Роза темного моря

С самого детства жизнь предоставляла Сулейману тяжкие испытания. Преодолевая их, мужчина извлекал серьезные уроки, что в дальнейшем всегда помогали справиться с очередным препятствием. Когда судьба вновь решила испытать государя на прочность, забрав у него Хюррем, Султану потребовалось больше времени, чтобы собраться с силами и в очередной раз выйти победителем, несломленным никем и ничем. Теперь, спустя месяцы, насыщенные и печалью, и радостью, Сулейман не мог с точностью сказать, какой именно момент стал для него переломным. Когда он смог перешагнуть черту и покинуть прошлое, наполненное запахом Хасеки, ее смехом и разговорами. Быть может, это произошло в ту самую секунду, когда падишах натянул тетиву и пустил стрелу в оленя, что так долго не поддавался им с Ибрагимом? Или даже раньше? Как бы то ни было, в этот день Сулейман в полной мере почувствовал, что сумел отпустить все, что его беспокоило, и в душе его воцарилось желанное спокойствие. Некоторые говорят в таких случаях, что человек начал жить заново, но Султан такого сказать о себе не мог. Его жизнь не прекращалась все это время, а лишь замерла, не позволяя государю получать наслаждение от всего, что он раньше так любил. А сейчас… Сейчас все вернулось. Вернулась приносящая удовольствие сосредоточенность от создания украшений, и драгоценные камни вновь стали более послушными, быстро принимая ту форму, какую желал Султан. На заседаниях Дивана падишах снова мог думать исключительно о величии своей Империи и полностью отдаваться решению политических проблем. Государь посещал верфи с былым упоением и гордостью, лично следил за строительством кораблей, стал чаще выходить в город и выслушивать жалобы своего народа. Даже Хатидже более не вызывала той тревоги, что не покидала Сулеймана несколько дней после того, как она объявила о намерении развестись с Паргалы. Прошел целый месяц с тех пор, как сестра и племянники отправились к Бейхан, и за это время гонец от Хатидже дважды приносил государю письма, в которых женщина сообщала, что, хоть сердце ее до сих пор кровоточит, решение отменять она не собирается, а планирует научиться жить дальше, не оглядываясь на счастье прошедших дней, ведь вернуть их все равно невозможно. Все это время Султан не переставал наблюдать за Ибрагимом, и, судя по тому, что он видел, друг тоже ничуть не сожалел о разводе. Великий Визирь регулярно появлялся в Топкапы, выполняя свои обязанностью с еще большим рвением, что удивило Сулеймана, ведь он даже не думал, что можно справляться с делами еще лучше, чем Паргалы это делал раньше. Сегодня падишах как раз должен был встретиться с Визирем, дабы обсудить вопрос, касающийся назревающей проблемы с государством Сефевидов. Настроение у Султана с самого утра было настолько хорошим, что он распорядился провести обед в саду, желая насладиться свежим воздухом, пропитанном запахом цветов, и поговорить с Паргалы именно здесь. Увидев, что Ибрагим уже спешит сюда, Сулейман удовлетворенно улыбнулся, по-настоящему радуясь появлению лучшего друга. В последние дни он начал замечать, что без Визиря наслаждение чем бы то ни было получается не совсем полноценным, будь то созерцание заходящего солнца, отдых в тени сада или чтение произведений великих поэтов. — Мой повелитель, доброго Вам дня, — Паргалы поклонился, улыбаясь, и Султану было приятно думать, что эта улыбка вызвана той же радостью от встречи, какую испытывал он сам. — Здравствуй, Ибрагим. Надеюсь, ты оценишь мое решение провести нашу беседу в саду. Кроме того, я приказал подать сюда обед. Сомневаюсь, что тот темп, в котором ты стремишься за меня решить все проблемы государства, оставляет тебе время на трапезу, — не переставая тепло улыбаться, Сулейман указал Визирю на место рядом с собой, призывая скорее сесть. — Разумеется, повелитель, это прекрасная мысль, — глядя на занимающего свое место Паргалы, падишах уловил в его движениях некую скованность. Очевидной причины для такой зажатости Султан не видел, значит, Ибрагима беспокоит что-то личное? Мысль о том, что в сердце