Роза темного моря

Султанская конюшня, подобно дворцу и саду, отличалась особым великолепием. Здесь имелось место исключительно для лучших, и это касалось как лошадей, так и каждого, кто ухаживал за ними. Прекрасные скакуны всех пород и мастей и конюхи, отдавшие большую часть жизни своему делу — ими и славилась конюшня при Топкапы. Несмотря на то, что определить самую достойную лошадь было почти невозможно, именно конь повелителя являлся исключением — Алмаз был настоящей находкой и единственным любимцем Сулеймана. Вместе с этим белым жеребцом было пройдено бесчисленное количество дорог и завоевано множество земель. Казалось бы, это только начало верной службы, ведь конь еще довольно молод и полон сил для новых свершений — в этом государь был уверен до сегодняшнего дня, пока ему не сообщили о неожиданной болезни скакуна. Едва узнав о том, что, возможно, жизни его любимого коня угрожает опасность, Султан направился в конюшню, отложив все прочие дела. Как оказалось, даже самый опытный и умелый конюх, поручена которому была забота лишь о султанской лошади, не имел понятия, в чем заключалась причина недомогания. Это незнание настораживало особенно сильно, ибо проявления болезни были крайне небезобидными — Алмаз с большим трудом стоял на ногах и выглядел бесконечно измученным. Он почти не ел и не пил, скорее всего, потому, что эти действия причиняли ему боль. Кроме всего прочего, как узнал Султан из донесения, животное также страдало от непонятных зеленоватых выделений из носа, что лишний раз подтверждало, насколько плохо его положение. Как ни странно, едва Сулейман появился у стойла своего верного друга, конь, заметив его, сразу попытался подняться, однако оставил попытки сделать это, вероятно, по вине ощутимой боли. Продолжая лежать, Алмаз взирал на хозяина с болью и преданностью во взгляде своих больших карих глаз, каким смотрел всегда только на него. Государю даже показалось, что он успел разглядеть вину. Должно быть, он чувствовал и понимал гораздо больше, чем другие лошади, ведь неспроста падишах нередко ощущал необъяснимую поддержку и силу, исходящую от этого коня. Не раз было замечено, что слушался Алмаз исключительно своего хозяина, более никому не позволяя управлять собой и даже к избранному лично для него конюху относясь с некоторым недовольством. Во время болезни жеребец особенно не желал кого-то к себе подпускать, но Сулеймана он словно ждал, тихонько посапывая, когда Султан, наклонившись поближе, осторожно гладил его. Вид измученного страшным недугом скакуна заставлял государя испытывать неожиданно сильные переживания. Пусть конюшня и была переполнена отменными лошадьми, он хотел любой ценой вернуть своего друга к прежней резвости и силе. Поглаживая белоснежную гриву Алмаза и слушая его тяжелое дыхание, государь подавил вздох сильнейшей печали. Наконец поднявшись в полный рост и продолжая смотреть в безгранично умные глаза своей лошади, Сулейман с грустью думал о том, что животные гораздо более беспомощны перед Аллахом и его волей, чем люди. Так способно ли покровительство его, повелителя всего мира, сделать их защищенными, или в этом случае он столь же бессилен, как и любой другой человек, уповающий на чудесное спасение?.. От продолжения терзающих душу размышлений государя отвлекло появление того самого главного конюха, что был обязан следить за здоровьем Алмаза лучше, чем за собственным.  — Тебе была поручена забота лишь об одном коне, Ахмет-ага, и вот так ты смотришь за тем, что принадлежит мне? — взгляд падишаха был крайне суров, точно как и его тон, однако он хотел добиться лишь того, чтобы этот человек исправил свою ошибку. — Мой повелитель, прошу Вас, простите меня, я ведь… — от страха едва мог подобрать и связать слова, очень низко опустив голову. — Довольно! — сделав характерный жест рукой, Сулейман остановил бестолковую речь слуги, однако не повысил голос, дабы не раздражать больного коня. — Оправдания мне не нужны. Пусть ты не смог уследить, но обязан знать, что с ним происходит, так что за болезнь одолела мою лошадь? — Повелитель… Если