Роза темного моря

В характере Ибрагима большую часть его жизни присутствовало высокомерие, да только, по мнению самого Паргалы, его нельзя было назвать отрицательным. Данная черта была оправдана множеством прошлых и нынешних поступков, которые доказывали — Ибрагим выше всех Пашей по значимости для государства, и уступает он лишь самому Султану. Именно Паргалы, как и решил повелитель, достоин звания Великого Визиря. Грек был уверен: никто другой не будет готов ночами напролет изучать карты, досконально просчитывая каждый шаг стратегии ведения войны, предусматривая практически каждый возможных исход; или же пойти навстречу любой опасности, при этом всеми силами цепляясь за жизнь, лишь бы еще раз увидеть глаза государя и разглядеть в них даже мимолетное одобрение, уловить легкую улыбку… И лишь в преданности своего грека из Парги Сулейман может быть абсолютно уверен, ибо раб падишаха, вручивший ему без остатка свою жизнь, душу и сердце, преследует исключительно одну цель — любым способом осчастливить господина. Этого Паргалы и пытался достигнуть каждый день и большую часть ночей, с головой погрузившись в работу, исполнение которой было необходимо перед предстоящим походом. Конечно, даже во время этой серьезной подготовки Паша мог себе позволить тратить гораздо больше времени на отдых, однако это все равно не давало результата. Освобождаясь от дел, Ибрагим вновь и вновь сталкивался с бесчисленным количеством мучительных мыслей, посему такое времяпровождение можно назвать было назвать отдыхом только с большой натяжкой. Визирю оказалось легче работать как можно дольше, почти позабыв о потребности спать, правда, изнуренный организм все чаще старался напомнить, что такое отношение к нему просто недопустимо. Головная боль присутствовала, кажется, постоянно, однако мужчина старательно игнорировал это, насколько возможно, и даже сегодня, несмотря на то, что загруженность дня и без того должна быть велика, с самого утра он решил заняться исполнением очередного важного поручения Султана. Возлюбленного Ибрагим в последний раз видел еще в тот день, когда они вместе читали книгу, и одна мысль об этом отдавала режущей болью в сердце. Тот вечерний отрезок времени Паргалы вспоминал с бесконечной теплотой, но запомнился визит и ужасными моментами. Мало того, что пришлось узнать о злосчастной наложнице, которая, скорее всего, уже не раз успела побывать в покоях повелителя, так и самому Сулейману Ибрагим умудрился испортить настроение. Прощался государь с заметной холодностью, и Визирь безумно боялся, что при новой встрече она не исчезнет, а станет только сильнее. Сегодня Паргалы как раз предстояло узнать, каков настрой падишаха по отношению к нему, ибо на этот день оказалось назначено важное заседание. Дабы увеличить свои шансы на теплый прием и слова одобрения, а к тому же порадовать государя своей хорошей работой и добрыми вестями, Ибрагим отправился в янычарский корпус. Подготовка воинов, как и следовало, шла полным ходом — тренировки и успехи янычар не могли не воодушевлять, давая повод лишний раз убедиться в том, насколько сильно османское войско, достойное лишь повелителя мира. Также радовали подробные отчеты Мурада-аги, выбранного на место Мустафы-аги — главный янычар, выказывая Великому Визирю должное уважение, доложил о наличии необходимого оружия и о том, как воины только и ждут дня похода, доказывая, что остановленный на нем выбор был верным… Собираясь в обратный путь, Ибрагим испытывал некое облегчение. Благо, теперь у него есть хорошие новости, способные расположить к нему государя и загладить последствия его неосторожности. Теперь хотелось как можно скорее добраться до Топкапы, чтобы еще до начала заседания увидеть Сулеймана, однако безмерно сильная головная боль, на которую становилось невозможно не обращать внимания, давала понять, что освободившееся время придется провести иначе, позволив организму хоть немного набраться сил. Сон, пусть и кратковременный, превратился в настоящую необходимость, а иначе, как чувствовал Паргалы, он лишится способности провести заседание достойно. Посему, проклиная усталость, Великий Визирь направился в свой дворец, намереваясь вздремнуть, прежде чем оказаться у падишаха. Коридоры дворца встретили хозяина привычной тишиной, ведь здесь вместе с ним обитало лишь некоторое количество слуг, старающихся беспокоить его как можно реже, видя мрачность своего господина последние несколько месяцев, и сталкивался с ними Паша относительно нечасто. Однако нынешний день, как оказалось, приготовил для Ибрагима редкое исключение — едва мужчина переступил порог своей спальни, его взору