла шатер содрогаться от сокрушительных порывов ветра. Дыхание предательски сбилось, легкие обуял пожар, чей огонь распространялся по всему телу, одновременно обжигая и вызывая легкие подрагивания, словно от холода. Кажется, рукой Султан хотел дотронуться до груди, будто желая проверить, продолжает ли сердце биться, но повелитель остановил себя в этом нерешительном движении, на смену которому сразу пришло другое — пальцы судорожно сжали бумагу, сминая ее, словно это могло сделать написанное недействительным. Бессилие душило Сулеймана, лихорадка страха охватила его, и казалось странным, почти невероятным, что совсем недавно государь был сосредоточен на своем разочаровании в походе. Султан, чья власть охватывает огромные территории поднебесного мира, ничтожен сейчас, в столкновении со смертью. Нет, смерть лишь прошла мимо Ибрагима, только дотронулась до него… Она, разумеется, не сможет забрать его, она не лишит государя счастья слушать пение скрипки Паргалы, видеть, как друг чуть прикрывает глаза, наполняя покои этой волшебной мелодией… Грек из Парги, юноша со скрипкой, сумевший, сам того не подозревая, всего за пару мгновений овладеть вниманием Сулеймана, заставив его идти на чарующие звуки, исходящие, кажется, из самого Рая. Юноша превратился в мужчину, шехзаде стал Султаном, и никогда им не приходилось переживать расставание. Как же может теперь произойти такое, что Ибрагим больше не посмотрит на государя со свойственным только ему задором, а вместе с тем усталостью и почтением, не назовет своим повелителем?.. Великий Визирь и единственный друг, он был с падишахом большую часть жизни, и без него Сулейман не нуждался в мире, который так хотел завоевать. Сулейман невольно опустился на кровать, не отдавая отчет своим действиям, двигаясь по повелению тела, что лишилось сил из-за непомерного потрясения. В последнее время отношения с Визирем нельзя было назвать идеальными, но сейчас, находясь во власти страха и надежды, Сулейман понял, что способен окончательно забыть обо всех недомолвках Ибрагима, обо всем, чем он вызывал недовольство государя. Да, Султан мог обидеться, разозлиться на Паргалы, но ведь он всегда был рядом, в его преданности нельзя было усомниться. Сколько раз друг спасал повелителю жизнь?.. Он должен спасти повелителя и на этот раз, победив смерть. Изнемогая от абсолютного бессилия, мужчина уронил голову, поднеся ко лбу ладонь. Его глаза сами собой зажмурились, а пальцы до боли вжимались в голову так, что даже пришлось стиснуть зубы, пока Султан наконец не взял себя в руки, надрывно выдохнув. Еще раз перечитав письмо, он ощутил, что к страху прибавился гнев. Лекарь даже не потрудился указать, куда именно был ранен Ибрагим! Ефенди предоставил слишком расплывчатую информацию, и по его вине Сулейман должен мучиться в неведении! Столько вопросов вертится в голове, а послание давало ответ только на один — лекарь не испытывает недостатка в средствах, нужных для лечения. Выпустив из рук письмо, Султан резко поднялся с кровати и проследовал к выходу из шатра, чтобы оценить степень готовности войска к отбытию. Увиденное обрадовало государя — вероятно, янычары закончат сборы в ближайший час, и тогда удастся достигнуть лагеря под Гюнсом до наступления ночи. Сулейман понимал, что не может заставить воинов действовать еще быстрее, но ожидание было слишком мучительным. Неизвестность давила на мужчину, но она же и давала возможность верить, что с Ибрагимом все будет хорошо. Мысли о том, что за то время, пока гонец ехал сюда с письмом от лекаря, ситуация могла измениться, Султан старался прогонять от себя, но они упорно возвращались. Наконец янычары были окончательно готовы к дороге, хотя подготовка заняла больше времени, чем рассчитывал Сулейман. Тем не менее добраться к Ибрагиму до появления сумерек еще оставалось возможным, и государь не собирался упускать этот шанс. Друг определенно нуждался в его присутствии, и мужчина гнал своего коня в нужном направлении так быстро, как позволяли дороги, однако будь он без сопровождения своих воинов, государь бы мчался быстрее ветра, забыв об опасности. Как и планировал Султан, войско успело прибыть в лагерь вовремя. Все чувствовали себя совершенно измотанными, включая Сулеймана, но, приближаясь к Гюнсу, он думал вовсе не об усталости. Запредельная тревога не покидала повелителя, и он хотел одного — скорее подойти к постели Паргалы, узнать у лекаря о его самочувствии, удостовериться, что с Визирем не произошло ничего настолько серьезного, что не