мужчины может быть нечто, чем он не поделился с Сулейманом, крайне не понравилась государю, но он сделал над собой усилие и отложил раздумья об этом в сторону. — Не стану скрывать, иногда старания поваров моего дворца оказываются напрасными. — Мой Визирь не может умереть от голода, Паргалы, учитывай это, — усмехнувшись, Сулейман поднес к губам кубок с прохладным шербетом, смотря на то, как Ибрагим следует его примеру. Что же может тревожить его?.. Ощущение, будто что-то не так, не оставляло Султана, хотя больше никаких проявлений скованности со стороны грека не наблюдалось. — Прошел уже месяц, Ибрагим. Дворец не кажется тебе слишком пустым? — подумав, что беспечность Великого Визиря могла быть поддельной, государь решил окончательно прояснить этот вопрос. — Повелитель… — Паргалы явно замялся, пытаясь подобрать правильные слова, и Сулейман успел подумать, что его выводы верны, однако дальнейшие слова Визиря развеяли это подозрение. — Я не испытываю сожаления. Все произошло так, как должно быть. Надеюсь, что и Хатидже Султан понимает это. Государь лишь кивнул в ответ, решив не упоминать о письмах сестры. Стало быть, Паргалы действительно не волнуется из-за развода, тогда что может тревожить его разум? Угадать причину Сулейман не мог, и неизвестность вызывала легкое раздражение, ведь лучший друг всегда делился с государем своими мыслями! Единственный случай, когда Ибрагим не поведал повелителю о том, что творилось в его душе, был связан с любовью к Хатидже… Неужели у Великого Визиря возникли сильные чувства к кому-то, и он вновь боится рассказать?.. — Кажется, Матракчи хочет присоединиться к трапезе, государь, — размышления Султана были резко прерваны голосом Паргалы. Падишах так глубоко задумался, что только после замечания друга увидел Насуха ефенди, что быстро приближался к ним. — Повелитель! Ибрагим Паша, — оказавшись рядом, художник согнул спину в низком поклоне, взглянув на Сулеймана с почтением, а на Визиря с чуть заметной улыбкой. — Простите меня, если я помешал важному разговору… Мне сказали, что я могу найти Вас здесь, повелитель. — Что же привело тебя ко мне, Насух ефенди? Желание сразиться на матраках? — Султан не удержался от шутки, видя ставшее привычным смущение художника, но ему было понятно, что причина визита Матракчи заключается в бумагах, что он держал в руках. — Нет, государь, хотя Вы знаете, что я не могу быть против такого увлекательного занятия. Перед отправлением в Венецию Вы пожелали, чтобы я сделал для Вас некоторые рисунки, изобразил карту города и самые красивые храмы. Те эскизы, что я успел сделать там, не могли называться достойными Вашего взора, поэтому я посвятил много времени тому, чтобы доработать их. Теперь мне хватило смелости показать их Вам, — бережно погладив листы, Матракчи с поклоном и улыбкой протянул свое творение Сулейману. — Мы с Ибрагимом всегда рады насладиться искусством, не так ли, Паргалы? — приняв из рук Насуха ефенди рисунки, Султан принялся внимательно рассматривать их, и работа художника показалась ему действительно хорошей. Погружаясь в детальное изучение изображений, которые могли не только привлечь красотой, но и пригодиться в будущем, если случится так, что Венеция выйдет из-под контроля, Сулейман чувствовал, что мимолетное напряжение, спровоцированное мыслями о неком секрете Паргалы, отступает. В конце концов, всегда можно будет открыто спросить друга, в чем дело, если признаки зажатости снова будут замечены… Закончив ознакомление, падишах аккуратно сложил рисунки, чтобы передать Ибрагиму, но, посмотрев на него, замер. Взгляд Великого Визиря был словно опустевшим, и создавалось впечатление, что друг не видит ничего перед собой, без остатка погруженный в явно не слишком приятные мысли. Но, как только Паргалы заметил, что Сулейман уже оторвался от работы Насуха ефенди и глядит на него, глаза мужчины моментально лишились того пугающего остекленного выражения. — Ибрагим, что с тобой?! — Повелитель, Вам не о чем беспокоиться, я лишь задумался… о Венеции. Подумал, что, возможно, Вы бы хотели