предстала одна из служанок, которая довольно неспешно убиралась и не сразу заметила, что теперь находится в покоях не одна. В другой день Паргалы не придал бы такому явлению никакого особого значения, но сейчас, когда голова грозилась расколоться на две части, Визирю пришлось сделать над собой усилие, чтобы не позволить своей реакции выйти за грань собственного понимания. Хатун, стоящая спиной к Ибрагиму, так и не соизволила обернуться. Не желая сообщать о своем присутствии словами, Паргалы резко потянул на себя ручку входной двери, спровоцировав громкий стук. Только тогда девушка, содрогнувшись всем телом, поспешно обернулась и тут же залилась краской, склоняясь в нервном поклоне. — Паша!.. Простите мою невнимательность, я Вас не заметила… Я не хотела мешать Вам… — настороженно поглядывая на Визиря, так и не выпрямившись до конца, Хатун виноватым голосом лепетала извинения, в коих, в общем-то, не было никакой надобности — Ибрагим простил бы служанку за любое согрешение, если бы она сейчас же оставила его одного. — Я не думала, что Вы так рано вернетесь… — Все в порядке, Хатун. Теперь тебе пора идти, — даже держать глаза открытыми становилось нестерпимо больно, и каждое слово девушки отзывалось мерзким покалыванием в висках. Терпеть ее присутствие было поистине невозможно. Ибрагим не помнил, когда в последний раз испытывал такое сильное недовольство по отношению к человеку, не сделавшему, по большому счету, ничего плохого. Ростки раздражения, поселившиеся в груди Паргалы, как только он увидел рабыню в покоях, набирали все больше силы, и потому подавить злую резкость в голосе не получилось. Но на служанку интонация Ибрагима не произвела нужного впечатления. Вместо того, чтобы вновь быстро проговорить извинения и скорее выйти из спальни, девушка сделала несколько медленных шагов вперед, вот только по направлению к Визирю, а не к двери. — Что еще, Хатун? — теперь глядя рабыне прямо в глаза, Паргалы упорно давил в себе желание выставить ее из покоев посредством силы. Робкая улыбка служанки, о причине которой Ибрагим не желал даже догадываться, только распаляла яростный огонь, но до сих пор мужчина стоически терпел, не позволяя себе сорваться. — Паша… Вы постоянно выглядите таким уставшим… Во дворец возвращаетесь только к ночи… Я давно наблюдаю за Вами. Вам обязательно нужно расслабиться, — за время своей короткой речи Хатун успела несколько раз смущенно опустить глаза, а яркий румянец не сходил с ее щек, украшенных глубокими ямочками от улыбки. — Если Вам угодно, я могла бы сделать Вам массаж… От него точно станет намного легче… Только недоумение и усталость не дали Ибрагиму среагировать на это предложение моментально. Всего на пару секунд он впал в легкий ступор, глядя на Хатун с возрастающей неприязнью, которую она, поглощенная радостью оттого, что хватило смелости предпринять такой шаг, расценила как всего-навсего замешательство. За это короткое время Паргалы успел ощутить, что его злость сменилась настоящим отвращением от мысли, что к нему может прикоснуться кто-то, кроме того человека, чьи касания были самым желанным, что только можно вообразить. Эта девушка, в чьей внешности не удалось бы найти ничего отталкивающего, за мгновение стала для Визиря воплощением всего омерзительного и попросту неприятного. Стоило только представить, что ее руки дотрагиваются на Паргалы, как у мужчины появилось огромное желание отмыться от одной лишь мысль об этом и никогда больше не впускать в воображение ничего, даже отдаленно напоминающего соприкосновение с ней. — Что ты себе надумала, Хатун?! — Ибрагим потерял всякое терпение, когда служанка, окончательно набравшись смелости, потянула к нему руки, явно желая опустить их ему на плечи. Перехватив хрупкое запястье, останавливая девушку на полпути, отчего та вскрикнула от удивления, Паргалы грубо притянул ее к себе почти вплотную, хотя хотелось сделать совершенно противоположное. — Что ты себе позволяешь?! Разве я не велел тебе убраться вон? Если ты сию же минуту не сделаешь этого, можешь навсегда попрощаться со дворцом! — Паша, простите, я… — дар речи покинул Хатун, и она, прижимая к груди руку, где вскоре должны проступить следы гнева Ибрагима, быстро поклонилась и, больше не смея медлить и смотреть на мужчину, едва ли не бегом достигла двери и наконец покинула покои. Уже много месяцев, с того момента, как Сулейман, не ведая об этом, забрал у Паргалы мысли обо всех остальных людях, неважно — женщинах или мужчинах, все фантазии Ибрагима приняли только одно направление. В его сторону. Разумеется, как только Хатидже Султан вместе с детьми уехала из дворца, и ее брак