Роза темного моря

Стамбул, как того и следует ожидать от столицы великой Империи, всегда был городом достаточно шумным, и только в отдельных его частях люди получали возможность провести время наедине с тишиной. Однако все менялось с наступлением позднего вечера — улицы постепенно окутывала тьма, разгоняя шумных горожан по домам и принимая в свои объятия тех, кто дожидался такой обстановки. Тем не менее почти нельзя было угадать, каким настроением обладает очередная ночь — порой все было тихо и мирно, а природа словно засыпала вместе с людьми, в то время как ясный месяц и яркие звезды сторожили это спокойствие, но нынешние сумерки привели за собой совсем иное. Холодный и сильный ветер терзал деревья, а неслабый дождь, похоже, никого не желал выпускать из дома, нагоняя ночи еще большую мрачность, даже пугая висящим в воздухе напряжением. И потому темный силуэт, быстро минующий одну улицу Стамбула за другой, казался еще более неуместным. Не меньшей странностью обладало и сопровождение этого человека, состоящее из пятерых высоких мужчин, закутанных, как их предводитель, в черные одеяния. Они остановились у дома, выглядящего богато на фоне других, более скромных. Вычислить, где живет Эрдем ефенди, оказалось делом совсем несложным — было достаточно лишь задать несколько вопросов на городском рынке. И это естественно, ведь кто может не знать лекаря, считающегося одним из самых лучших знатоков своего дела в Стамбуле? Судя по информации, которую быстро удалось собрать ночному гостю, ефенди много лет жил за пределами Османского государства, в европейских странах обучаясь мастерству врачевания, и теперь знал множество секретов и тонкостей, способных спасти человеческую жизнь. Именно к нему отправлялись горожане, когда надежды на выздоровление почти не оставалось. И именно Эрдем ефенди занимался лечением Хюррем Султан… Оказавшись у дверей дома, мужчина громко постучал, не питая малейших сомнений в том, что лекарь впустит его, ведь наверняка к искусному врачевателю нередко приходили в ночное время. Гость оказался прав — всего через пару секунд из дома донесся звук шагов, а затем раздался сонный голос эфенди: — С какой проблемой Вы пришли? Кто Вы? — Мне нужна твоя помощь, ефенди! Открой скорее, времени может быть мало! — голос мужчины прозвучал весьма убедительно, и лекарь без раздумий распахнул двери, совершив тем самым большую ошибку. Не сбрасывая с головы капюшона, незваный гость сразу шагнул вперед, заставляя хозяина дома отступить, а вслед за ним в помещение вошли стражники, что, в отличии от своего главаря, тут же распахнули плащи, дабы продемонстрировать Эрдему висящие на поясе сабли. — Что… Кто вы такие?! Что вам нужно от меня?! — испуганный крик лекаря не вызвал на лице гостя никаких эмоций. Ефенди был уже немолод, и его телосложение ясно говорило о том, что оказать сопротивление он не сможет даже одному вооруженному стражу. Впрочем, насилие не входило в планы мужчины… Разумеется, если Эрдем будет благоразумен. — Советую тебе не повышать голос, ефенди. Это не поможет, а только усугубит ситуацию, — равнодушно ответив Эрдему, чье лицо от страха побледнело, посетитель прошествовал вперед, и, стоило лекарю сделать лишь один шаг, дабы преградить ему путь, как стражники моментально оттолкнули ефенди к стене. Замерев у одной из дверей, неизвестный господин протянул вперед руку, желая открыть ее, и короткий вскрик «Нет!», сорвавшийся с уст лекаря, показал, что в комнату действительно стоит заглянуть. Дверь тихо скрипнула, и взору мужчины открылось уютно обставленное помещение. Но самое главное — кровать, на которой лежали, озаренные слабым свечением луны, пробивающимся в окно, двое детей. — Войдите сюда, — все таким же безразличным голосом, будто не происходило ничего особенного, произнес ночной гость, поочередно взглянув в глаза двум своим слугам. Те, обнажив сабли, немедля повиновались.  — Нет, не трогайте их! Что вам нужно, деньги?! У меня их много, возьмите все, только не… — причитания Эрдема эфенди были остановлены взмахом руки и взглядом, в котором сосредоточилась такая угроза, что хозяину дома стало ясно — чем меньше он будет раздражать его своими криками, тем больше вероятность сохранить жизнь детям.  — Тише, ефенди, а то разбудишь детей. Посмотри, как они спокойно спят. Мы не собираемся трогать их, не переживай… Они лишь послужат гарантией, что ты предоставишь нужную мне вещь. — Если вы хоть пальцем… Я… — лекарь осознавал, что у него нет ни единого шанса противостоять этим вселяющим ужас людям, но от страха за детей сохранить остатки самоконтроля было практически непосильной задачей, потому он, понимая, что лучшее решение — повиноваться, не смог сдержать предостерегающие слова, которые, как и все предыдущие, не вызывали у предводителя этой шайки никаких чувств. — Я отдам Вам все, что нужно, но пусть эти… Пусть эти головорезы выйдут из комнаты моих детей!.. — Нет. Они останутся там, пока не закончится наш разговор, для которого нам стоит переместиться в твой кабинет, эфенди, — твердо бросив этого категоричный ответ, господин принялся ждать, пока лекарь найдет в себе силы сдвинуться с места. Эрдем упорно