поддавалось бы лечению. Но каково же было удивление Сулеймана, когда он увидел, что впереди выстроившихся в колонну янычар, ожидающих появление падишаха, стоял сам Ибрагим. Паргалы отличался необычайной бледностью, а под глазами залегли глубокие тени, но государь не мог поверить своему счастью, ведь он не надеялся даже на то, что Ибрагим уже пришел в сознание. Сердце Сулеймана трепетало от несказанной радости, наполняясь теплом и ощущением бесконечной гордости за Великого Визиря. Ничто не способно его сломить, и он, наверняка не оправившись после ранения, нашел в себе силы, чтобы встретить своего повелителя. Мысль об этом еще сильнее тронула и без того ликующую душу мужчины, и он едва сдерживал улыбку облегчения, поспешив прямо к Паргалы. — Мой повелитель, приветствую Вас, — пусть Ибрагим тоже не позволил себе улыбнуться, его глаза кричали о том, как сильна его радость от воссоединения к государем. Почтительно поцеловав протянутую ладонь, Визирь выпрямился и продолжил, впившись взглядом в лицо Султана. — Ваши воины безмерно счастливы снова видеть Вас. — Я счастлив видеть, что мой Великий Визирь по-прежнему непобедим, — едва закончив свою фразу, Сулейман осторожно обнял Паргалы, и это резко сбавило его радость. Сердце друга определенно билось слишком быстро — это государь ощутил сразу. Такое явление сильнее бледности показывало, что Ибрагим еще слишком слаб даже просто для того, чтобы оставаться на ногах. — Сейчас ты должен рассказать мне о произошедшем во всех подробностях. Необходимо понять, как среди моего войска мог оказаться предатель! — быстро отстранившись, Султан последовал к шатру Визиря вместе с ним, специально шествуя довольно медленно. — Через несколько дней после Вашего отбытия в Эстергом янычары позволили себе неподобающее поведение, — только когда мужчины оказались в шатре, где их даже случайно никто не мог услышать, Ибрагим начал объяснение. Почти незаметные нотки в его голосе выдавали некую подавленность, будто Паргалы не хотел, чтобы его слова хоть отдаленно напоминали жалобу. — Действуя согласно Вашему приказу, я запретил использование большей части артиллерии. Воины решили толковать это решение по-своему. Многие были убеждены, что я пытаюсь помочь неверным выдержать осаду. Ночью предатель ворвался сюда. К счастью, в то время я не мог уснуть. — Где он сейчас, Ибрагим? — слушая друга, Султан испытывал почти неконтролируемую злость и страх, что не отступал даже теперь, при виде Паргалы, жизни которого больше ничто не угрожало. Понимание, что смерть подошла столь близко, что какой-то жалкий отступник набрался безрассудства совершить покушение на Великого Визиря, не переставало терзать душу Сулеймана. Неукротимая ярость, направленная на предателя, уже давно переросла в желание собственноручно нанести смертельный удар. — Он убит, повелитель. Я решил не придавать случившему огласку, чтобы сохранить относительное спокойствие войска, поэтому в лагере изменник был объявлен дезертиром. — Ты поступил верно, Паргалы. Я знаю, что ты делал все возможное, дабы не допустить развитие недовольства среди янычар, но, видимо, нам придется прибегнуть к более радикальным мерам. По возвращении в столицу Мустафа-ага будет отстранен от своей должности. Его место займет более достойный человек. А тебе необходим отдых. Не позднее завтрашнего утра мы должны покинуть лагерь, — при этих словах Сулейман заметно помрачнел. Разумеется, все уже решено, и государь понимал, что поступает правильно, он окончательно смириться так и не сумел. — Мой государь, я прочел Ваше послание, как только пришел в себя, и сразу приказал воинам приступать к подготовке, посему уже на рассвете мы сможем отправиться в путь без малейшего промедления. Этот поход... Навеки отбил у династии Габсбургов желание претендовать на власть в Венгрии. Ваше благословенное имя и раньше заставляло австрийцев трепетать от страха, теперь же они вновь убедились, что Ваш клинок способен навсегда положить конец их правлению. Услышать подобные слова Сулейман никак не ожидал, и это заставило его на несколько мгновений испытать удивление. Конечно, для него не стала новостью способность Ибрагима чувствовать его настроение и даже порой угадывать мысли, однако не обращать на это особого внимания и воспринимать как должное не получалось, да и не было желания. Такие моменты всегда отзывались согревающим теплом в душе государя, вот и сейчас так случилось, но приятное ощущение быстро сменилось горечью. – Ты как всегда прав, Паргалы, но ты упускаешь слишком