Роза темного моря

Как того и желал повелитель, добраться до столицы удалось достаточно быстро. Для Ибрагима эти дни пролетели подобно птицам, ведь дорога была для него настоящим подарком. Конечно, он хотел выполнить пожелание Сулеймана, но никак не мог врать себе, что наслаждался каждым мгновением, будучи постоянно рядом с ним. Сердце радостно трепетало во время каждой остановки и малейшей задержки, ведь это означало, что путь займет еще чуть больше времени. Даже боль в плече особо не мешала Паргалы, и он не обращал на нее внимания, однако, когда Великий Визирь приближался к воротам своего дворца, его постигла другая боль, более сильная и неподдающаяся стараниям лекаря — из-за очередной разлуки с возлюбленным. Ибрагим заранее знал, что пребывание во дворце станет для него настоящей пыткой. Когда рядом не было Хатидже, беспросветность своих чувств к Султану не ощущалась настолько сильно, не пронзала душу столь глубоко, но присутствие супруги усугубляло страдания Паргалы, с которыми он никак не мог справиться. Хатидже, сама того не зная, служила молчаливым напоминанием, что Визирь связан с ней узами брака, что практически невозможно разорвать. Впрочем, Ибрагим не мог позволить себе окончательно впасть в отчаяние, ведь поднятие белого флага было для него самым унизительным, что только можно представить, и неважно, о чем идет речь — о любви или о войне. Надежда, что развод состоится, поддерживала Великого Визиря, хотя пока что он не имел понятия, как можно самостоятельно повлиять на это. Еще издали увидев устремившуюся ему навстречу Хатидже, Паргалы ощутил нахлынувшую на него моральную усталость и раздражение. Госпожа, конечно, не сделала ничего ужасного, что могло бы подтолкнуть Ибрагима к злости на нее, однако видеть сестру Султана он не мог. Необходимость говорить с ней, отвечать на ее вопросы, делать вид, что все в порядке, давила на мужчину так сильно, что хотелось уйти отсюда как можно дальше, лишь бы только не слышать голос, ставшим неприятным, избежать возможных прикосновений, не вызывающих ничего, кроме потребности отстраниться… Но, когда Хатидже, чье лицо выражало почти детскую, наивную радость от встречи, опустила ладони на плечи Ибрагима, глядя на него с неким облегчением и искрящимся счастьем, Визирь не предпринял попытки уйти от объятий и, заставив себя улыбнуться, мягко коснулся губами лба госпожи. — Ибрагим!.. Я неустанно молила Аллаха о твоем скорейшем возвращении! Без тебя стены нашего дворца превратились для меня в темницу… Ты не представляешь, как я тосковала! — Хатидже не переставала улыбаться, прижимаясь к Паргалы чуть крепче, отчего раненое плечо ощутимо кольнуло, но Визирь, не желая сейчас лишний раз напрягать супругу, дал ей остаться в том же положении, осторожно погладив рукой ее струящиеся по спине волосы. — Наконец-то ты здесь… Теперь мое сердце будет спокойно. — Нам удалось преодолеть большой путь за ничтожные сроки, госпожа. Аллах помог мне скорее прибыть к Вам. Я рядом, и Вам не о чем беспокоиться, — голос Ибрагима звучал спокойно, и различить в нем неприязнь или безразличие было невозможно. Несомненно, Хатидже рассчитывала на гораздо более бурное проявление чувств, что должны быть накопиться за время расставания, но, судя по вполне довольному выражению лица, сейчас госпожу порадовало и это. — Где же Осман и Хуриджихан? — Они ждут во дворце. Постоянно спрашивали, когда ты вернешься… — теплота, сопровождающая каждую фразу Хатидже, не оставалась незамеченной, и в другой ситуации, возможно, Визирь даже мог бы проникнуться этим, но, не ощутив ничего особенного даже после слов о детях, он снова убедился в отсутствии чего-либо, связанного с супругой, что обладало бы способностью пробудить в нем радость. Стоило Ибрагиму войти во дворец, как дети сразу бросились к нему, а служанки опустили головы в поклоне. Подхватив Османа и Хуриджихан на руки, Визирь видел, что Хатидже все с той же абсолютно счастливой улыбкой наблюдает за ними. Отвечая на восторженные вопросы детей о том, скольких врагов ему удалось победить, можно ли им поиграть с саблей и когда они смогут отправить на конную прогулку, Паргалы старался не смотреть в сторону госпожи, но все равно чувствовал на себе ее взгляд. — Осман, Хуриджихан, отец очень устал, ему нужно отдохнуть. Нергиз, Гюлер, погуляйте с детьми в саду, — в ответ служанки проронили лишь «Да, госпожа», и поспешили подойти к Ибрагиму, что уже поставил детей на пол, позволяя хатун взять их за руки и увести, хотя Визирь этого не хотел, ведь теперь ему предстояло остаться с сестрой государя наедине. Вглядываясь в Хатидже, Визирь не мог понять, почему много лет назад посвящал этой женщине стихи, восславляя ее красоту и свои чувства. Черты ее лица, глаза, губы, стан… Неужели все это когда-то заставило Ибрагима отказаться от должности, бросить все, даже самого повелителя? Сейчас прошлое