продолжал смотреть на кровать, переводя с нее взгляд на стражников, боясь, что, если он оставит детей без присмотра, разбойники выполнят свое дело. В глазах гостя впервые промелькнуло удовлетворение, когда хозяин дома нерешительно пошел вперед, к своей рабочей комнате. Войдя в кабинет, врачеватель начал зажигать свечи, что получалось у него не с первой попытки из-за дрожащих рук. Неизвестный терпеливо ждал, ведь спешить ему было некуда. — Что же… Ох, что же Вам нужно от меня? — произнося эти слова, Эрдем ефенди успел несколько рез беспокойно обернуться назад, словно собираясь броситься обратно. — Ты был лекарем Хюррем Султан, верно? — прекрасно зная ответ, гость все равно решил начать с этого, спокойно взирая на Эрдема, которого этот вопрос поверг в шок. — Да… Все верно, я занимался лечением госпожи… Я сделал все, что мог, поверьте! Я применил все свои знания и умения, чтобы исцелить ее, но болезнь не поддавалась известным мне средствам!.. — ефенди говорил растерянно, а на его лице, помимо панического испуга, теперь отражалось недоумение. Решив, что его собираются наказать за то, что он не сумел спасти супругу падишаха, Эрдем не мог понять, почему это происходит сейчас, спустя месяцы. — Я хочу увидеть записи, что ты вел во время лечения Хюррем Султан, — никак не отреагировав на поток оправданий врачевателя, господин в требовательном жесте протянул руку, демонстрируя свою волю получить бумаги прямо сейчас. Все еще не понимая, в чем дело, Эрдем принялся с доступной в его состоянии скоростью искать записи. В другой ситуации лекарь смог бы всего через пару минут предоставить необходимый документ, ибо в его кабинете царил порядок, и он отлично помнил, куда клал записи о каждом своем пациенте, однако сейчас растерянность затмевала разум. Ненужные бумаги падали на пол, чего хозяин дома не замечал, пытаясь скорее отыскать вещь, способную избавить его наконец от этого кошмара… И, когда запись о лечении госпожи оказалась в руках ефенди, он не смог сдержать вздох облегчения. — Прекрасно, — забрав листы, мужчина полностью погрузился в чтение. Внимательно вчитываясь в каждое слово, он изредка хмурился, и Эрдем с нетерпением ждал, когда господин закончит ознакомление. Минуты тянулись слишком долго, а неровный стук сердца лекаря, кажется, мог оказаться признаком приближающегося приступа, но наконец гость прервал молчание. — Теперь ты должен дополнить эту запись. — Что?.. Дополнить?.. Но ведь Вы сказали, что оставите нас в покое, когда я дам вам это! — Значит, я немного обманул тебя, Эрдем ефенди. Но лишь немного. Будь уверен, как только ты закончишь выполнение моей просьбы, к твоим детям вернется прежняя безопасность. Мы сразу уйдем, — опустив бумаги на стол, мужчина кивком указал хозяину дома, что ему стоит присесть. По лицу лекаря было понятно — в нем происходила борьба, и он более не верил незваному гостю, но… Другого выхода все равно нет. Остается только довериться и сделать то, что требует этот человек. Собрав силы в кулак, не обращая внимания на боль в груди, что нарастала с каждым мгновением, Эрдем направился к столу. — Чем же я должен дополнить запись?.. — тихо проговорил он, пододвигая к себе документ и обмакивая перо в чернила. — Ты поступаешь благородно, эфенди. Я знал, что ты примешь верное решение. В конце концов, на кону целых три жизни, — встав за спиной лекаря и устремив взгляд на бумагу, господин почти хищно улыбнулся. — Пиши…

***

Ибрагиму всегда очень нравился его дворец, даже несмотря на то, что последние годы жизни в нем вместе с Хатидже сильно напрягали. Да и к тому же он никогда не забывал, что дворец — это подарок самого повелителя. С искренним трепетом Паша относился и к еще одному дару Султана — великолепным статуям, каждый раз так радующим взор при нахождении в саду. Однако находилось в доме Паргалы и то, что было для него абсолютно бесценным — портрет Сулеймана, давным-давно нарисованный художником из Крыма. Это полотно позволяло Ибрагиму без страха и опаски любоваться своим возлюбленным, и он ни дня не упускал эту подаренную судьбой возможность. Вот и сегодня, целую ночь проведя за усиленной работой, утром Паргалы решил вознаградить себя созерцанием портрета своего прекрасного государя. Глядя на это произведение искусства, Паргалы не мог сдержать мечтательную улыбку, а глаза его сияли восхищением и безграничным обожанием, пока в сознание не прокралось далеко ни самое приятное воспоминание. Слегка поморщившись, грек подумал о том, что падишах хотел изначально вовсе не одиночный рисунок — вместе с ним на холсте должна была находиться тогда еще живая Хюррем. Такую картину Ибрагим никак не смог бы оставить на стене своего дворца — пришлось бы под каким-то предлогом снять ее, ибо невыносимо видеть рядом с повелителем эту женщину. Пожалуй, Великий Визирь был даже благодарен несчастному убитому художнику, ведь именно он не только сделал портрет, но и избавил его от ненавистной части, забрав с собой рисунок своей возлюбленной. Неожиданно и после стольких лет мужчина вдруг подумал, что ему даже жаль Луку — он стал лишь жертвой того, к чему не имел отношения, и все же убила его именно Хюррем, испугавшись