важную деталь. Кому как не тебе известно, в чем была истинная цель этого похода, – проронив последнюю фразу, мужчина быстро отвернулся от друга, дабы не увидеть в глазах Ибрагима то, чего не хотел – согласия с его собственными словами. Внезапно взгляд Султана упал на стол, где лежала даже издали знакомая книга. Подойдя ближе, Сулейман взял, похоже, любимую вещь Паргалы в руки, теперь с легкой улыбкой глядя на него. – "Божественная комедия"... Она всегда с тобой, даже в походе, удивительно! – продолжая улыбаться уже более явно, мужчина вновь перевел взор на книгу, поглаживая пальцами обложку и с интересом рассматривая ее. – Я почти уверен, что ты помнишь каждое слово, написанное здесь... – Повелитель!.. – Да?.. – Султан уже открыл первую страницу книги, намереваясь прочесть несколько строк, но неожиданный оклик Ибрагима заставил его резко поднять голову, и увиденное действительно напугало его. Визирь в одночасье стал белее снега, а в его взгляде легко читался настоящий ужас. Быстро закрыв книгу и вернув ее на место, Сулейман поспешил к другу. – Ибрагим, что с тобой? Тебе снова плохо? Позвать лекаря? – Нет... Повелитель, благодарю Вас, но нет, лекарь не нужен, все в порядке... Должно быть... Как он и сказал, мне следует еще немного отдохнуть перед дорогой... – Ибрагим до сих пор выглядел напуганным, хотя бледность начала спадать, и Султан не мог понять, с чем это связано. – Ты прав, тебе нужен крепкий и продолжительный сон, но перед этим подадут ужин, я сам распоряжусь. Если вдруг почувствуешь себя хуже – сразу зови Адема ефенди, и пусть немедленно сообщат мне, – с волнением глядя на друга, государь осторожно прикоснулся к его плечу в знак поддержки и вскоре удалился в собственный подготовленный шатер, стараясь не подпускать к себе мысли о том, что состояние Паргалы еще может измениться в худшую сторону. Одиночество определенно не пошло Сулейману на пользу – прежние мысли, временное отошедшие на второй план, теперь вновь завладели сознанием, заставляя испытывать гнетущую тоску. Повелитель мира, один из первых среди великих завоевателей, вынужден подчиниться капризам природы и отступить – разве можно принять такой расклад? Более того, казалось, что уверенность в чем-либо стала стремительно слабеть. Пусть Султан не собирался менять свое решение, но вопрос его правильности продолжал мучить падишаха. Возможно, пойти на столь серьезный риск было необходимо, чтобы одержать победу в ближайшее время, и сейчас совершается самая серьезная ошибка, однако узнать это уже не получится. Неизвестно, насколько далеко могли зайти тяжкие размышления, ибо они оказались внезапно прерваны сообщением о приходе Великого Визиря. Благо, это означало, что он чувствует себя достаточно неплохо, и все же государь снова ощутил сильное волнение. Как ни странно, вместе с тем пришло и некое облегчение, ведь друг избавил его от нахождения со своими мыслями наедине. – Что-то произошло, Паргалы? Я ведь велел тебе отдыхать, причина твоего появления должна быть слишком важной, – несмотря на показательную серьезность этих слов, говорил Султан с теплотой в голосе и искренним беспокойством во взгляде. – Простите, повелитель, я никак не мог оставить Вас одного. Вы так печальны, и мне, конечно, понятна причина... – Визирь, выглядевший донельзя смущенным, быстро поклонился и опустил взгляд. – Уж все-то тебе известно, Ибрагим! – кто-то мог уловить в этой фразе неприятную колкость, но государь знал, что друг поймет его правильно. Подавив горькую усмешку, он указал на место рядом с собой, дабы Визирь не успел ощутить усталость. – Ты ведь прекрасно помнишь, как мы с тобой мечтали покорить даже сам Рим! – после абсолютной тишины, что накрыла шатер на несколько мгновений, эти слова были подобны грому, но Ибрагим, похоже, был готов к ним, ибо даже не дрогнул, внимательно глядя на Султана и ожидая продолжения его фразы. – Сам Рим, Паргалы, оплот христианского мира. Но сейчас... Сейчас я тот, кто выбирает отступление... – с каждым словом огонь в глазах Сулеймана становился все слабее, пока, кажется, не погас совсем. Закончив говорить, повелитель отвернулся, глядя куда-то в одну точку, но словно не видя ничего перед собой. Ладони его невольно сжались в кулаки, указывая на то, что он всеми силами старался сдерживать нарастающий гнев от досады. – Что же после этого может ждать меня... – снова нарушив тишину задумчивой фразой, государь продолжал смотреть в сторону, едва сдержав усталый вздох. – О, повелитель!.. – вероятно, понимая, что