казалось ненастоящим, словно это происходило только во сне, и, когда Хатидже подошла совсем близко и обняла Паргалы за шею, он постарался вспомнить, что испытывал в то время от ее близости. Даже отголосок воспоминания не охватил его душу даже в тот момент, когда супруга накрыла губы Визиря своими, попытавшись втянуть в поцелуй, на которой он никак не мог ответить. Почувствовав это, Хатидже медленно отстранилась, поднимая взгляд на Ибрагима, но не выпуская его из объятий. В ее глазах проглядывалась мольба — она жаждала получить отдачу и не понимала, почему это желание, что раньше всегда исполнялось, теперь остается без ответа. Паргалы словно видел ее бушующие эмоции, но никак не мог пересилить себя, дав ей ощутить то, чего она хочет. Ведь это было бы ложью — ложью по отношению к себе, к Хатидже и, самое главное, к Сулейману. Визирь не испытывал ненависти, да и злость была направлена не на госпожу, а на все положение в целом, но раздражение, бессилие, усталость и безудержная необходимость видеть рядом только одного человека лишали Паргалы возможности хоть немного подыграть сестре повелителя. — Ибрагим, что с тобой?.. — вопрос Хатидже, заданный почти шепотом, подкреплялся испуганным взором, и Визирь понимал, что именно она боится услышать. — В походе я совсем забыл о том, что такое сон… Это только усталость, Хатидже, — чуть приподняв уголки губ в улыбке, Паргалы высвободился из объятий, снова быстро поцеловав женщину в лоб. — Пожалуй, я схожу в хамам. Толком не слушая ответ госпожи, коим она все равно выражала согласие, Ибрагим коротко кивнул и поспешил покинуть зал, направляясь в место, где удастся хоть немного побыть одному и решить, что делать дальше. Горячая вода успокаивала сознание и расслабляла тело, так что Визирь уже через несколько минут пребывания в хамаме в полной мере ощутил, насколько в действительности устал. Все мысли на время покинули Ибрагима, и он, вместо того, чтобы обдумывать тактику поведения с госпожой, разрешил себе отдохнуть, наслаждаясь медленно стекающими струями воды и даже не испытывая неудобства от раны в плече. Поначалу все происходило будто в полудреме, но, чем сильнее Паргалы расслаблялся, тем быстрее в его голову возвращались раздумья, связанные отнюдь не с Хатидже… Что, если бы государь в это самое мгновение оказался здесь?.. Разумеется, это невозможно, более абсурдную мысль нельзя и придумать, но что, если бы его сильные руки внезапно коснулись шеи Визиря, скользнули вниз, вдоль позвоночника, или вверх, зарываясь во влажные волосы? Что Ибрагим почувствует, если длинные пальцы повелителя сожмут его подбородок, приподнимут голову, вынуждая смотреть прямо в глаза, лишая возможности скрыть в собственном взгляде любовь и дикое желание, затмевающее рассудок, обнажающее душу?.. Паргалы резко открыл глаза, а его сердце отбивало такой быстрый ритм, что становились физически больно. Мысли, так неожиданно настигшие Ибрагима, были столь же приятны, сколь и ужасны, ведь, сбросив с себя пелену фантазий, мужчина оказался объят такой мучительной болью, что становилось тяжело дышать. Никогда такого не будет… Никогда Сулейман не взглянет на своего Великого Визиря с любовью более, чем дружеской. Но разве можно сдаваться?.. Мысли совсем запутались, и Визирь, в чьем сознании не на жизнь, а на смерть боролись любовь, страх безысходности и железное правило «никогда не сдавайся», быстро облил голову прохладной водой и поторопился покинуть хамам. Сердце до сих пор болело, но, по крайней мере, Ибрагиму удалось частично отдохнуть после похода, поэтому он был намерен заняться делами до вечера, чтобы с наступлением темноты без сил упасть в постель и мгновенно уснуть. Оказавшись в покоях, Визирь сразу понял, что его планам не суждено сбыться. Хатидже встретила его завлекающей улыбкой и в мгновение подошла к Ибрагиму почти вплотную, вновь обнимая его, видимо, решив, что после хамама Паргалы проявит больше рвения в деле, что осталось незавершенным. — Хатидже… За время похода у меня накопилось очень много дел, касающихся ситуации в столице и провинциях, — Великий Визирь постарался, чтобы голос его не прозвучал резко, и справился с этим. С осторожностью отстранив от себя супругу, Паргалы направился к столу, собираясь взять некоторые бумаги и действительно заняться работой. — Многие из этих дел не терпят отлагательств. — Да, разумеется, Ваши дела никогда не терпят отлагательств, Паша. Ничто их не терпит, кроме моего письма. — Условия войны диктуют свои правила, Хатидже, — после этих слов женщины Ибрагим уже не смог сдержать резкость в своей интонации, и его ответ прозвучало достаточно хлестко. Паргалы никогда не любил выслушивать претензии от супруги, но раньше нежные чувства к ней смягчали недовольство. — У меня не было возможности ответить на твое письмо. — Но у Вас было время написать повелителю, — глядя на Ибрагима с неприкрытой