с Великим Визирем был расторгнут, среди служанок прошла волна невероятного оживления, и каждая была бы не против сблизиться с одиноким Пашой, однако он не мог обратить на это внимания просто потому, что раздумья крутились исключительно вокруг многообразных, никогда не заканчивающихся государственных дел и самого государя. И только сейчас, столкнувшись с прямым проявлением желания одной из рабынь, Ибрагим в полной мере осознал, насколько противна и недопустима для него близость с другим человеком. Горестные мысли, объединившись с давно терзающим мужчину изнеможением, подтолкнули Паргалы к постели, и он, не думая сопротивляться, опустил пульсирующую от боли голову на подушку, сонно зевая. Требуется небольшой отдых, а затем — снова к делам… В этот раз Ибрагим был по-настоящему счастлив наконец оказаться в постели. Ее приятная мягкость, уют и тепло постепенно успокаивали измученное постоянной усталостью тело, однако голова до сих пор продолжала болеть с жуткой силой. Глаза закрывались сами собой, и мужчина не мог и не хотел этому препятствовать. Столь необходимые крупицы отдыха, похоже, стали для организма неожиданностью, и Визирь понимал, что ему не придется бороться с бессонницей. «Кто же научил тебя играть так красиво?..» Голос Сулеймана внезапно зазвучал в абсолютной тишине, и у Ибрагима не было сомнений, что он слышит именного его. — Повелитель… Повелитель!.. — беспокойно поворачиваясь со спины на бок и обратно, Паргалы пытался заставить себя не закрывать глаза до конца, ведь Султан сейчас определенно здесь, иначе как голос мог прозвучать настолько отчетливо?.. Короткие мысли едва ли еще удавалось поймать, в то время как перед частично открытыми глазами все расплывалось. Казалось, через такую пелену ничего нельзя разглядеть, однако Визирь это сделал, и перед его взором предстала картина далекого, но вовсе не забытого прошлого — Ибрагим и шехзаде Сулейман в первый день их встречи. Паргалы снова, как много лет назад, видел своего возлюбленного совсем юным и не таким же прекрасным, как и сейчас. Дожидаясь ответа, шехзаде взял из рук будущего лучшего друга его драгоценную скрипку, с искренним интересом рассматривая каждую деталь инструмента и даже осторожно поглаживая его пальцами. Визирь удивительно ясно помнил все это время, какое невероятное впечатление произвел на него тот момент — потеряв способность говорить и затаив дыхание, грек из Парги ловил каждое движение рук того, кому в будущем предстояло стать его единственной любовью и смыслом. — Мой повелитель… — неосознанно продолжая звать Султана и метаться из стороны в сторону, теперь Ибрагим видел совсем другое: Визирь в очередной раз вернулся к моменту, когда он случайно коснулся ладони возлюбленного в день чтения подаренной книги. Слишком прекрасно тогда было бы сжать эту сильную, но наверняка бесконечно нежную ладонь, покрывать поцелуями каждый палец, прижать к щеке, чувствуя такое родное тепло… Почти что в бреду думая об этом, Ибрагим тихо и беспомощно стонал, периодически продолжая звать своего государя, надеясь, что он каким-то образом наконец услышит своего несчастного раба. Мысли о том, как потрясающе было бы позволить себе решиться на большее, постепенно начали стирать границы между воспоминаниями и фантазией, которая их уже не имела. Свидетельствовало о том новое ведение Паргалы, что оказалось еще более размытым и уж точно никак не могло быть в его памяти. Вот он, находясь в султанских покоях вместе с государем, встает перед ним на колени, с благоговением целуя край одежды. А вот и сам Сулейман сминает губы своего Визиря в безмерно страстном, до боли желанном поцелуе. И уже в следующий момент они оба медленно ступают к ложу, будучи так близко, не переставая целовать друг друга… Ибрагиму хотелось сейчас только одного — без остатка раствориться в своих мечтаниях, находиться лишь в них целую вечность, и ради этого мужчина готов был ровно столько же терпеть эту нескончаемую боль. — Повелитель… — последнее слово уже вряд ли было возможно услышать, ибо Паргалы с трудом шевелил губами. И несмотря на то, что он столь отчаянно цеплялся за свои сладкие фантазии, потребность окончательно уставшего организма оказалась сильнее, и Визирь провалился в неожиданной крепкий сон. Очнулся Ибрагим все в тех же покоях государя, где напротив него стоял сам Сулейман. Должно быть, желания Визиря теперь перенесены в его сон, однако здесь все выглядело более явно и правдоподобно, поэтому, как ни странно, даже здесь Паргалы побоялся первым проявить свои чувства, продолжая стоять неподвижно, но не в силах отвести взгляд от любимого. Султан тем временем неспешно