побывать там, — несмотря на то, что голос Паргалы звучал весьма спокойно и убедительно, Сулейман прекрасно успел заметить этот взгляд, и словам друга он не поверил. — Как твое плечо? — может, Визиря беспокоит боль не душевная, а физическая… Рана, полученная в походе, была так серьезна, что Паргалы потерял сознание, и, хотя прошел большой срок, поврежденное плечо могло доставлять неприятности. — Я в порядке, повелитель, поверьте. Плечо уже давно не болит, и я даже могу доказать Вам это! — улыбнувшись, Ибрагим перевел взгляд на художника, который до этого с недоумением наблюдал за мужчинами, а теперь резко выпрямил спину, поняв, что сейчас Визирь обратится к нему. — Раз Насух ефенди заговорил о матраках, я мог бы бросить ему вызов. — Если так угодно Вам и Паше, я с радостью приму этот вызов! — художник расплылся в довольной улыбкой, что было понятно, ведь борьба на матраках всегда была его страстью. Сулейман не мог больше теряться в догадках. День начался отлично, и портить его не хотелось. С Ибрагимом, разумеется, нужно будет откровенно поговорить, но это позднее, ибо сейчас у Султана и правда нет четких поводов для тревоги. С Паргалы не случилось ничего ужасного, и, скорее всего, наблюдение за тем, как лучший друг и Матракчи сражаются, напрочь избавит падишаха от волнения, а посему Сулейман дал согласие и приказал стражниками принести все необходимое для поединка. — Повелитель, еще не поздно все отменить! Я ведь быстро одолею Вашего Визиря, — смеясь, заявил Насух ефенди, уже облачившись в шлем и игриво размахивая оружием, на что Паргалы смотрел с нескрываемой ухмылкой. — Сомневаюсь, Матракчи, — государь был уверен, что из этой схватки Великий Визирь выйдет победителем. Ефенди, конечно, достойный соперник и сражается хорошо, не зря ведь народ присвоил ему такое прозвище, однако Сулейман много раз видел Паргалы в настоящем бою, и преимущество было на его стороне. — Одержать над Ибрагимом верх могу только я. В тот момент, когда Султан произносил эти слова, его взгляд соприкоснулся с глазами Паргалы. Государь не ожидал увидеть ничего, кроме доброй усмешки, говорящей о готовности Визиря доказать правоту слов повелителя. Но как же он ошибался… Ибрагим, только что излучавший веселый азарт, свойственный всем мужчинам, когда появляется возможность продемонстрировать свою силу, внезапно словно впал в ступор, и улыбка соскользнула с его губ. На лице Визиря застыло ошеломление, будто Сулейман сказал нечто настолько сокровенное и важное, что Ибрагим никак не ожидал услышать. В его глазах читалось… согласие? Между бровями Султана пролегла глубокая морщинка — он напряженно вглядывался в друга, силясь понять, что означает это замешательство. Что сегодня происходит с Паргалы?.. — Ваше слово — закон, повелитель, но поддаваться Паше специально я все равно не буду! — задорный голос Насуха ефенди разорвал странную нить, на пару минут образовавшуюся между падишахом и Визирем, и Сулейман, до этого спокойно относившийся к присутствию Матракчи, впервые пожалел о том, что художник решил показать свои рисунки именно сегодня. Государь был уверен, что если бы зрительный контакт с Паргалы продолжался хоть немного дольше, грек невольно дал бы некий знак, и Султан на шаг приблизился бы к разгадке. — Я припомню тебе это сразу после моей победы, Матракчи, — парировал Ибрагим, к которому, кажется, вернулось прежнее настроение. Сулейман заметил, что голос мужчины прозвучал несколько иначе — нотки задумчивости пришли на смену игривости. Впрочем, скорее всего, у повелителя просто разыгралось воображение, и он услышал лишь то, что хотел услышать. Одновременно поклонившись падишаху, а затем отвесив насмешливый поклон друг другу, Паргалы и Матракчи вступили в схватку, и Султан в очередной раз за сегодняшний день попытался сбросить с себя оковы раздумий, оставив их на потом. И на этот раз у него получилось. Сулейману всегда нравилось наблюдать за сражениями и анализировать действия каждого бойца, дабы понять, кто окажется победителем. Нередко они с Ибрагимом даже спорили, но… В этот раз все