грустью, Хатидже приблизилась к Визирю, поднимая со стола книгу, и извлекла из ее страниц письмо. При виде послания глаза Паргалы вспыхнули от злости, и он был готов грубо выхватить бумагу из рук госпожи, но вместо этого оставил эмоции под контролем, не сумев удержать лишь жгучий гнев, что передавал его взор. — Я должен осведомлять повелителя о ситуации в лагере. О малейших, даже самых незначительных происшествиях. Обо всем, что происходит во время осады, — Ибрагим говорил с таким ледяным спокойствием, отчетливо контрастировавшим с огнем в глазах, что Хатидже не могла не ощутить испуг, видя отчужденного, разозленного Паргалы. — Вы что-то имеете против исполнения моих прямых обязанностей, госпожа? Ответа не последовало, и покои застыли в тишине. Хатидже смотрела на Визиря с надеждой, что сейчас это закончится, эта странная ссора прекратится. Кажется, она уже собиралась что-то сказать, как вдруг раздался стук в дверь, и Ибрагим, еще несколько секунд не прерывая зрительный контакт, громко произнес: — Войди! — Паша, прибыл Матракчи Насух ефенди. Говорит, что ему нужно срочно увидеть Вас. Слова стражника по-настоящему удивили Великого Визиря. Сколько же он не видел Матракчи? С тех пор, как Султан отправил ефенди в Венецию, прошло много месяцев, и, если мужчина вернулся сейчас, значит, у него накопилось достаточно информации, с которой немедля следует ознакомиться. Ибрагима внезапная новость порадовало еще и потому, что появился повод закончить неприятный разговор с Хатидже. — Мне пора идти, госпожа. Скорее всего, дела займут весьма много времени, — видимо, сестра Султана находилась под сильным впечатлением от ссоры, потому как на слова Визиря она отозвалась лишь молчаливым кивком, и, вполне удовлетворившись таким ответом, Паргалы устремился к выходу из дворца, предвкушая встречу с другом. — Ибрагим Паша! — как только Визирь оказался в поле зрения Насуха ефенди, тот с широчайшей улыбкой отвесил ему поклон, посмеиваясь в своей манере. — Матракчи Насух ефенди! Тебя не меняет ни время, ни жизнь в другой стране, — усмехнувшись, Паргалы быстро обнял мужчину, несколько раз хлопнув по спине. Можно было подумать, что, вернувшись из Венеции, ефенди предстанет перед всеми в одежде европейского кроя, а может, даже бороду пострижет по-другому, но это был все тот же неизменный Матракчи. — Полагаю, ты многое хочешь мне рассказать. — Разумеется, Паша! О, как я скучал по городу, по Вашему дворцу и даже по этим красавцам, — со смехом ефенди указал в сторону статуй, отчего Ибрагим сам не мог не улыбнуться еще отчетливее. — Понимаю, понимаю, сначала дела, а уже потом можно поведать о душевных метаниях. Поговорим в Вашем кабинете? — Нет, мы отправимся в город, — оставаться во дворце желания не было, несмотря на то, что Хатидже не стала бы отвлекать Великого Визиря от дел, но, раз есть причина покинуть неприятную территорию, нужно ей воспользоваться. — И не надейся, Матракчи, в бордель мы не пойдем, — Ибрагим не удержался от ухмылки, увидев мечтательное выражение лица художника. — Не сомневаюсь, борделей тебе хватило в Венеции. Оказавшись в доме Матракчи, Ибрагим почувствовал, что его напряжение понемногу отступает. Общество друга определенно пошло на пользу, как и увлеченный деловой разговор с ним, что длился достаточно долго. — Я и с самого начала был уверен, что сеньор Гритти действует во благо собственным интересам, — принесенная Насухом ефенди информация не стала для Визиря настоящим открытием, однако была весьма полезна для общего представления. — Главное, что его интересы до сих пор совпадают с нашими, и хорошие отношения с ним все еще приносят свои плоды. — Вы правы, Паша, но с ним нужно быть очень осторожными… Не нравится он мне, такой человек в любой момент способен предать, — говоря как всегда спокойным, рассудительным тоном, мужчина недовольно поджал губы, глядя куда угодно, только не в глаза собеседника. — Неужели ты считаешь, что у него получится обвести вокруг пальца самого Великого Визиря Османской Империи? — усмехнувшись, Паргалы быстро похлопал приятеля по плечу, наблюдая за его легким смущением. — Отличная работа, Матракчи! Тебе еще предстоит отчитаться перед повелителем, а пока хватит говорить о делах. Я ни за что не поверю, что ты был занят только ими! Рассказывай, Насух ефенди, как ты жил все это время? Наверняка встретил прекрасную венецианку и теперь страдаешь по ней, еще чаще посещая бордели и запивая горе вином? — Матракчи явно выглядел еще более зажатым, чем обычно, и Ибрагиму хотелось расшевелить его, ведь эти разговоры помогали хоть немного отвлечься от собственных проблем и переживаний. — Что Вы такое говорите, Паша… Я честно исполнял указания нашего повелителя, и у меня почти совсем не было времени на что-то подобное. Да и Вам ведь известно, что после Садыки хатун я не позволял себе любить кого-то… — после этих слов