приближался, также глядя в глаза Ибрагима. Едва мужчины оказались достаточно близко друг к другу, ладонь Сулеймана накрыла щеку Визиря, осторожно поглаживая и опускаясь вниз, к шее, лаская кожу нежными прикосновениями. Чувствуя это так, словно все происходит действительно наяву, Ибрагим не мог дышать, а государь рукой скользнул к его груди, остановившись на области сердца, что стучало с безумной скоростью, грозясь вот-вот вырваться. Падишах определенно чувствовал силу пульса, и его реакция на это явление сбила Ибрагима с толку. Казалось, сейчас должно происходить то, что и было в его мечтах, однако выражение лица Сулеймана говорило о недовольстве — государь нахмурил брови, а в его голубых глазах замерло осуждение. Это заставило Пагалы похолодеть. Все это означало, что Сулейман узнал о его любви, и все, чего достоин грек из Парги теперь — осуждение и, наверное, презрение. Неужели только так может быть и на самом деле?.. Ибрагим шагнул вперед, протягивая руки и намереваясь обнять возлюбленного, но не успел — Султан быстро отстранился, и Визирь видел его далее всего мгновение, после чего государь растворился в кромешной темноте. — Повелитель! Нет, прошу, простите меня, вернитесь!.. Не оставляйте меня здесь без Вас! — мужчина кричал в черную пустоту, пытаясь пробить, словно стену, прорваться сквозь нее, но все было напрасно. Только после неизвестно скольких попыток неожиданно налетел сильный вихрь, тьма вокруг стала только гуще, и Ибрагим зажмурился, больше всего желая, чтобы этот кошмар подошел к концу. Но как только Паргалы открыл глаза, оказалось, что он находится на самом краю бушующего во время страшного шторма моря. Его огромные волны могли без труда поглотить человека и любое живое существо, которому не повезло в такой момент очутиться в смертельных морских объятиях. — Государь! Государь мой, Вы здесь?! — Ибрагим снова принялся звать Сулеймана, а в ответ слышал лишь громкий шум моря. Внезапно мужчина замолчал, внимательно вглядываясь в каждую волну, что только видел. Скорее всего, ему только показалось, но он готов был поклясться, как видел то, чего здесь никак не могло быть — розу, необыкновенный красоты цветок, не имеющий ни единого шанса на спасение. Паргалы завороженно и безмолвно смотрел на то самое место, где только что видел розу, такую же одинокую, как и он на этом берегу, пока наконец не открыл глаза, резко поднявшись и обнаружив себя в спальне своего дворца. Решение отдать себя во власть сна, вопреки ожиданиям, лишь ухудшило состояние Великого Визиря. Стараясь привести свои мысли в порядок после кошмара, он принял более удобное сидячее положение, протирая глаза и постепенно оценивая свое самочувствие. Головная боль, как оказалось, мучила его только сильнее, да и вдобавок ко всему появилось смутное и крайне неприятное ощущение беспокойства, которое никак не получалось от себя отогнать. Стало ясно, что виной тому, скорее всего, увиденное во сне, и это раздражало еще больше. Паргалы всегда терпеть не мог суеверия, ложные предчувствия и все, подобное им. Именно поэтому Визиря всегда напрягало, когда Хатидже, пусть и из лучших побуждений, предупреждала его о чем-то, основанном на своих сновидениях, однако сейчас он понимал, что допускает такое с самим собой. Впрочем, страшные сны, связанные с исчезновением Сулеймана, ранее не посещали Ибрагима, так что не стоило так злиться на свою душу, и без того не имеющую никакого покоя. Твердо решив, что лучшим способом успокоиться станет возможность себя отвлечь, Паша подумал, что полезно будет перед заседанием встретиться еще и с главным казначеем, дабы обсудить с ним состояние казны. Об Искандере Челеби, занимающем эту должность, Ибрагим знал не так много — один из богатейших людей в Империи, образованный, жертвует большие средства на благотворительность… И, как оказалось, он не любит заставлять себя ждать — Искандер изволил явиться достаточно скоро. — Сегодня, как тебе известно, состоится заседание Дивана, — сидя за рабочим столом в окружении большого числа документов, Визирь лишь на мгновение поднял от них взгляд, уловив не самый удовлетворительный поклон пришедшего казначея. — Я хочу заранее обсудить с тобой несколько вопросов, касающихся казны, чтобы на заседании сразу представить повелителю всю необходимую информацию и не занимать этим время. — Как Вам угодно, Паша, но как же это удивительно… Я как раз хотел поговорить с Вами, и внезапно мне сообщили, что Вы сами желаете аудиенции. Поразительные совпадения, — во время этой неторопливой и скользкой речи Ибрагим продолжал изучать бумаги, буквально чувствуя на себе хитрый взгляд. — В чем