было по-другому, хотя государь это понял не сразу. Пребывая в тени, Султан все это время не чувствовал жары, да и легкий ветер помогал избавиться от нее. Но внезапно мужчину охватила легкая удушливость, и он, не отрывая взгляд от поединка, сделал большой глоток шербета. В движениях Великого Визиря появилось нечто новое… Насух ефенди постоянно ускользал от внимания Сулеймана, а то, как Паргалы бросается на него, нанося удары и уворачиваясь от матрака соперника, вдруг приобрело небывалую четкость. Неожиданно повелителя посетила мысль, что почти мгновенно исчезла, не успев как следует укрепиться в сознании. Султан смотрел на сражение почти как на… Танец. Наложницы, танцующие перед падишахом, двигались плавно и нежно, завлекали его легкими взмахами рук, но разве это могло сравниться с тем, что Сулейман видел сейчас?.. Исходящая от Ибрагима горячая агрессия, его резкие выпады, такое грубое неистовство, словно схватка с Матракчи перестала быть просто игрой… Все это завораживало повелителя, не позволяя ему и на секунду посмотреть в другую сторону. Сулейман буквально чувствовал, как бурлит кровь в венах Паргалы, когда он вновь и вновь бросался в атаку. То же происходило и с ним — кровь стучала в ушах, а сердце билось так быстро, что мужчина чувствовал каждый его удар. Прохладный шербет, что Сулейман уже не трогал, ибо не мог даже на мгновение оторваться от столь великолепной картины происходящего, более не спас бы от жара. Это свершалось где-то внутри, настоящий пожар, потушить который не под силу, должно быть, и ледяной воде. Он отражался даже во взгляде — глаза горели, словно у льва, наблюдающего за своей целью. У Султана возникло ощущение, будто он сам готов броситься вперед, и какая-то неведомая сила тянула его прямо к Паргалы, однако он, конечно, оставался на месте. В какой-то момент повелитель перестал понимать, что на самом деле происходит напротив него. Силуэт Матракчи окончательно размылся и потерял значение, остался только Ибрагим. Создавалось впечатление, будто Великий Визирь теперь совершает каждое свое действие не для того, чтобы одержать победу, а дабы порадовать взор своего государя. Он отдавался этому бою с такой безумной страстью, что невольно Сулейман подумал — Паргалы такой во всем. В шуточной или настоящей схватке, в выполнении всех своих обязанностей и… В том, что познать мог кто-то другой, но не сам Султан. Мысль об этом как-то странно задела душу падишаха, ведь он привык, что знает своего верного друга так хорошо, как не может никто другой. Но внезапное осознание подсказало, что Паргалы мог и не раскрыться перед ним полностью. Может быть, и его семья, и Хатидже, и даже, возможно, Матракчи, знают грани грека из Парги, недоступные для самого Султана. В сознании сейчас говорил завоеватель, правитель Мира, и он желал, чтобы не осталось ничего, что было бы не во власти его знания. Бой оказался окончен победой, разумеется, Ибрагима. Едва сумев различить это, государь словно вернулся обратно в реальность, и все мысли, которые настигали его какие-то секунды назад, теперь казались более чем странными. Будто обо всем этом думал не Сулейман, а совершенно другой человек, ему не знакомый. Это ощущение заставляло испытывать тревогу, непонимание и желание как можно скорее покинуть сад, хотя оставаться наедине с собой стало не лучшей перспективой. — Ну как, Матракчи, будешь брать реванш?! — голос Ибрагима, полный задор, наконец хоть немного привел Султана в себя, и он постарался сделать выражение лица максимально непроницательным, скрывая растерянность за довольной ухмылкой. — Нет-нет, Паша, мне уже достаточно! А вот, может, повелитель покажет мне, каково это — победить Великого Визиря? — взгляд Насуха Ефенди обратился к Султану, и художник легким кивком выразил свое почтение, ожидая ответа. Предложение оказалось слишком неожиданным — Сулейман не знал, как на него реагировать после всех своих столь необычных мыслей. Снова глядя на Паргалы, также находящегося в ожидании, мужчина пытался понять, хочет ли он этого. С одной стороны, его безумно тянуло