мужчина только сильнее помрачнел, на несколько мгновений углубившись в размышления, однако внезапно оживился, видимо, вспомнив о чем-то более приятном. — Правда, мне действительно удалось привезти нечто стоящее! — оставив Ибрагима на прежнем месте, Матракчи быстро направился за тем, что собрался показать. — Я и не сомневался в этом! — теперь Паргалы по-настоящему смеялся, видя на столе рядом бутылку с вином и почти красного от смущения художника, который наверняка пожалел, что решил похвастаться своим приобретением. — Ох, ну… Это ведь просто отличное вино, мимо такого нельзя было пройти!.. — воодушевление моментально вспыхнуло в глазах ефенди, едва началось повествование о прелести вина, однако он столь же резко запнулся, виновато глядя на свою обувь. — То есть… Я купил его, подумав, что, возможно, мне придется преподнести кому-то в дар… Но вот подходящего случая так и не появилось, поэтому пришлось забрать с собой… Конечно, пить я это сам не буду!.. — Кого ты пытаешься обмануть, Матракчи? — веселые искорки до сих пор плясали в глазах Паргалы, он и сам был не против оценить сейчас вместе с другом это особое венецианское вино, однако вскоре требовалось возвращаться во дворец, и ему была необходима трезвая голова, как бы ни хотелось иного. — Вы вот говорили о встрече с государем, Паша… — вернувшись на прежнее место и, вероятно, все еще чувствуя себя крайне неловко, Насух ефенди поспешил сменить тему. — Каков он сейчас? Когда я уезжал, повелитель сам был едва живой после смерти Хюррем Султан, кто-то успел уже утешить его? — художник определенно был уверен, что разговор об этом абсолютно безобиден, разумеется, не подозревая, что задел самое больное место. Рана, нанесенная в самое сердце страданиями Сулеймана по умершей Хасеки, кажется, только-только начала затягиваться. То ли Султан более не показывал своих переживаний, то ли и правда решил жить дальше. Паргалы больше был склонен ко второму, не только потому, что так хотелось думать. Все же, его способность чувствовать любимого никогда не подводила, и этому чутью он мог доверять, однако слова Матракчи вновь заставили вспомнить рыжеволосую госпожу. Сжав ладони в кулаки и еле сдерживая злостное рычание, рвущееся наружу точно как у разъяренного зверя, Ибрагим даже перед открытым своим взором словно видел терзающие душу картины прошлого. Вот она — женщина, сумевшая в одно мгновение влюбить в себя его Султана, заставившая забыть обо всех остальных, прощать любые ее проступки. Вот он — Сулейман, любимый и единственный, смотрит влюбленным, сияющим от восхищения взглядом вовсе не на своего покорного раба, а на русскую наложницу, фаворитку, законную супругу, улыбается ей, целует ее… Каждый момент, что Визирю пришлось видеть их вместе, каждое слово Сулеймана о ней, его горе, его счастье, связанное с Хюррем — все это всплывало в сознании Ибрагима одно за другим, и он едва сдерживался, чтобы сохранить хотя бы малую долю спокойствия и самообладания. — Простите, Паша… Я сказал что-то не то? Или все настолько плохо, неужели что-то еще случилось?.. — Матракчи выглядел испуганным, в его взгляде отражалось абсолютное непонимание такой реакции, но Паргалы было вовсе не до того, чтобы его успокаивать. — Ничего не случилось, Насух ефенди, и с нашим повелителем все прекрасно. Он никогда не останется без утешения, — хотя возвращаться во дворец к Хатидже Султан было не лучшим решением, здесь Визирь больше не мог находиться, да и нельзя было допустить, чтобы у Матракчи появились малейшие подозрения. — Постарайся не натворить глупостей, когда в очередной раз будешь пьян, а сейчас я пойду, — быстро поднявшись, Ибрагим направился к выходу из дома, не удостоив совершенно растерянного художника взглядом. По возвращению во дворец настроение Ибрагима окончательно превратилось в сплошной сгусток нервов, раздражения и абсолютной ненависти ко всей ситуации в целом. Если бы Хатидже продолжила сейчас говорить о письме или упрекать его по какому-либо другому поводу, мужчина определенно довел бы дело до развода, правда, гораздо менее подходящим образом. Но, как ни странно, супруга встретила его робким приветствием, находясь в обеденном зале. — Я так долго ждала этого вечера, Ибрагим, совсем не хотелось начинать без тебя, — приблизившись к мужу, женщина осторожно положила ладони ему на плечи, виновато опустив взгляд. — Надеюсь, ты не откажешься после того, что было днем? Прости, я… Вовсе не хотела ссориться, это просто нервы, я ведь безумно скучала по тебе… — едва ее голос, полный нерешительности, стих, Хатидже наконец посмотрела в глаза Паргалы, кажется, надеясь увидеть в них прощение и недостающую теплоту. — Все в порядке, госпожа, все уже прошло, и нам лучше забыть об этом, — Ибрагим ощутил едва заметное облегчение — по крайней мере, в ближайшее время все должно быть тихо, однако это не поспособствовало улучшению