дело, Искандер Челеби? Говори со мной прямо, у меня нет времени на подобное! — разговоры загадками Ибрагим действительно терпеть не мог, и вызванное этим раздражение даже заставило его поднять голову, так что теперь он смотрел на собеседника с плохо скрытым презрением. — Дело касается нашего повелителя, — змеиная ухмылка казначея только усилила недовольство Великого Визиря, а упоминание государя стало поводом для сильного напряжения. — Видите ли, не так давно он пережил такой удар, смерть Хасеки оказала на него сильное влияние… — Тебя это не касается, — Искандер определенно еще не закончил свою мысль, но Ибрагим резко прервал его, стремительно приближаясь к грани неприязни. — Но поймите, я очень беспокоюсь, ведь вряд ли повелитель выдержит новый удар… Узнать, что к смерти Хюррем Султан причастен особый приближенный будет очень тяжело, — казначей с явным удовольствием наблюдал за нарастающей злостью Паши и даже не дрогнул, когда тот встал из-за стола, приближаясь к нему. — О чем ты говоришь?! — непозволительно дерзка манера речи крайне злила Ибрагима, но еще хуже становилось оттого, что он понимал, к чему наглец ведет. Невыносимая тяжесть завладела Паргалы, и ему пришлось собрать все силы, дабы не вышвырнуть казначея из кабинета прямо сейчас. Вопреки тому, что только этого он и заслуживал, на первом месте стояла необходимость разобраться, что происходит сейчас, а что — способно настигнуть в будущем. — Знаете, ведь Хюррем сразила такая редкая болезнь… — самодовольный взгляд Искандера указывал на то, что его совершенно не тронул и тем более не спугнул угрожающий тон Ибрагима. — Странно, что ее симптомы поразительно напоминают последствия отравления одним ядом. А еще более странно, что до недавнего времени лекарь, занимающийся лечением госпожи, не догадывался об этом. Пока до него не снизошло озарение, — по мере того, как очевидная ложь звучала в стенах кабинета, Ибрагим окончательно понимал всю суть услышанного. Теперь к непередаваемой злости, способной сжечь все вокруг, прибавилось опасение, терзающее разум самыми ужасными мыслями. Что, если эта информация все-таки дойдет до Сулеймана, и чем же такое для него обернется?.. — Да кто ты такой? Кто поверит твоей мерзкой лжи? — заставив себя собраться и подавить страх, Ибрагим добился нужного результата, ибо его вид ни на секунду не выдал, что творилось в этот момент в голове. — Ты понимаешь, с кем ты позволил себе разговаривать в таком тоне, кому ты угрожаешь? — как ни странно, Ибрагим не кричал, а вместо этого только шипел прямо в лицо своему новому врагу. — Боюсь, эта история может получить плохой, я бы даже сказал ужасный финал для Вас, Паша… — каждое слово казначея пронзала непоколебимая уверенность, словно ничто в мире не было способно помешать ему довести до конца этот грязный план. — Впрочем, у меня есть для Вас предложение… Точнее, учитывая Ваше положение — условие, — неудивительно, что именно эта фраза стала для Ибрагима последней каплей. В мгновение, когда Паша услышал столь оскорбительное изречение, в его сознании вспыхнуло единым племенем все, что он испытывал — дикая головная боль, безмерная ярость, вызванная неслыханной дерзостью казначея, и неконтролируемое смятение из-за невозможности сейчас взять все под личный контроль. — Условие?! — гневно прорычав, Паргалы резко схватил Искандера за одежду обеими руками, как следует встряхнув его. — Ты лишь червь у меня под ногами, мне ничего не стоит раздавить тебя, и я сделаю это! — Посмотрим, как Вы заговорите чуть позже, — язвительный ответ в очередной раз доказывал поразительное спокойствие Искандера Челеби, будто он владел неоспоримыми доказательствами, против которых не найти ничего. Неужели действительно могло быть так?.. В таком случае опасность слишком велика, ведь Султан может им и поверить… — Сомневаюсь, что у тебя будет даже последнее слово, — оттолкнув казначея к дверям, Ибрагим по-прежнему не позволял опасениям отразиться в его глазах, что сейчас выражали лишь откровенную ненависть. — Убирайся! — более Искандер не проронил ни слова в ответ, насмешливо поклонившись и наконец покинув кабинет, хозяину которого теперь предстояло любым способом уберечь государя от ложных донесений. Появление в его жизни очередного врага не могло удивить Ибрагима, ведь, в конце концов, при его должностях иначе невозможно. Настораживало в этой ситуации совсем другое — то, как себя вел этот враг. Различные угрозы со стороны человека, отношения с которым противоположны дружеским, конечно, ожидаемое явление, да только головы никто не хочет лишиться. Никто и никогда еще не позволял себе угрожать Паше так открыто, кроме, разве