более рассуждений не последует, Визирь подал голос, добившись тем незаинтересованного взгляда в свою сторону. – Вы ни в коем случае не должны опускать руки!.. Все Ваши подданные молятся на Вас, восхваляют Вашу силу, отвагу, могущество и справедливость, и это никогда не изменится, – тон Ибрагима был пропитан искренностью, а в глазах плескалось настоящее восхищение, не оставляя сомнений в том, что он говорит это не просто для того, чтобы ответить. – Государь, Вы уже успели достигнуть невероятных высот, но это только начало. Никто не сможет сравниться с Вами, и даже завоевания самого Александра Македонского однажды померкнут в сравнении с тем, что ждет Вас в будущем, – необыкновенная уверенность, с которой Паргалы всегда вещал о скорых военных победах почти что завораживала Султана и действительно воодушевляла его, заставляя поверить во все услышанное. Однако сейчас, вглядываясь в каждую черту лица увлеченного своей речью друга, повелитель вдруг заметил в нем то, чего не видел раньше. Не только уверенностью пылали его глаза, в них виднелось чувство, чье происхождение было совершенно непонятно Сулейману – обожание. Но что могло вызвать подобное? Неужели мысль о предстоящих удачных походах?.. – Римляне не сразу уничтожили Карфаген, повелитель. – Ты и правда веришь в это, Ибрагим... – государь меньше всего сейчас хотел мучить себя догадками еще о чем-либо, ведь, скорее всего, увиденное ему лишь показалось. Куда важнее оказалось то, что Ибрагим помог ему ощутить столь нужное спокойствие; понять, что шаг назад означает лишь продолжение верного пути, а не его окончание. – Я всегда знал, что слова нельзя недооценивать. Порой они становятся единственным спасением, – неотрывно глядя теперь в глаза Великого Визиря, Султан вновь опустил руку на его здоровое плечо, на несколько мгновений просто молча застыв в таком положении. – А сейчас нам обоим необходим сон, я хочу оказаться в столице как можно скорее. – Вы правы, повелитель, конечно. И мы непременно доберемся в самые короткие сроки, – молвив с прежним смущением, Ибрагим дождался, пока Султан уберет ладонь и немного отстранится, прежде чем подняться. – Доброй Вам ночи... – Добрых снов, Паргалы. Не забывай, что я сказал по поводу твоего самочувствия, – едва заметно кивнув, Султан наблюдал, как друг, поклонившись, покидал шатер, и еще несколько мгновений смотрел на то же самое место, где он стоял. Разговор наконец избавил Сулеймана от мучительных сомнений, потому вскоре он провалился в глубокий, спокойный сон, что продлился до самого рассвета. Утро выдалось таким же беспросветным, как и ряд предыдущих. Покинув шатер, падишах убедился, что Великий Визирь не подвел его и на этот раз – как и обещал Ибрагим, янычары закончили сборы незамедлительно и теперь ждали повелителя в полной готовности. Оседлав коня, но пока не дав войску знак, что пришло время двигаться вперед, Сулейман направил взгляд на крепость, защитники которой сейчас наверняка ликовали, ведь грозный османский Султан и его многочисленной армия собирались покинуть это место. Но в эти секунды государь более не мучился от смутного разочарования в самом себе. За своей спиной Сулейман чувствовал неимоверную силу воинов, что всегда будут следовать его приказу. Янычарским саблям вновь и вновь предстоит со свистом рассекать воздух, прежде чем вонзиться в самое сердце врага. Копыта их лошадей снова станут топтать христианские земли, а Стамбул снова сотрясется от грандиозного празднования в честь победы падишаха. Чуть повернув голову в сторону, Сулейман увидел Ибрагима, пристально наблюдавшего за ним. Паргалы всегда рядом, вероятно, даже когда сам повелитель этого не видит. Султан не хотел думать о том, что творилось бы с ним сейчас, если бы не ночной визит друга. Да, Ибрагим вновь спас государя, на этот раз от саморазрушения. Есть ли хоть что-то, чего Сулейману стоит бояться, когда с ним Великий Визирь?.. Крепость Гюнс наконец оставалась позади, а мысли повелителя были обращены к Риму. Однажды даже он падет, не устояв перед силой османского войска. Небо над Римом озарится великолепным сиянием торжественного фейерверка, когда сам Султан войдет в этот город, будучи истинным его владельцем. Сулейман более не сомневался, что день этой победы мусульманского мира непременно настанет, и тогда, преодолев римские ворота, он точно так же обернется, одарив счастливым взглядом человека, без которого это не могло произойти – своего верного спутника, единственного друга и непревзойденного Великого Визиря Ибрагима.