настроения, пусть он и попытался улыбнуться. — А теперь давайте перейдем к ужину, Вы, верно, голодны, — сейчас мужчина и думать не мог о еде, но лучше было пересилить себя, чем слышать очередные расспросы. Как только супруги оказались за столом, служанки почти мгновенно подали ужин, который оба поглощали явно без аппетита. Осман и Хуриджихан, как сказала Хатидже, поели еще до возвращения отца и уже легли спать, что, как ни странно, не порадовало Ибрагима. В присутствии детей можно было делать вид, что он увлечен милыми разговорами с ними, но в ином случае, как в этот раз, зал окутала гнетущая, напряженная тишина, которую даже сестра Султана не решалась прервать. Впрочем, Визиря такой расклад более чем устраивал, и он старался думать о том, как сразу после еды сможет провалиться в сон и хотя бы таким образом забыть обо всем на некоторое время. Едва ужин подошел к концу, а Хатидже, предварительно сообщив об этом, ушла в хамам, Ибрагим был уверен, что дальше все пойдет так, как он решил, однако даже такому скромному желанию не суждено было сбыться. Когда мужчина уже готов был упасть в постель, дабы забыться в долгожданном сне, в покоях появилась супруга. — Я так мечтала об этой ночи, Паша… Все это время, закрывая глаза, я представляла, как Вы наконец будете здесь, со мной… — улыбаясь, женщина неспешно продвигалась к кровати, где сидел Паргалы. Облачена она была в красивое алое платье, прекрасно подчеркивающее фигуру; ее волосы волнами струились по плечам, а глаза светились. — Как и я очень хотел поскорее оказаться в нашем дворце, — осторожно проронив эти слова, чтобы они были убедительнее, Паргалы устало смотрел на приближающуюся жену, думая о том, как сильно он хочет прекратить это прямо сейчас. Хатидже действительно была красива. Наверное. Окажись кто другой сейчас на месте Визиря, он бы жаждал поскорее заключить эту женщину в объятия, но для Ибрагима существовал только ее брат, лишь его хотелось чувствовать как можно ближе. — Неужели я могу видеть Вас, касаться, слышать Ваш голос… — оказавшись подле мужа, Хатидже плавно опустилась к нему на колени, одной рукой обвивая шею, а пальцами другой медленно поглаживая по щеке. Продолжалось это несколько мгновений, после чего она осторожно накрыла губы Паргалы своими. — Госпожа, прошу Вас… — едва стерпев действия жены до поцелуя, продолжать дальше он не мог. Мягко отстранившись от ее лица, мужчина все же посмотрел ей в глаза, еще минуту назад святящиеся радостью, а теперь переполненные болью и непониманием. — Вы ведь знаете, как я устал после долгой дороги и сегодняшних дел. Теперь я просто слишком хочу спать. — Если бы так было только сейчас, — поднявшись с колен супруга, теперь Хатидже смотрела на него пустым, отсутствующим взглядом. — Так было задолго до того, как ты уехал, не сомневаюсь, ты прекрасно помнишь, как мы об этом говорили. И не нужно говорить мне ничего про государственные дела! Их всегда было не мало, но когда-то у тебя получалось находить время для меня, ты хотел этого! — начиная спокойным и ровным тоном, постепенно женщина стала переходить на крик, видимо, стремительно теряя контроль над своими эмоциями. — Объясни мне, Ибрагим, что с нами случилось, что?! Скажи мне наконец правду! — Госпожа, пожалуйста, успокойтесь, Вам не нужно так нервничать!.. — Визирь и сам еле-еле сдерживал гнев, однако у него просто не осталось сил для очередного выяснения отношений сегодня. Также покинув прежнее место, Ибрагим попытался взять Хатидже за руки, но она резко отпрянула назад. — Вся вина действительно лежит на делах, Вы ведь помните, сколько титулов даровал мне Повелитель с момента нашей свадьбы, разумеется, они стали забирать у меня гораздо больше времени и сил… — Я ведь сказала, что не могу уже слышать об этом, прекрати мне постоянно лгать! — глаза Хатидже, которые она не сводила с мужа, горели, а голос срывался так, будто она едва сдерживала слезы обиды, но не позволяла себе показать их. — Скажи правду… Где ты был сегодня? У любовницы, не так ли?! К ней ты спешил вернуться?! — Госпожа! Как Вы могли подумать такое?! — теперь на крик перешел и Ибрагим, чувствуя сильнейшую злость от того, что вынужден позволять так говорить с собой. — Вам известно, что мне пришлось уйти вместе с Матракчи для обсуждения вопросов, которые касаются всего государства! — Каждому в столице известно, какие заведения посещает Матракчи, Ибрагим, наверняка и ты был там, развлекался с другими женщинами, пока я ждала тебя здесь!.. — Хатидже внезапно замолчала, как только прокричала последнюю фразу, словно сама испугалась собственных мыслей или того, что может услышать сейчас положительный ответ. Однако его не последовало, и супруги просто стояли молча напротив друг друга, обессиленно глядя в глаза, отражающие, как ни странно, одинаковую усталость. Так продолжалось несколько секунд, пока сестра Султана снова не