что, покойной Хюррем, однако даже она делала это гораздо более изощренно. Но осторожность Хасеки наверняка была связана с недостаточным количеством доказательств, в то время как Искандер Челеби выглядел так, словно у него их даже больше, чем нужно. Главная проблема заключалась в том, что Сулейман слишком часто верил своей жене, когда она говорила о чем-то важном, хотя доказать свои слова весомо могла далеко не каждый раз. Какую же реакцию Султана может заполучить казначей с его уверенностью? Вполне вероятно, что сейчас он устроил лишь ложную демонстрацию величины своего преимущества, точно как и Паргалы скрывал часть своих эмоций. Однако нельзя было не учитывать то, что коварный предатель таки сумел подстроить все так, как необходимо ему. И как бы государь ни относился к своему Визирю, он просто не может игнорировать серьезные доказательства, а значит — нельзя допустить, чтобы Искандер предоставил ему свою наглую ложь. При одной только мысли о том, что Сулейман действительно может поверить казначею и посчитать Ибрагима предателем, заставляло сердце Паргалы обливаться кровью, а душу разрываться на куски. Он ничего не мог с собой поделать — панический страх завладел разумом, а в мыслях звучало то, от чего становилось трудно дышать. У Визиря едва появился крошечный шанс после смерти Хюррем, и неужели теперь все может разрушиться, когда Сулейман даже не знает, причиной каких страданий и любви является?.. Если Искандер сумеет добиться своего, наказание для Ибрагима окажется неизбежным, и наименьшим из возможных станет именно смерть. Только уход из жизни может спасти грека из Парги от ада, ожидающего его, реши государь избавиться от его общества навсегда. Тогда Паргалы не останется ничего, кроме как самостоятельно казнить себя, ведь мужчина прекрасно знал — для него нет жизни без Сулеймана. Без того, чтобы видеть его, оберегать, иметь возможность на мгновение прикоснуться и быть хотя бы тем, кого он называет другом и братом… Ибрагим не сомневался — без этого он не сможет протянуть и дня, а это означало, что ему придется встать на тропу войны, из которой он намерен выйти единственным победителем. Великий Визирь не помнил, когда в последний раз сталкивался с изнурением такой силы. Каждый раз, встречая очередную проблему, Паргалы получал сильные удары, наносимые по самым чувствительным местам души, но еще не случалось такого, чтобы абсолютно со всех сторон надвигались столь мрачные, почти ощутимые на физическом уровне тучи, сквозь которые не могут пробиться слабые лучи солнца. Любовь, обратившаяся в острейший кинжал, что Ибрагим своими же руками вонзает в себя все глубже; внезапная угроза, чью суть теперь необходимо постигнуть и предотвратить последствия, могущие стать роковыми; и обычная человеческая боль, нашедшая выражение в непрекращающемся биении маленьких молоточков где-то внутри черепа. Напомнив себе, что заседание Дивана никто не отменял, Паргалы, до этого застывший в центре покоев, приблизился к столу и опустил руку в стоящий на нем кувшин, а после медленно провел по лбу мокрыми пальцами, стараясь таким способом хоть немного облегчить нескончаемую пульсацию. На заседании встреча с Искандером повторится, и, возможно, получится понять для себя что-то новое. Того, что главный казначей может сегодня же обратиться к Сулейману с ложным донесением, Визирь не боялся — если бы Челеби собирался сделать это, то не стал бы раскрывать свои намерения перед Пашой. Покидая дворец, Ибрагим ощущал себя в центре извилистого лабиринта, где за каждым повтором поджидает враг или просто тупик. Но любой лабиринт имеет выход, и, даже если перед тем, как достигнуть его, Визирю придется сразиться с тысячью Минотавров, он непременно должен выбраться отсюда, вот только принесет ли это счастье, если, победив всех врагов, в итоге Паргалы не получит человека, ради которого велась эта безжалостная борьба?.. Ко времени, когда Ибрагим достиг Топкапы, головная боль перешла в такую фазу, что ни одна мысль не мелькала без сопровождения ослепительной вспышки — действительно ослепительной, ибо в глазах темнело, и находящиеся вокруг объекты после каждого острого приступа теряли отчетливость контуров. Великий Визирь в силу какой-то особой гордости, не допускающей проявлений слабости, никогда не уделял своему здоровью должного внимания, и, еще во времена семейной жизни с Хатидже Султан, при любом самочувствии отправлялся во дворец повелителя, но сейчас, с трудом шагая по тихим коридорам, он осознавал, что провести заседание будет нестерпимо тяжело. Однако отступать от своих намерений нельзя… Только не сейчас… Падишах должен