собственной смерти. Как бы то ни было, в живых более не осталось никого из них, да и желания хоть в таком ключе вспоминать умершую Хасеки абсолютно не было, тем более в такой момент. Посему, окончательно отогнав от себя все прочие мысли, Ибрагим еще какое-то время просто смотрел и наслаждался, пока не вспомнил о том, что у него наконец снова появился отличный повод наведаться в Топкапы и побыть с Сулейманом наедине. Необходимо было обговорить с Султаном примерную стратегию, направленную на Сефевидов, прежде чем представить ее на Совете. Именно разработкой плана ведения войны Визирь был занят всю ночь, так что не сомневался в своей готовности и, больше не находя смысла медлить, вскоре отправился в путь, мечтая как можно скорее встретиться с падишахом. Кроме выполнения своей первоначальной цели, Ибрагим также намеревался узнать о делах в гареме, как и делал всегда, так что идущая ему навстречу по дворцовым коридорам Махидевран Султан вновь оказалась здесь очень вовремя. — Паша, как замечательно, что Вы приехали, приветствую Вас! А я как раз только что отвела Мустафу к повелителю в сад, наконец-то отец и сын проведут время вместе, шехзаде по нему очень скучает!.. — Махидевран выглядела еще более веселой, чем обычно со времен смерти Хюррем, и сама же успела рассказать причину тому. — Доброго дня Вам, госпожа, — чуть заметно изогнув губы в доброжелательной улыбке, мужчина немного склонил голову в легком поклоне. — Вот как? Это прекрасно, значит, я увижу еще и шехзаде Мустафу. Надеюсь, с ним все хорошо? — О, конечно, Паша, все замечательно! Он и о Вас часто спрашивает, никак не успевает Вас застать во дворце, думаю, сейчас он будет очень рад встрече с Вами, — энтузиазм светился в глазах Махидевран, а с лица не сходила довольная улыбка, пока она вдруг не перешла к теме, которую Паргалы меньше всего хотелось обсуждать. — Ох, я ведь не видела Вас с того момента, как Хатидже Султан уехала… Меня так опечалила эта новость!.. Госпожа толком и не объяснила, в чем причина вашего развода, может, это сделаете Вы?.. — Хатидже Султан посчитала, что так для нас будет лучше, но Вам не стоит так переживать, госпожа, — Ибрагим старался говорить ровным тоном, не выдавая истинное недовольство, и у него это хорошо получалось. — Лучше расскажите, как дела в гареме? — Ох, Вы спросили так кстати, я ведь чуть не забыла поделиться очень важной новостью!.. — к матери шехзаде мгновенно вернулось прежнее расположение духа, и Паргалы это сразу несколько напрягло, хотя он не имел понятия, что такого может услышать. — Представляете, Паша, вчера я вновь отправила к повелителю одну из девушек, и… — Что? Как же так, госпожа, неужели Вы забыли, что я об этом говорил? — при одном упоминании наложницы в покоях государя злость начинала стремительно захватывать сознание Визиря, и он едва не сорвался на крик. — Что Вы, Паша, я все это время следовала Вашему совету!.. Дело как раз в том, что повелитель сам приказал отправить к нему гостью… — теперь женщиной овладела растерянность и непонимание, но всего на пару мгновений, хотя Паргалы было совершенно не до ее реакций. — Сам?.. — это единственное слово Ибрагим вымолвил почти шепотом, после чего его настигла резкая необходимость схватиться за стену, однако пришлось собрать все силы, чтобы остаться в одном положении. В глазах мужчины помутнело, а дышать стало почти невозможно из-за невыносимой боли в области сердца, которая постепенно разливалась по всему телу и сознанию, заставляя желать собственной смерти, дабы избавиться от этих мучений. — Вот и я была точно так же удивлена!.. Это так замечательно, я уже боялась, что скоро мне придется подавлять бунт в гареме!.. Эта девушка покинула покои государя только под утро, думаю, нужно будет заселить ее на этаж фавориток… — Махидевран, похоже, совсем не замечала настоящее состояние Ибрагима, будучи слишком увлеченной своей радостью, но Паргалы почти не вникал в суть ее дальнейших слов. — Да… Да, это прекрасно… А сейчас мне пора к государю, всего Вам доброго, госпожа… — с большим трудом проговорив свою последнюю фразу, при этом глядя куда-то в сторону, но едва различая даже стены, Великий Визирь, с несвойственной ему медлительностью, направился в сад. Возможно, мать шехзаде что-то еще сказала ему вслед, но Ибрагим уже ничего не слышал и не хотел, чувствуя только, как разрывается его и без того искалеченная душа. Паргалы не мог вообразить, что боль может обладать такой всепоглощающей силой. От этого разъедающего чувства невозможно спрятаться, оно острейшими кинжалами кромсало душу, будто желая вытащить из нее каждое желание Ибрагима, каждую мечту, связанную с Сулейманом, и уничтожить, разорвать, сжечь в адском огне… В том огне, от которого, казалось, сгорал не только Визирь, но и весь дворец. Но эти заветные мечты не поддавались, даже после такого удара не могли покинуть сердце мужчины, и от их отчаянного сопротивления становилось только хуже. Воображение словно насмехалось над Ибрагимом, создавая в его голове мучительно четкие картины, каждая деталь которых прорисовывалась так явно, будто Великий Визирь наблюдал за событиями в опочивальне государя воочию. Он