вернулась к кровати, опустившись на нее и закрыв лицо руками. — Даже если это не так… Ибрагим, я больше не могу терпеть такое отношение к себе. Если так будет продолжаться, мне придется развестись с тобой… — Значит, ставите мне ультиматум? — у Паргалы более не появилось желание или даже способность успокоить супругу, ибо сам он был слишком взбешен подобными высказываниями в свой адрес, хотя в глубине души понимал, что это вполне справедливо. В этом браке они теперь мучились, должно быть, одинаково сильно, и в душе мужчины загорелась искорка надежды на избавление пусть и от части безумно тяжкого груза, когда Хатидже сказала о разводе. — А Вы оставляете мне выбор, Паша?.. — в одной этой фразе прозвучало слишком много всего сразу — сильная обида, доля иронии, почти что ощутимая боль и тоска, наверное, про прошлым временам, когда женщина и думать не могла, что счастье обернется таким горем. Ибрагим понимал это, но разве он мог помочь хоть чем-то, кроме как избавить сестру Султана от себя, когда сам тонул в тех же чувствах?.. Больше Великий Визирь не слышал от жены ни слова. Ни когда они легли спать тем поздним вечером, ни на следующий день, когда, казалось, все должно было продолжиться, а может, даже дойти до завершающей точки. Конечно, Ибрагим хотел поскорее вновь услышать о разводе и о том, что это окончательное решение, но так и не заговорил первым. Большую часть времени мужчина проводил в своем кабинете, полностью погрузившись в работу и стараясь не думать вообще ни о чем. Хатидже он видел совсем редко, но невольно подмечал про себя, когда это происходило, насколько она плоха — совсем бледная, словно едва живая, госпожа двигалась слабо и медленно, а глаза ее выражали абсолютную пустоту, без единого намека на огонек жизни. Состояние Хатидже, как минимум, предвещало скорый обморок, но она по-прежнему молчала, хотя прошло уже несколько невозможно долгих, полных угнетения дней. В один из таких дней, дабы хоть немного сменить обстановку и вдохнуть свежего воздуха, Паргалы остался с детьми в саду, с легкой улыбкой наблюдая за тем, как они играют, и изредка отвечая на их забавные вопросы. Глядя на Османа и Хуриджихан сейчас, мужчина думал о том, что, возможно, вскоре не увидит их ближайшие несколько лет, а может, встретится с ними, когда они станут совсем взрослыми. Хотя Ибрагим никогда не ощущал особой связи с близнецами, все же, они были ему по-своему дороги, и на какое-то мгновение он почувствовал налет легкой грусти, от которой, впрочем, не осталось и следа, как только поблизости показалась сестра Султана. Все прочее быстро сменилось сильным напряжением, однако Паргалы инстинктивно наблюдал за ее действиями. Бросив печальный взгляд сначала на него, а затем на детей, женщина отдала приказ одной из служанок увести близнецов во дворец. — Ибрагим… — тихо проронив одно лишь имя, Хатидже села рядом с супругом на скамью, глядя вслед удаляющимся Осману и Хуриджихан, будто подготавливая себя для того, чтобы продолжить говорить. — Это молчание стало совершенно невыносимым. Неужели для нас все потеряно навсегда?.. — на последних словах повернув голову в сторону мужа, она застыла в ожидании ответа, но Паргалы все еще не смотрел на нее. — Я не хочу обманывать тебя, Хатидже. Ты права, исправить что-то уже невозможно, — глядя перед собой и чувствуя, как душа начинает ликовать в предвкушении скорого конца, Ибрагим постарался, чтобы его тон звучал твердо, но не слишком резко. — Это произошло не после той ссоры, а уже очень давно, я знаю… — тяжело вздохнув, женщина вновь отвернулась и, вероятно, понимая, что супругу нечего на это сказать, продолжила сама: — Я сразу почувствовала, как только что-то между нами начало меняться. Сначала думала, что мне лишь кажется, и ты действительно весь в делах, и мне нужно только подождать… Я ждала долго. Потому что люблю тебя… И потому что хотела, чтобы мы и дети были все вместе, счастливы… Но терпению даже ради всего этого приходит конец, — Хатидже сделала небольшую паузу, наверное, снова сдерживая слезы, а Ибрагим молчал, тем не менее слушая ее. — Я не представляла… Нет, я до сих пор не представляю, что для меня хуже — не видеть тебя совсем или постоянно наблюдать за тем, как все твое внимание, твое сердце принадлежит кому-то другому. Я не знаю, кому именно, возможно, это и к лучшему… У меня просто больше нет сил, Ибрагим. Мне нужно уехать отсюда, подальше от мест, что еще помнят о нашей любви… Я и дети как можно скорее уедем к Бейхан, ты слышишь? Но сначала следует сообщить об этом повелителю… — Я все услышал, госпожа. Пусть будет так, как Вы считаете нужным, я не хочу, чтобы Вам приходилось страдать, — оказалось даже приятно сказать хоть и несколько слов, но без лжи. Последние слова Хатидже будто сняли с плеч Паргалы часть ноши, и он был почти благодарен. — Если Вы сейчас собираетесь к государю, то я поеду с