увидеть, что Ибрагим не может подвести его, и у него никогда не появится необходимости поручать важные дела другому Паше… Приближаясь к залу, Ибрагим окинул взглядом собравшихся Визирей, ожидающих прихода Султана и поклонившихся, увидев Паргалы. Разумеется, здесь был и Искандер Челеби, в сторону которого грек даже не посмотрел и прошел мимо, однако за спиной немедля раздался спокойный, чересчур непринужденный голос: — Ибрагим Паша! Даже странно, что Вы почтили нас своим присутствием. По столице распространяются слухи, и неизвестно, кому верить. Говорят, что Вы часто появляетесь около христианских храмов… Всего на несколько секунд Паргалы застыл, не оборачиваясь к Искандеру, но за эти короткие мгновения в его голове произошел настоящий взрыв из мыслей, сделавших сложившуюся ситуацию донельзя понятной. Произнеся такую смелую фразу в присутствии Визирей, осмелившись на откровенную клевету, обвиняющую в вероотступничестве, казначей решил унизить Ибрагима в глазах Пашей, растоптать его авторитет, ведь Челеби уверен — Паргалы не посмеет ответить из-за страха осуществления угроз, недавно озвученных врагом. Искандер возомнил, что Великий Визирь теперь полностью в его власти. Но он ошибся. Никогда Ибрагим не станет марионеткой в чьих-то руках и ни при каких обстоятельствах не допустит унижения, тем более публичного. Грань, позволяющая Паше не выплеснуть накапливающиеся месяцами чувства, только что была разрушена. От нее не осталось ни камня, ничего, что напоминало бы о самоконтроле, и Паргалы, охваченный яростью и желанием продемонстрировать всем присутствующим, что никто, осмелившийся дерзить ему, не окажется безнаказанным, рывком выхватил кинжал. С той же резкостью повернувшись к Искандеру, он со всей силы нанес удар рукоятью оружия по лицу, отчего казначей, не ожидавшей такой реакции, рухнул на пол. Ему потребовалось всего мгновение, чтобы сориентироваться, и, явно не собираясь оставаться в положении побежденного, Челеби тут же попытался встать, однако Ибрагим не дал ему сделать этого. Судорожно вцепившись пальцами в горло мужчины, Паргалы вынудил того остаться на коленях, унижая еще сильнее, чем сам Искандер планировал. Совсем рядом раздавались чьи-то слова, и Визирь мог различить голоса Айяса и Мустафы Паши, но звучали они слишком приглушенно, словно эхо, и никакого значения не имели. Все, что Паргалы подавлял в себе, все чувства, что он безуспешно пытался задушить в зародыше, наконец нашли выход, но даже этого было мало. Каждую клеточку тела жгла боль, душа предстала в виде искалеченного, уставшего животного, из последних сил рвущегося к тому, что может вернуть его к жизни, и разве хрипов Искандера было достаточно, чтобы унять боль и дать зверю счастье? — Паша, прошу Вас!.. Вам нужно успокоиться! — Айяс, стоящий совсем рядом, не решался оттащить Великого Визиря, ровно как и остальные Визири, но попыток словесно вразумить Ибрагима не оставлял. — Не вмешивайся, Айяс Паша! Если бы я хотел смерти этого человека, его хрипы уже прекратились! — прорычав эти слова, Паргалы ослабил хватку, а затем и вовсе убрал руку от горла казначея. Невзирая на относительное облегчение, Искандер не спешил вставать и старался подавлять естественную необходимость откашляться, взирая на Визиря с откровенной ненавистью. — За один день ты позволил себе слишком многое, Искандер Челеби… Ты, верно, забыл, где твое место. Ты не умеешь выбирать противников. Я могу уничтожить тебя в любую секунду, когда мне будет это угодно! — вцепившись пальцами в волосы главного казначея, Паргалы наклонился к его лицу, где не отражалось даже тени испуга, и тихо произнес, так, чтобы слышал это только Искандер: — Клянусь, я сделаю это… — Ибрагим Паша! — ни один из присутствующих никак не мог повлиять на действия Великого Визиря, однако едва пришлось услышать этот голос, Паргалы моментально оставил своего врага, позволив ему подняться, что тот и сделал в то же мгновение. С почтением поклонившись вместе с казначеем, Ибрагим наконец осмелился взглянуть на своего Повелителя. Хватило всего секунды, чтобы уловить ледяную суровость в его глазах, и от этого он испытывал еще большую тяжесть, если это оставалось возможным. Несложно было догадаться, почему не последовало дальнейших слов недовольства — Султан не собирался понижать авторитет своего Великого Визиря перед остальными Пашами, и за это Ибрагим был бесконечно благодарен, хотя сейчас его волновало исключительно мнение одного государя. Ярость, что минуту назад пронизывала все существо Паргалы, стремительно отступила, а на ее место пришла злость, только не на Искандера, а на самого себя. Следовало сразу