вступить с другом в то же сражение, еще раз ощутить ту его страсть и отдачу происходящему, но уже не в качестве наблюдателя. Захотелось узнать, получится ли в таком случае испытать нечто новое, однако такая возможность в то же время и отталкивала. Султан не представлял, что еще можно ожидать от себя, и это заставляло нервничать сильнее. — В другой раз, Матракчи… Тогда эта схватка будет для Ибрагима первой, и ты увидишь представление во всей красе, — взяв себя в руки, государь говорил как можно более непринужденно, но намерение уйти прямо сейчас его не покинуло. — О делах мы также поговорим позже, меня ждет неотложное дело во дворце. Более не глядя ни на художника, ни на Паргалы, Сулейман резко встал и направился прочь из сада. От легкости, утром заключившей его душу в мягкие объятия, не осталось и следа, а напряжение, хоть и далекое от пика, омрачало настроение. Но самым раздражающим для падишаха оказалось то, что он никак не мог конкретизировать причину этой перемены. Ведь, по сути, не случилось ничего ужасного и даже просто плохого… Придя в покои, Сулейман предпринял попытку окунуться в дела. На столе его ждали документы, большую часть коих Султан рассмотрел еще в первой половине дня и написал указы, решающие все проблемы, обозначенные в этих отчетах. Теперь же сосредоточиться не получалось. Мысли постоянно возвращались к Ибрагиму, к тем странностям, что так поразили повелителя. Непонимание ситуации доставляло особое беспокойство. Как такое может быть —Сулейман не знает, что творится в сердце Паргалы! Да, Визирь часто оставлял государя в неведении, скрывая некоторые свои решения и действия, связанные с управлением Империей, однако сейчас Ибрагим явно молчит о чем-то личном. Лучший друг, посвященный во все дела повелителя, предпочел утаивать свои терзания, нежели рассказать обо всем. Чувство, охватывающее Султана на фоне этих мыслей, нельзя было назвать злостью, но… Государю было неприятно. Вопрос лишь в том, почему именно в душе появился небольшой надрез, пока что не кровоточащий. Падишаха возмущало, что Паргалы по непонятной причине не делится сокровенным? Или его задевало, что Ибрагим, каждый день с момента смерти Хюррем посвящавший всего себя только Сулейману, отыскал себе некое развлечение? Султану пришлось одернуть себя, пока тезисов не накопилось слишком много. Собственные мысли все больше не нравились мужчине. В конце концов, как он может быть с абсолютной точностью уверен, что Великому Визирю правда есть что скрывать? Сегодня глаза Ибрагима дважды выражали нечто крайне странное и непостижимое, но это может быть следствием обыкновенной усталости. Паргалы сам признался, что в некоторые дни не успевает даже поесть, так почему же Сулейман исключает возможность, что друг мог и не спать несколько ночей подряд, например? Тогда нет ничего удивительного в том, что взгляд Визиря на пару мгновений стал таким… погруженным. Такое оправдание всему произошедшему в саду казалось весьма логичным и наконец позволило Сулейману успокоиться, чему свидетельствовал не сдержанный им вздох. Смутные мысли больше не терзали разум, однако физическое состояние по-прежнему вызывало странный дискомфорт. В теле словно скопилось чересчур много энергии, которую мужчина жаждал выплеснуть, разумеется, понимая, в чем здесь дело. Успокоение души он нередко находил в написании стихов и создании украшений, но в данный момент нужно было совсем другое. Государь уже и не помнил, когда последний раз был близок с женщиной. Когда Хюррем заболела, он и не думал об этом, дни и ночи проводя возле ее ложа. То же происходило и после ее смерти — в жизни Султана не осталось ничего, кроме бесконечной боли и страданий. Долгое время он не хотел никого видеть, прогоняя девушек еще до того, как увидеть их. И даже когда он наконец принял одну из наложниц, то не провел в ее присутствии дольше пяти минут. Тогда Сулейману не приходилось воздерживаться от исполнения своего желания, однако сейчас чувствовалась острая необходимость в этом. Благо, никаких моральных препятствий не оказалось, посему оставалось