видел, как руки Сулеймана, те самые руки, от одного вида которых Паргалы бросало в трепетную дрожь, медленно скользят по женскому телу, и девушка извивается от умелых прикосновений повелителя, позволяя томным стонам срываться с губ… Это было невыносимо. Мысли об этом, совершенно не поддающиеся контролю, знание, что это действительно происходило прошлой ночью, сводили с ума, и Ибрагим предпочел бы снова подставить свое плечо под удар оружия предателя, чем изнемогать от возведенной в абсолют боли. Любовь к Сулейману давно перешла все границы, и оттого Визирю было сложнее держать ее в себе, придавать ей безмолвность, усиленно делать вид, что ее не существует, но… Его умение контролировать себя постепенно превращалось в прах. Например, только что Ибрагим едва ли не накричал на Махидевран после ее слов о том, что в покоях Султана побывала наложница. Он знал, что это могло показаться странным, но сдержать своей злости и страха не сумел. Удивительно, но Паргалы продолжал двигаться, хотя и не совсем разбирая дорогу, но каждый уголок дворца был ему знаком, потому он знал, что в любом случае достигнет цели и окажется в саду. Но Ибрагим не был готов к тому, чтобы встретить там Сулеймана… Он желал этого вопреки всему, ведь облик государя был чем-то священным, таким дорогим, что в чертах его лица можно было отыскать ответы на все вопросы вселенной, утонуть в них, обжечься и сгореть дотла, потерять дар речи и придать сердцу силы еще быстрее биться о ребра, да так, что этот оглушительный стук мог бы услышать и сам Султан, если бы захотел… Но как же теперь смотреть повелителю в глаза и не выдать своей боли?.. Что ж, по крайней мере, события прошедшей ночи можно считать прямым доказательством тому, что рана государя, нанесенная смертью Хасеки, и правда больше его не беспокоит. Вот только что, если теперь на место Хюррем придет другая девушка, и Паргалы придется ежедневно становиться свидетелем счастья Сулеймана с той, что сумеет близко подойти к его сердцу? Тогда страдания продлятся до бесконечности… Это будут уже не те мучения, что вызывает новость лишь об одной ночи, проведенной Султаном рядом с женщиной. Это будет настоящий ад, каждый день станет приносить немыслимую боль, и спасение Ибрагим сможет отыскать лишь в те моменты, когда повелитель протянет ему свою ладонь, чтобы он мог прильнуть к ней горячими губами. Неужели Ибрагиму придется стать стражником собственного чувства?.. Нет, нет, нет… Он не выдержит, не сможет пережить, если очередная девушка станет частью жизни Сулеймана. Как можно заточить себя в своем ночном кошмаре, как можно стать пленником этой пытки?! Нет, только не теперь, когда есть хоть крохотный шанс… Безликие наложницы, эти рабыни, чьи имена должны оставаться в памяти государя пустым звуком, не могут стать преградой на пути Великого Визиря. Ибрагим уже много раз обещал себе не сдаваться, но страх столкнуться с непониманием и непринятием падишаха каждый раз побеждал. Однако сейчас стало ясно, что лишиться Султана можно и по вине бездействия. Необходимо показать повелителю, что никто не сумеет успокоить его душу, как это способен сделать Паргалы. Ни одна женщина на свете не сделает для него то, что без всяких раздумий готов сотворить Ибрагим — бросить свою жизнь на алтарь его воли, без слов угадывать желания и неистово исполнять их, быть его мечом, которым Султан сможет прорубать себе дорогу к вечной славе, безостановочно шептать священное имя, молиться только на него… Превозмогая жгучую боль, Визирь принял решение — он сделает все для достижения самой главной цели, постарается овладеть вниманием повелителя настолько, чтобы он никогда больше не подпускал к себе наложниц. Наконец достигнув сада, Паргалы без труда нашел Сулеймана. Издали увидев его силуэт, Ибрагим безвольно замер, глядя на своего повелителя с непомерной грустью — стоя здесь, поодаль, он может разрешить себе немного понаблюдать за Султаном, без страха слишком явно проявить свой восторг. Государь, облаченный в темно-синий кафтан, в чью ткань Визирю захотелось судорожно впиться дрожащими от вожделения пальцами, притягивая мужчину к себе, целился из лука в мишень, дабы преподать стоящему рядом Мустафе урок. Паргалы любил шехзаде и относился к нему как к родному сыну, однако сейчас его присутствие не вызвало ни тени радости, ибо Великий Визирь отдал себя на растерзание только двум чувствам— безграничной любви к Сулейману и такой сильной ревности, что она могла бы даже подтолкнуть к убийству девушки, что под сенью прошлой ночи получила наслаждение, о котором Ибрагим мог лишь мечтать. Государь стал для Паргалы единственным воплощением великолепия. Этот мужчина забирал у Ибрагима остатки рассудка. Каждым своим жестом он пробуждал такие чувства, от которых хотелось выть, а невозможность выразить их безжалостно убивала изнутри. Его голос обволакивал Визиря, это сладостное звучание было единственным, что он желал слышать. Глубокий, прекрасный голос, выражающий то мягкость, то суровость и гнев, то задумчивость… Эти сменяющие друг друга интонации составляли ту музыку, в чьем ритме стучало сердце Ибрагима. Боль не становилась слабее, но Паргалы