Вами, мне как раз нужно переговорить с ним по некоторым деловым вопросам, — сказанное Ибрагимом теперь также являлось правдой — ему действительно было необходимо передать Сулейману некоторые документы. Правда, он не упомянул о том, что это — лишь предлог увидеть возлюбленного, по которому Визирь каждую секунду до безумия сильно скучал. Хотя Визирь предпочитал передвигаться на коне, отправиться с Хатидже в Топкапы пришлось, разумеется, в карете, и дорога длилась необычайно долго. В течение всего пути ни Ибрагим, ни госпожа не проронили ни единого слова и даже не взглянули друг на друга. Каждый думал о своем, и мысли Паргалы ничуть не уступали раздумьям сестры повелителя в степени тревожности. Нетрудно представить, как отреагирует Султан, увидев Хатидже в таком состоянии… Существует огромная и очень опасная вероятность, что Сулейман так разозлится, что больше не захочет терпеть присутствие друга, посмевшего нанести обиду члену династии. Страх стать неугодным человеку, без которого невозможно представить ни дня своей жизни, все сильнее овладевал Ибрагимом, но отступать от намеченного пути он не собирался и не мог. Жребий уже брошен. Паргалы вспомнил, какую причиняющую едва ли не физическую боль холодность излучали глаза Сулеймана, когда ему стало известно, что Визирь скрыл от него решение насчет янычар. И каким теплым, мягким был взор государя в момент их встречи в лагере. Ибрагим боялся вновь столкнуться с тем пугающим взглядом и больше никогда не увидеть тот, от которого к израненному сердцу словно прикасался лучик солнца. Когда карета прибыла ко дворцу Топкапы, Визирь постарался настроиться на другой лад, ведь, пока Хатидже будет разговаривать с Султаном, ему нужно заняться выполнением некоторых дел. Прошли годы с тех пор, как Ибрагим де-юре не служил в должности хранителя покоев, однако де-факто никогда не переставил им быть. Поэтому, привыкнув быть в курсе всего, что происходит или может произойти в непосредственной близости к падишаху, Паргалы постоянно справлялся о делах дворца. Вот и сейчас необходимо навести справки. Стараясь не думать, в каком настроении ему предстоит увидеть Султана, Ибрагим быстро шел по коридорам Топкапы, в первую очередь решив встретиться с Махидевран. Беседа с ней прошла достаточно быстро — госпожа поведала, что ничего, что могло бы серьезно нарушить порядок в гареме, как случалось при Хюррем, не происходило. Женщина упомянула, что, как только государь вернулся в столицу, среди наложниц произошло некоторое оживление, ибо каждая тешила себя надеждой оказаться в покоях падишаха. Это мгновенно заставило и без того напряженного Ибрагима встревожиться, однако Махидевран поспешно добавила, что не забыла совет Визиря отправлять к Сулейману рабынь только тогда, когда он сам этого пожелает. Разговор закончился уверением Паргалы, что госпожа всегда может обратиться к нему за помощью в любой трудной ситуации, и искренней благодарностью Махидевран. Покинув покои матери шехзаде, Ибрагим хотел переговорить с Сюмбюлем-агой, но его планы разрушил вышедший из-за угла слуга, что поклонился и произнес: — Паша, повелитель желает видеть Вас. Значит, Хатидже уже все рассказала ему… Пускай переживания Визиря нарастали с каждым шагом, приближающим его к опочивальне государя, но ему все равно хотелось оказаться там и увидеть того, кто полностью поработил его сердце и разум. Паргалы даже не думал медлить, решительно двигаясь к заветным покоям, где его ждал, возможно, гнев Сулеймана. У дверей опочивальни не пришлось долго ждать — стражники сразу оповестили падишаха о приходе Великого Визиря, и он мгновенно получил разрешение войти. Государь, сидевший за столом, не спешил отрывать взгляд от книги. Никакой реакции не последовало, когда Ибрагим поклонился, проронив лишь короткое «Мой повелитель». Паргалы не знал, сколько прошло времени, прежде чем Султан оторвался от чтения и посмотрел на него, все еще не произнося ни слова. Визирь истолковал это как позволение начать говорить первым. — Повелитель… Наместник Румелии прислал мне отчет. Судя по всему, взяточничество для этой провинции вошло в обиход, — ожидая ответа, Ибрагим старался не сжать документы, что все это время держал в руках, что не дрожали только благодаря выработанному самоконтролю. — О делах мы поговорим чуть позже, Ибрагим. Положи это сюда, — государь указал на стол, и почему-то от этого жеста, казалось бы, совсем обычного, внутри Паргалы все сжалось от сладкой истомы. Рука Сулеймана совершила это непринужденное движение с таким… твердым изяществом. Султану не нужно было повторять дважды, и Визирь в одночасье выполнил повеление, подойдя к столу и опустив на него бумаги. — Разумеется, тебе известно, что ко мне приходила Хатидже, ровно как и причина ее визита. — Да, мой государь, конечно, — стоя перед падишахом, Ибрагим не переставал вглядываться в его лицо, не опуская