лишь отдать нужное распоряжение. Падишах также давно намеревался пригласить к себе Махидевран, дабы похвалить за грамотное исполнение обязанностей, так что было решено совместить сразу два дела, и женщина совсем скоро явилась в покои Султана. — Повелитель, мне не передать той радости, которую я испытала, когда мне сообщили, что Вы хотите меня видеть!.. — переступив порог, мать шехзаде тут же низко поклонилась и, едва закрылись двери, заговорила, не скрывая довольной улыбки. — Надеюсь, ничего не произошло?.. — будто опомнившись, что причина ее прихода может быть не только положительной, женщина быстро сменила тон на более серьезный, с легким беспокойством глядя на государя. — Все прекрасно, Махидевран, тебе не о чем волноваться, — восседая за своим рабочим столом, Сулейман поспешил успокоить женщину ободряющей улыбкой. — И это именно благодаря тебе. В моем гареме и во всем дворце царит спокойствие. Ты замечательно справляешься со всеми обязанностями, что на тебя возложены, я очень доволен тобой, — сделав небольшую паузы и наблюдая явное облегчение в глазах Махидевран, мужчина продолжил. — Надеюсь, тебе ничего не нужно? Возможно, помощь в чем-то или лично для тебя? Не стоит бояться просить или спрашивать о чем-то, я всегда готов помочь. И как дела у моего дорогого Мустафы? — Повелитель, Ваша щедрость и доброта не знают границ, спасибо Вам!.. Ради таких слов и Вашего спокойствия я и стараюсь, — женщина определенно не ожидала такой похвалы и была очень тронута, старательно подбирая слова, что Султана даже позабавило. — Слава Аллаху, нет никаких трудностей, но я непременно приду к Вам в случае необходимости. О, и с Мустафой все хорошо, он мужает на глазах, а своим умом он точно пошел в Вас!.. — должно быть, Махидевран сама смутилась своей последней фразы, резко замолчав и опустив глаза. — Это прекрасно! Скоро я обязательно проверю все его умения, можешь предупредить Мустафу об этом, — снова улыбнувшись. Сулейман действительно подумал о том, что неплохо будет провести с сыном время. — Этой же ночью я ожидаю в своих покоях гостью, будет хорошо, если ты проследишь за всеми приготовлениями… — Ох, повелитель, признаюсь, я никак не ожидала этого услышать!.. Вы… Вы очень давно не просили об этом, и я уже думала… — конец мыслей Махидевран Сулейман знать не хотел, и женщина это быстро поняла, поймав его не самый довольный взгляд, в очередной раз запнувшись и пряча глаза. — Я вижу, тебе понятно, что от тебя требуется, я уверен, ты и теперь все сделаешь правильно. Остальное — это уже мое личное дело, — тон Султана не был грубым, однако говорил он крайне решительно и строго, ясно давая понять, что не желает обсуждать такую тему. — Прошу прощения, мой государь, я допустила дерзость… Но можете не сомневаться — Ваш указ будет исполнен идеально! — Вот и славно, Махидевран, благодарю тебя. Теперь можешь идти, — более не улыбаясь, мужчина задумчиво смотрел на удаляющуюся с поклоном мать шехзаде, понимая, что прежнее настроение его вновь настигает. Махидевран ведь была абсолютно права, по неосторожности высказав мысль, над которой теперь размышлял Сулейман — до сегодняшнего дня он практически не ощущал необходимости провести с наложницей ночь, так в чем же дело сейчас? Неужели падишах упустил этот переломный момент, или же не хотел его замечать?.. Совершенно очевидно было одно — все это началось сразу после созерцания поединка Ибрагима и Матракчи, даже… Во время происходящего. Сей странный факт заставил мужчину почувствовать нечто, схожее со смущением, а степень растерянности и непонимания достигла своего пика, однако не помешав Султану взять себя в руки. Все же, так не могло продолжаться вечно, а то, что призыв организма настиг его именно в этот момент — всего лишь, должно быть, необычное совпадение, в котором явно не следует искать что-то большее. Наступивший вечер предвещал особенную ночь, и гостья Султана не заставила себя долго ждать. Едва стражник сообщил о приходе наложницы, падишах тут же согласился принять ее, с интересом наблюдая за происходящем дальше. Лица