пришлось собраться с силами, чтобы придать себе как можно более спокойный вид. Сделать это получилось с пометкой «почти» — Великий Визирь выглядел хоть и не как человек, получивший чудовищно острый удар по самому больному месту, но как тот, кто уже несколько ночей забыл о спокойном сне. Хотя это все равно было правдой… Слабо улыбаясь, Ибрагим направился к Султану, но первым его заметил Мустафа, и это почему-то отозвалось болезненным уколом в область грудной клетки. Когда наследник сообщил отцу о приближении Визиря, Сулейман устремил взгляд на своего друга, и Паргалы стоило больших трудов не опустить глаза, ведь этот взор делал его беззащитным против своей любви, что пыталась забрать умение сохранять непринужденность. — Мой повелитель… Шехзаде Мустафа… — голос Ибрагима дрогнул, ибо Султан все так же смотрел на него, и губы мужчины, изогнутые в теплой улыбке, не оставляли сердцу иного выбора, кроме как сжиматься от режущего покалывания. — Ибрагим! — опустив лук и лучезарно улыбаясь, наследник поклонился, на что Паргалы ответил таким же поклоном. — Отец обучает меня стрельбе из лука. У меня уже хорошо получается! — тут Мустафа замялся и быстро глянул в сторону мишени все стрелы, угодившие в центр, принадлежали падишаху. — Нужно еще немного потренироваться. — Мустафа, сколько раз мне нужно повторить, что Ибрагима следует называть Пашой? — хоть Сулейман и сделал сыну замечание, в его голосе отсутствовали суровые нотки. Повелитель выглядел весьма довольным, и было видно — его настроение ничем не омрачено. Причина была на поверхности… Разумеется, время, проведенное с наложницей, не прошло бесследно. Возможно, именно она подарила государю замечательное расположение духа, и о ней он думает сейчас. Наверное, даже собирается позвать снова. — Я рад видеть тебя, Ибрагим. Полагаю, ты пришел поговорить о делах. Мы непременно займемся этим, но чуть позже, а сейчас я желаю, чтобы ты присоединился к нам. — С удовольствием, мой повелитель, — провести время с государем действительно было для Визиря огромным удовольствием, даже несмотря на его нынешнее состояние. Быть рядом с Сулейманом… Паргалы не видел для себя иного счастья. Но с того момента, как он открыл в себе любовь к падишаху, одного лишь нахождения рядом становилось мало. Видеть Султана, стоять в нескольких шагах от него и не иметь возможности прижаться к нему всем телом… Как же это больно. И как тепло становится внутри, когда Сулейман опускает руку на плечо, дружески похлопывая… Такой привычный жест, о влиянии которого повелитель даже не подозревает. Думая об этом и ясно чувствуя, как ноет душа, Ибрагим по-прежнему продолжал наблюдать за возлюбленным, хотя делал это крайне осторожно. Сулейман улыбался все чаще, и этого боль в сердце Ибрагима становилась только сильнее. Он готов был пойти на все, дабы увидеть улыбку на лице Повелителя, однако знать, что это происходит благодаря кому-то другому — одно из самых страшных наказаний. Разве Паргалы заслужил такое?.. Мустафа время от времени задавал вопросы, указывал на свои достижения и говорил о чем-то еще — Ибрагиму было невероятно сложно не только отвечать, но и улавливать суть слов шехзаде, однако приходилось собирать малые остатки сил и делать это, ибо объяснить свое странное состояние мужчина попросту сейчас бы не сумел. Как ни странно, все получалось, должно быть, потому, что и отец, и сын были слишком увлечены своим делом, чтобы заметить, сколько плохо скрываемой боли отражается в глазах Великого Визиря, который еще и умудрялся давать короткие, но дельные советы ученику. — Теперь и тебе пора проявить свое мастерство, Паргалы! — голос Султана, наполненный веселыми нотками, на мгновение даже отвлек грека от его раздумий, однако понял он значение этой фразы через пару секунд, когда падишах уже обращался к шехзаде. — Ибрагим просто прекрасно охотится. Вместе со мной Паша подстрелил много зверей. — Повелитель, я… — мужчина понимал, что в данный момент находится в совершенно неподходящем состоянии, и уже собирался придумать предлог для отказа, но в последний момент молвил обратное. — Я с удовольствием исполню Ваше пожелание… — подойдя ближе, дабы оказаться на нужном месте и взять лук, Ибрагим чувствовал, как дрожат его руки. И в этом не было ничего удивительного — мало того, что мужчина и до сада-то добрался с трудом, так еще и сам государь все своего внимание обратил на него. До этого казалось, что Сулейман чересчур занят Мустафой, и Визирь может просто смотреть на него, но теперь обстоятельства изменились не в лучшую сторону. Что, если выстрелить хорошо не получится? На самом деле, ничего страшного не произойдет — Сулейман вовсе не станет сомневаться в его умении, только, возможно, станет беспокоиться. Но Паргалы ведь совершенно не хотел добиться такого результата. Заставить любимого испытывать волнение — что может быть хуже! Несмотря ни на что, мужчина желал проявить себя, лишний раз доказать, что Повелитель не ошибается на его счет, что он может гордиться своим Великим Визирем!.. Внезапно Ибрагим почувствовал, что ему становится еще более тошно от этих мыслей, ведь, должно быть, он выглядит довольно жалко, пусть