подумать, что Сулейман может появиться во время происходящего, но Ибрагим позволил гневу взять контроль над разумом, и он сам оказался виновником того, что теперь любимый взгляд наполнен холодом… Несмотря на неожиданный инцидент, государь без лишних слов направился в зал, после чего за ним последовал Ибрагим и прочие члены Дивана. Здесь уже не было места выяснению отношений, и Паргалы незамедлительно перешел к предоставлению отчета о подготовке к скорому походу. Слава Аллаху, все новости были только хорошими, но Ибрагим не видел одобрения в глазах Султана, о котором так мечтал ранее — вместо этого падишах был по-прежнему крайне серьезен и суров. Это медленно убивало грека изнутри, однако он не мог допустить, чтобы это даже малейшим образом сказалось на его докладе. Вскоре слово было передано Айясу Паше, но Ибрагим воспринимал это только как отдаленный шум, совершенно не вникая в суть чужих слов. Все его внимание было сосредоточено на Сулеймане. Визирь ровным и абсолютно спокойным взглядом наблюдал за государем, понимая, что во время заседания в его глазах не должно промелькнуть ни доли робости, вины или заинтересованности, ведь любой из присутствующих также мог прекрасно это заметить. Ожидание окончания совета длилось крайне мучительно, как и, собственно, большая часть времяпрепровождения Ибрагима. Впрочем, Великий Визирь не мог сказать точно, так ли сильно он хотел, чтобы заседание закончилось, ибо мужчина понятия не имел, как объяснить произошедшее повелителю, но сделать это определенно придется… Едва остальные присутствующие начали постепенно покидать зал, Султан приказал Ибрагиму остаться, и выглядел он не менее напряженным, чем все прошедшее время. Осознание этого заставило Паргалы нервно сглотнуть, и он смиренно повиновался, оставшись на прежнем месте. Не ожидая ничего хорошего, после следующих действий повелителя Визирь уже не был уверен, что снова не провалился в сон. Сулейман подошел к нему невероятно близко, и ощущение почти полного отсутствия расстояния буквально вскружило Паргалы голову. Близость оказалась настолько сильной, что Ибрагиму удавалось улавливать сладостный аромат мускуса, исходящий от Султана, и, несмотря на его суровость, покорный раб повелителя был счастлив. И все же, как ни хотелось иного, острое чувство вины не отступало ни на секунду, вместе со сопровождающим его опасением. — Ибрагим, что происходит с тобой в последнее время? — голос Сулеймана прозвучал довольно резко, и это только усиливало страх перед возможными последствиями. — Простите, мой повелитель, Искандер Челеби позволил себе дерзость, и я не смог остановить себя, — не решаясь взглянуть в глаза государя, Визирь предпочитал смотреть в пол, не скрывая нотки робости в своем тоне. — Ты должен держать себя в руках. Что сказал тебе Искандер Челеби? — теперь слова Султана звучали без прежней резкости, но в них все еще не было ни малейшего отголоска теплоты. — Он повторил слухи о том, что я якобы посещаю церковь, повелитель… — Это и правда было непозволительно с его стороны, — произнеся это, Сулейман неожиданно вздохнул, что позволило Визирю наконец поднять на него виноватый взгляд. — Но тебе в любом случае не стоило так поступать, — несмотря на то, что Паргалы ждал именно таких слов, они приобрели совершенно другой смысл, нежели в его голове. Больше не слышалось строгости — падишах говорил лишь с явным беспокойством не только в голосе, но и в глазах. Сумев различить эту эмоцию, несколько мгновений Ибрагим просто не мог поверить, однако понимал, что не ошибся, чувствуя, как приятное тепло обволакивает его измотанную душу. — Такое больше никогда не повторится, государь, я ни за что не разочарую Вас… — сейчас Паргалы говорил с абсолютной уверенностью, благодарно глядя на возлюбленного и зная, что сделает все, чтобы только так и было. — О каком разочаровании идет речь, Ибрагим? Пока что я даже не представляю, что тебе необходимо сделать, чтобы вызвать во мне это чувство, — губы Сулеймана изогнулись в легкой, едва уловимой улыбке, что через мгновение пропала, и он, осторожно похлопав друга по плечу, безмолвно удалился из зала. Последние слова падишаха отобрали у Визиря на несколько секунд, что показались целой вечностью, возможность дышать, и ему пришлось с силой стиснуть зубы и сжать ладонь в кулаки до побеления, дабы не позволить себе выпустить бьющую через край боль, что так и рвалась наружу. Раз за разом прокручивая в голове то, что сказал Султан, Паргалы с утягивающей на дно тяжестью в сердце думал о том, насколько сильно может все измениться, если Искандер воплотит в жизнь свой лживый план, способный уничтожить все.