вошедшей девушки государь не видел — голову она держала низко опущенной, так что любоваться оставалось только ее черными локонами, плавно лежащими на плечах. Одета была гостья, как и подобает, безупречно — красивое белоснежное платье, что выглядело очень нежно, прекрасно справлялось со своей задачей, аккуратно скрывая красоту тела, но и позволяя видеть то, что вызывало сладкие фантазии. Двигалась выбранная счастливица очень медленно, как-то боязливо делая шаг за шагом, и наконец опустилась на колени перед повелителем, целуя край его одежды. Сулейману всегда особенно нравилось такое начало, ведь он никогда не был против лишний раз потешить свое самолюбие. Этот жест, означающий абсолютное подчинение, оказывал возбуждающий эффект, однако сейчас повелитель отметил про себя, что раньше ощущал это гораздо сильнее. Впрочем, это не изменило его настрой, и девушка Султану действительно понравилась. В случае с Адженой государь не мог отрицать, что она красива, но теперешняя наложница не только обладала не меньшей красотой, но и привлекала так, что Сулейман и не думал отдавать распоряжение об ее уходе. Намереваясь продолжить знакомство, он коснулся пальцами подбородка незнакомки, ожидая, пока она поднимется. — Как твое имя? — едва заметно улыбаясь уголками губ, падишах оценивающе смотрел на лицо своей наложницы, чьи щеки, видимо, от смущения, стали почти красными. — Не нужно бояться, ты можешь посмотреть на меня. — Дерья… Меня зовут Дерья, мой повелитель… — едва не заикаясь от страха, девушка наконец подняла глаза, так что Сулейман мог окончательно оценить прелесть ее миловидного лица. — Дерья, прекрасно… — такого рода короткий диалог тоже нравился государю. Чаще всего, это ничего не значило, ведь многих своих наложниц он видел всего раз, однако запоминал все имена, ибо находил в каждом какую-то особую магию, которую не мог объяснить. Продолжать говорить смысла не было — гостья оказалась смущена настолько, что, похоже, не могла вымолвить и словом больше, да и, в конце концов, приглашена она была отнюдь не ради интересных бесед. В ней Сулеймана манило совсем другое, и он больше не желал ждать, хотя и не лишая свои последующие действия красивой неспешности. С легкой улыбкой приблизившись к лицу Дерьи, мужчина накрыл ее губы своими, мягко целуя и будто пробуя их на вкус, как до этого — новое имя. После взяв девушку за руки, Султан медленно повел ее к постели, возле которой, после пары умелых жестов, легкая ткань плавно соскользнула с нее, упав под ноги и обнажая прекрасное молодое тело. Его изгибы завораживали, возбуждали сладостное желание, что отражалось в глазах падишаха. Осторожно подтолкнув Дерью к кровати так, чтобы она опустилась на нее, мужчина навис над своей наложницей, губами и руками исследуя ее, наслаждаясь мягкостью и чарующими ароматами нежной кожи, с удовольствием вкушая всю безусловную прелесть невинного тела… Как того и желал Сулейман, девушка сумела подарить ему необходимое успокоение, однако сама еще долгое время не могла уснуть. Конечно, гостья в этом не призналась, но Султан с довольной ухмылкой подумал про себя, что, вероятно, она до сих пор не может поверить в свое нахождение рядом с самим Повелителем Мира. В конце концов, мерное дыхание и окончательно закрытые глаза Дерьи выдали то, что сон наконец поборол ее, и Сулейман снова оказался наедине со своими размышлениями. Пусть теперь это и не вызывало каких-то неприятных или странных мыслей, но в сознании Сулеймана четко вырисовывалось ощущение того, что ему не хватило этой ночью чего-то очень важного и даже нужного. Да, наложница определенно удовлетворила его потребность, но в ней самой Султану хотелось видеть то, что он не мог распознать, однако точно знал — этого не было ни в одной женщине, с которой государь имел близость, включая саму Хюррем. Никто из них не обладал какой-то неуловимой силой, яростью, сводящей с ума и заставляющей все мысли раствориться, а ощущения обостриться до предела… Как ни странно, но именно после ночи с Дерьей Сулейман осознал, что хочет чувствовать именно это.