и никто другой это распознать не может. Паргалы готов цепляться абсолютно за любую мелочь, лишь бы увидеть хотя бы долю одобрения в обожаемых глазах, насладиться радостью в них. Даже то, что он собирался сделать сейчас, для самого Ибрагима значило во много раз больше, чем для государя, и все же Визирь не мог подвести его. Собравшись и едва надеясь, что он справится, мужчина наконец выстрелил, после чего на мгновение закрыл глаза. Это длилось всего секунду, и тут же послышался восторженный возглас Мустафы, заставивший Ибрагима распахнуть взор и увидеть — он, каким-то невероятным образом, попал точно в цель. — Превосходно, Паргалы! — вновь послышался столь любимый голос, и Ибрагим обернулся, наблюдая то, ради чего и заставил себя сделать все идеально — Сулейман выглядел крайне довольным, даже улыбался, и Паргалы мог знать, что эта улыбка появилась благодаря именно его стараниям. Прошло еще некоторое время, прежде чем небо начало постепенно темнеть. Удивительно, насколько быстро день подошел к вечеру, ведь Ибрагим больше всего сейчас боялся наступления сумерек — это означало, что ему придется вернуться в своей дворец и с головой погрузиться в боль, даже не имея возможности продолжать видеть Сулеймана поблизости. — Паша, мы ведь так и не успели сегодня разобраться с делами. Думаю, следует заняться этим сейчас, а после можно и вместе поужинать. Завтра вернешься к себе, — эти неожиданные слова Султана стали для Паргалы маленьким спасением. Пусть такое предложение не могло избавить его от безграничных страданий, но определенно облегчало их тяжесть, так что Визирь с благодарностью согласился. В покоях падишаха Ибрагиму в очередной раз за сегодняшний день пришлось всеми силами глушить изнывающее сердце, чтобы с максимальной точностью объяснить Сулейману вариант ведения войны против Сефевидского государства. Повелитель неотрывно смотрел на карту, периодически кивая в знак согласия с предложением друга, даже не представляя, как сложно Визирю обуздать желание самому оторваться от получившейся схемы и взглянуть на сосредоточенное лицо Султана. Ибрагим чувствовал — стоит ему сделать это, и отвести взгляд он уже не сможет. — Что ж, Паргалы, твой ум, как всегда, служит во благо Империи. Шах Тахмасп даже не представляет, что его ждет. Итогом грядущего похода я хочу видеть захваченные османами Наджаф и Керебелу, а также сам Тебриз, — в последний раз окинув воодушевленным взглядом карту, словно отмеченная на ней территория уже перешла в его руки, Сулейман с удовлетворенной улыбкой встал из-за стола, подходя к Визирю и мягко опуская ладонь ему на плечо. Тело Ибрагима пронзила сладкая судорога, а разум охватила жажда перехватить руку государя и впиться в нее губами, целовать, прокладывая влажные дорожки вдоль выделяющихся вен, прижаться к ней щекой… — Сейчас, пока мы временно отвернулись от Запада, стоит сосредоточиться на восточных завоеваниях. — Повелитель, этот поход расширит границы Вашего великого государства. Принимая во внимание информацию от наших источников, армия Тахмаспа не сравнится с Вашей ни по количеству воинов, ни во вооружению. Персия непременно падет к Вашим ногам, и только Вы сможете принести этим землям мир и справедливость. — Твоя уверенность остается неизменной, Ибрагим. На ближайшем заседании Дивана ты представишь стратегию перед Пашами. Кроме того, только тебе я могу доверить контроль подготовки войска. Я хочу, чтобы ты лично следил за всеми приготовлениями и докладывал мне обо всем, что вызывает малейшие сомнения. — Как Вам угодно, мой повелитель, для меня это большая честь, — Паргалы чувствовал себя так, словно на него нахлынул жар. Все обожание, какое только может испытывать один человек, принадлежало лишь Сулейману, и оно, ни на секунду не покидая Визиря, распирало его, делая так, что Султану было достаточно просто стоять рядом, чтобы Ибрагим так медленно, но неумолимо сходил с ума. Речи падишаха о будущих победах, его доверие, выраженное в приказе держать под контролем целую армию — это настолько нравилось Паргалы, что всего мгновение произнесенные государем слова вновь и вновь звучали в голове. Непомерное, неудержимое сумасшествие… Подтверждением тому, что на сегодня разговор о войне можно считать оконченным, стал стук в дверь, на который Сулейман отозвал разрешением войти. Появившийся в опочивальне слуга поспешил подать ужин и с поклоном удалился, и Султан, рукой указав Ибрагиму следовать за ним, занял свое место, желая приступить к отдыху после достаточно насыщенного дня. Хотя Визирь весьма проголодался, есть спокойно он не мог. В нем бушевало столько чувств, что сосредоточиться на трапезе и получать от еды удовольствие было слишком сложно. Душу на мелкие кусочки рвала ревность, счастье находиться рядом с Сулеймана и видеть его божественный лик, невозможность дотронуться до него, а страх раньше положенного времени выдать себя парадоксально сочетался со слишком опасным желанием поведать государю о своей любви. Долгое время ужин проходил в молчании, но внезапно Султан, с негромким стуком поставив опустевший кубок на поднос, направил в сторону Ибрагима непроницаемый взор и спокойным голосом