голову и взгляд, надеясь не увидеть разочарование своего Султана. Понять истинные эмоции Сулеймана в эти минуты было трудно. До того момента, как он, чуть вздохнув и приподняв брови, посмотрел куда-то в сторону, затем вновь обращая взгляд на Великого Визиря. Повелителем не овладели ни злость, ни разочарование — он был дьявольски расстроен и потрясен новостью, преподнесенной сестрой. — На земле могущество Султана безгранично. Я могу строить и разрушать города, даровать жизнь и забирать ее, но иногда случается так, что моя власть не распространяется на дела семьи, — пристальный взгляд Сулеймана и его спокойный голос производили невообразимый эффект. Несмотря на всю серьезность положения и на бушующую тревогу, Ибрагим чувствовал что-то еще, что-то неуловимое и такое приятное, и, наверное, даже если бы государь говорил на повышенных тонах, Паргалы все равно ощутил бы это… Ведь находиться прямо перед падишахом столь… волнительно. Судя по словам Султана, он не собирается препятствовать разводу, но радоваться Визирь не спешил. — Это ваше решение. Хатидже ясно дала мне понять, что иной выбор причинит страдания вам обоим. Она моя сестра, Ибрагим, а ты мой лучший друг. Я всегда желал вам счастья. Что же произошло? В какой момент этот брак перестал являться источником счастья? О, если бы государь знал, в чем истинная причина развода… Если бы он только мог подумать, что Паргалы не хочет, не может видеть никого, кроме повелителя, не способен впустить в свою голову ничего, кроме болезненных раздумий о прошлом с шехзаде Сулейманом, о настоящем с повелителем мира и о будущем с человеком, получить любовь которого — невозможно. Если бы государь допустил одну лишь мысль, что Ибрагим не осмеливается мечтать о поцелуе с ним, ведь эта мечта станет губительной, окончательно сведет загнанного в угол мужчину с ума, заставляя метаться в поисках выхода, которого он просто не видит. Если бы Сулейман увидел, с каким блаженством на лице Визирь смотрел на него в походе, осторожно и недолго, чтобы падишах не заметил… В голове Ибрагима вертелось множество «если бы», но, поборов ком в горле, он тихо промолвил: — Источник давно уже иссяк, повелитель. Ссоры с госпожой происходили почти каждый день, наш дворец лишился покоя. Мы старались сохранить любовь, но… Порой разрушенные стены нельзя воздвигнуть заново. — Любовь делает с человеком немыслимое, Ибрагим… А когда она умирает, немыслимое происходит снова, но человек смотрит на это уже совсем другим взглядом. Что ж, как я уже сказал, вы вольны сами решать, что будет для вас лучше. Вскоре Хатидже с детьми отправится в путь, — устало вздохнув, Сулейман принялся медленно постукивать пальцами по книге, которую читал, когда Паргалы вошел в покои. Быстро взглянув на нее, Визирь ощутил зарождающееся внутри тепло. Государь читал о легендах Древней Греции… Ибрагим уже хотел подметить это, но внезапно падишах заговорил вновь, и слова его ввели мужчину в сильнейший ступор. — Хатидже упомянула некое письмо, написанной тобой в походе для меня. Она высказала желание услышать хотя бы малую долю того, что было сказано в послании. Что же там было, Паргалы? — Повелитель, госпожа все преувеличила из-за волнения, — поспешно отвел Визирь, стараясь говорить как можно убедительнее. — Я лишь написал, что… Воины были бы счастливы лицезреть Вас. Ваше присутствие вдохновляет их. — Вот как, Ибрагим, — лицо государя оставалось непроницаемым. Конечно, Паргалы прекрасно знал Султана, но сейчас даже он не мог понять, какие чувства таит душа падишаха. — Только воинам необходимо вдохновение? Эти слова словно нанести резкий удар в область груди, и Ибрагим едва сдержался, чтобы не выдохнуть. Мысли его мгновенно начали путаться, и он вдруг окончательно потерял возможность понять, с каким настроением произнес это государь. Что могла означать подобная фраза? Неужели Сулейман говорит серьезно, неужели хочет вдохновлять своего верного раба?.. Абсурд! Нельзя даже допускать такую мысль, поддаваться желанию поверить, что так оно и есть. Но тогда остается только одно – Султан понял истинный смысл письма, а теперь, возможно, хочет добиться признания, чтобы уличить в грехе Великого Визиря!.. Одна догадка была страшнее другой, все они быстро сменяли друг друга, нагоняя еще больший ужас, и Паргалы просто потерял дар речи, упустив вместе с ним и способность контролировать свой страх, теперь отражающийся во взгляде мужчины. Ибрагим уже был готов к чему угодно, хотя и не мог смириться с тем, что, по вине его неосторожности, теперь, похоже, все пропало. С трудом заставляя себя не зажмуриться, внезапно Визирь увидел того, чего никак не ожидал сейчас – довольную улыбку на прекрасном лице своего повелителя. В его голубых глазах на мгновение сверкнула едва заметная искра, прежде чем с губ слетела последняя фраза, наполненная непринужденностью. – Можешь идти, Паргалы.