произнес: —Ты ведь позабыл о своем давнем обещании, Паргалы. Не сдержал его, а значит, не заслужил прощение. Сильнейшее удивление Великого Визиря отразилось на его лице, и на пару мгновений он забыл, как дышать. Государь злиться на что-то, а Ибрагим не имеет никакого представления о причине его недовольства!.. Всего за несколько секунд мужчина вспомнил все события минувших дней в диапазоне месяца, и не было ничего, что могло бы спровоцировать гнев Сулеймана. Настороженно вглядываясь в лицо падишаха, что все еще не выражало ничего, кроме легкой холодности, Паргалы медленно проговорил: — Мой повелитель, прошу простить меня, но… — не успев высказать до конца своего непонимания, Ибрагим был прерван твердым жестом руки. Послушно замолчав, он внимательно следил за дальнейшими действиями Султана, который, поднявшись на ноги, медленно проследовал к дивану и опустился на него. — Подойди, — по голосу повелителя до сих пор нельзя было что-то понять, но Визирь, не допускающий даже мимолетной мысли ослушаться, встал и, дойдя по дивана, замер напротив него. Неожиданно бесстрастное выражение покинуло Сулеймана, и Паргалы испытал невероятное облегчение, ведь все это время его нервы были беспредельно напряжены. Уголки губ Визиря дрогнули в улыбке, и Султан, от которого это не могло укрыться, самодовольно ухмыльнулся. — Сядь рядом, Ибрагим. Сесть рядом… А значит, снова быть подвергнутым риску не выдержать и выдать свои чувства. Но за страхом следовало и слепое желание сделать это, оказаться как можно ближе к государю, так близко, как это возможно в его положении… В любом случае, оспаривать повеление Сулеймана Визирь не мог, а потому повиновался, но сел на весьма приличной расстоянии от господина своей жизни. — Буду справедлив, сказав, что свое обещание ты не сдержал лишь по причине недостатка времени. Впрочем, ты компенсировал это блестящей стратегией ведения войны. Однако я более не желаю откладывать то, о чем думаю уже давно, — улыбаясь растерянному другу, Султан бережно взял книгу, лежавшую слева от него, и показал Ибрагиму обложку. Паргалы сразу узнал свой подарок, преподнесенный государю в качестве извинения. Ко всем прочим эмоциям в одночасье прибавилась нежная, приятная теплота, что так внезапно приглушила боль. Сулейман сказал, что уже давно думает об этом… Значит, с того дня, как книга оказалась у него, повелитель и правда хотел прочесть ее вместе с Ибрагимом… Визирь не предполагал, что для падишаха это и впрямь так важно это. Настолько важно, что сейчас он, вместо того, чтобы позвать к себе наложницу, собирается заняться чтением. — Повелитель… Вы подарите мне истинное счастье своим милостивым дозволением прямо сейчас исправить мою ошибку и исполнить обещание, — в этих словах не было ни капли лжи. Разве что на самом Паргалы хотел сказать намного больше, и ему пришлось мысленно дать себе пощечину, чтобы не позволить нескольким словам в последний момент сорваться с губ. «Как же я благодарен Вам, повелитель… Как я благодарен…» Страницы книги принесли Ибрагиму временное спокойствие. Вернее, негромкое, спокойное звучание голоса Сулеймана, подарившее мужчине возможность в течение короткого строка отдохнуть от душевной агонии. Они читали о своевольном Тантале, любимцу Богов Олимпа, силу которых тот подверг сомнениям и осмелился насмехаться над ними, за что громовержец Зевс подверг его тяжким мучениям в загробном мире; о прекрасном юноше Адонисе, чья красота завоевала сердце самой Афродиты, а гибель причинила богине столько боли, что Зевс сжалился и позволил Адонису каждый год всего на один день возвращаться в подлунный мир; о коринфском царе Сизифе, чья хитрость какое-то время помогала ему избежать гнева Богов, но затем ему пришлось поплатиться за это. Но одна легенда привлекла мужчин намного больше остальных… В наказание за убийство бог Аполлон был отправлен пасти стада, принадлежащие царю Адмету. Едва увидев смертного правителя, бог воспылал к нему страстью, и с тех пор поля Адмета завоевали славу во всей Фессалии, ведь мелодия флейты Аполлона, которой повиновались звери, стала звучать еще слаще. Но однажды у царя появилось желание — жениться на Алкестиде, дочери грозного владыки Пелия. Однако Пелий был не так прост. Он хотел выдать дочь за самого достойного, а потому поставил невыполнимое условие — мужем Алкестиды станет тот, кто сумеет запрячь в свою колесницу льва и медведя. Узнав об этом, Аполлон дал возлюбленному Адмету силу, что помогла ему исполнить волю Пелия и увезти женщину в Феры. Но Аполлон пошел на этот шаг не просто так… Он так любил Адмета, что не представлял без него жизни, посему уговорил могущественных богинь Мойр, распоряжающихся людской судьбой, не забирать царя в его смертный час, если уйти в загробный мир вместо него согласится Алкестида. Замысел Аполлона воплотился. Всего через несколько лет Адмет оказался на грани гибели, и, желая спастись, принялся уговаривать своих подданных умереть за него. Не соглашались ни горожане, ни друзья, и даже родители царя ответили отказом. Тогда верная супруга по доброй воле призвала бога смерти, дабы тот забрал ее. Потеряв Алкестиду, Адмет погрузился в скорбь, но Аполлон мог ликовать — он смог спасти возлюбленного от гибели! Но радость бога не была долгой. Во дворец Адмета приехал Геракл, что тоже любил фессалийского царя. Горе правителя стало для Геракла невыносимым, и тогда он решил вернуть Алкестиду. В день похорон герой скрылся за гробницей женщины, и, дождавшись появления бога смерти Таната, набросился на него. С силой Геракла не могло справиться даже божество, и вскоре Танат согласился оживить Алкестиду в обмен на собственную свободу. — История получила хороший конец, Ибрагим, — оторвавшись от книги и посмотрев на друга, тихо произнес Султан, в задумчивости медленно проводя пальцами вдоль страницы. — На это можно посмотреть с двух сторон, повелитель, — осторожно начал Ибрагим, будто нащупывая почву для дальнейших рассуждений. — Да, Адмет обрел счастье, однако что же с Аполлоном? Благодаря его сделке с богинями судьбы царь Адмет считался счастливейшим смертным в мире, ведь он был способен убежать от смерти. Аполлон так желал всегда быть с ним, что даже переступил через себя, позволив ему жениться, — с каждой фразой мужчина все больше увлекался своей речью, в глубине души понимая, какие ответы хочет услышать, и во все глаза наблюдая за реакцией Султана. — Но кто сильнее любил Адмета, Ибрагим? Аполлон, готовый наблюдать за вечной скорбью возлюбленного, но быть с ним рядом, или Геракл, вопреки любви спасший Алкестиду от смерти? — от тона Сулеймана неожиданно повеяло прохладой, и стало ясно, что он явно не разделяет точку зрения друга, на что у того была малая надежда. — Длилась ли бы скорбь Адмета вечно, повелитель? — едва фраза сорвалась с уст Ибрагима, он тут же осознал, что допустил это очень и очень зря. Обсуждение этой темы и без того было большим риском, а уж скрытый смысл последних слов вряд ли мог остаться тайной для Сулеймана, и это по-настоящему пугало. Никакого ответа не последовало — государь лишь нахмурился и вновь обратил свой ясный взор к страницам книги, с задумчивым видом вчитываясь в текст повторно, но теперь уже не вслух, словно желая найти самый верный ответ в этих строках. Наблюдая за этим, Ибрагим почувствовал сильную злость на самого себя — только что все было так замечательно, удалось даже на короткий срок отогнать от себя невыносимую боль… И вот не смог же он уследить за собственным языком! Стараясь хотя бы не выдать свои эмоций, Паргалы, невольно поддавшись импульсу тела, принял более удобное для себя положение, чуть подвинувшись в сторону и неосознанно сместив ладонь, лежащую на диване. Всего одно движение — и мужчина резко ощутил, как коснулся своей рукой пальцев падишаха, рука которого находилась слишком близко. Прикосновение длилось всего несколько секунд, но успело вызвать в сознании Ибрагима целый ураган эмоций, что невозможно было унять. Ладонь Сулеймана оказалась до безумия приятно-прохладной, в то время как Паргалы бросило в дикий жар. Им завладело неописуемое счастье чувствовать руку возлюбленного, так что стоило огромных усилий тотчас не сжать эту ладонь в своей, а быстро, но очень осторожно отстраниться. Все эти волшебные, до боли волнующие мгновения Ибрагим не позволял себе поднять взгляд на повелителя, однако наконец сделал это, боясь увидеть его разгневанный взор. Но вместо этого голубые глаза Султана обрели непроницаемость, а брови вопросительно вспорхнули вверх, хотя мужчина по-прежнему молчал. И пусть Паргалы ничего не услышал, он все равно почувствовал, как что-то изменилось — Сулейман определенно теперь испытывал напряжение, какого не было даже во время их последнего диалога. Должно быть, эта глупая, но столь приятная случайность все окончательно испортила, о чем свидетельствовало и то, как падишах внезапно закрыл книгу. — На сегодня достаточно, Паргалы, я немного устал, продолжим в другой раз, — Султан не смотрел на друга, и в его голосе также слышалось напряжение, так что Ибрагим, не желая снова усугубить ситуацию, поспешно поднялся. — Конечно, повелитель, как Вы пожелаете, — поклонившись и опустив глаза в пол, выражая и свою вину, и почтение, грек последовал к выходу из покоев. Однако, оказавшись у самых дверей, он не постучал в них, дабы оказаться в коридоре, а снова повернулся к Сулейману, нерешительно глядя на него пару секунд. Возможно, он зря позволил себе спросить следующее, но и не простил бы себе, если бы не набрался смелости сделать это. — Мой государь… Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но… Махидевран Султан сказала мне, что совсем недавно у Вас была гостья, ее, похоже, собираются даже определить на этаж фавориток… — не веря тому, что все-таки произнес это, Визирь застыл на месте, ожидая хоть какой-то реакции от Султана, и она стала самой неожиданной — Сулейман вдруг коротко усмехнулся после мучительной паузы. — Некоторые люди способны придавать крайне большое значение тому, чего нет, Ибрагим. Можешь идти, — эти слова просто шокировали Паргалы, и он едва заставил себя еще раз поклониться и поспешно покинуть покои. Последняя фраза государя эхом отзывалась в сознании Визиря еще долгое время, и оставалось только гадать, кому она была предназначена на самом деле — Махидевран или же Ибрагиму…