бы мне был известен ответ на этот вопрос, я бы уже начал лечение… — говоря эти слова, мужчина словно готовился к казни, которая может произойти в любой момент. — Раз так — уходи отсюда сейчас же, и тебе лучше больше не попадаться мне на глаза, — тон падишаха был по-прежнему спокойным, но говорил он крайне серьезно, не желая больше ни секунды видеть перед собой этого человека. С уходом конюха, который безмолвно испарился через мгновение, пришли мысли о том, что важное заседание, где необходимо присутствие Султана, должно начаться совсем скоро. Несмотря на это, падишах вовсе не спешил покидать конюшню и оставлять Алмаза одного. Вновь пробежавшись по гриве лошади успокаивающим прикосновением, Сулейман лишь на мгновение обернулся, когда здесь снова появился некто третий, кем оказался Ибрагим. Падишах был рад приходу друга, поддержка которого в очередной раз была бы очень важна, но внешне не показал этого, обратив все внимание на больное животное. — Мой повелитель… — небольшая пауза указывала на то, что Визирь совершил поклон. — Мне сообщили о Вашем нахождении здесь, неужели что-то случилось?.. — голос Ибрагима звучал весьма искренне взволнованно, и это не могло не тронуть, хотя равнодушие от него и не ожидалось. — Мой Алмаз сильно болен, Паргалы, но ни Ахмет-ага, ни кто-то другой понятия не имеют, в чем причина и можно ли его вылечить, — лишь закончив объяснение, Сулейман наконец решил сосредоточиться на друге, оторвавшись от коня. Только в это мгновение он заметил, насколько же измотанным и уставшим выглядит Ибрагим. И пусть этого уже не могли скрыть его глаза, в них Султан также ясно видел большое участие и сильное сочувствие. Наблюдая эти эмоции, мужчина вдруг испытал явное чувство вины. Болезнь коня сразу стала причиной отодвинуть дела и пытаться как-то ему помочь, но вот о лучшем друге падишах такую заботу не проявил, словно отстранившись от него, хотя и раньше замечал, что с самочувствием Великого Визиря не все в порядке. Тут же в памяти всплыл тот день, когда перед прошлым заседанием Ибрагим не сумел сдержать свою ярость и набросился на Искандера Челеби. Уже тогда было ясно, что с ним происходит нечто неладное, но Султан, вместо того, чтобы позаботиться о его состоянии, возможно, только усугубил его, проявив ненужную резкость и оставив Пашу в одиночестве, думая лишь о подготовке к походу. Даже во время чтения подаренной Паргалы книги произошло нечто похожее, и только сейчас государь понимал, что стоило куда мягче отреагировать на суждение, которое отличалось от его собственного. — С позволения Аллаха, повелитель, Ваш жеребец обязательно поправится, — тон Ибрагима был наполнен бесконечной заботой и пониманием, которых, должно быть, так не хватает ему самому. — Думаю, Алмазу нужен более ответственный и знающий конюх, раз уж Ахмет-ага не сумел уследить за конем самого падишаха… — Ты ведь держишь под контролем каждую сторону моей жизни, Паргалы… — не сдерживая вздох, Сулейман с печалью во взгляде смотрел на своего верного Визиря. — И подготовка к походу на тебе, и такое количество дел во дворце, да и при этом ты все стремишься сделать для меня как можно лучше. Неужели тебя не утомили заботы сразу обо всем этом? — задавая этот вопрос, мужчина не знал, какой ответ хочет услышать, хотя и понимал, что согласие с этим будет совершенно справедливым. — Ничто из связанного с Вами не может меня утомить, повелитель, — как и всегда, в словах Ибрагима не прозвучало и нотки фальши, но это лишь усилило чувство вины Султана. Следом за ним появилось серьезное и крайне тревожное осознание — если, не дай Аллах, Алмаз все же покинет своего хозяина, то это получится пережить, хотя и с большой болью, однако в случае того, что что-то случится с Ибрагимом по вине самого Сулеймана… такое вряд ли возможно выдержать. — Ты — моя главная и единственная поддержка, Паргалы, настоящая опора, — Сулейман вдруг понял, что слишком редко говорил об это другу, по крайней мере, в последнее время, пусть и думал так, как уже кажется, всю жизнь. — Не представляю, как бы я был без тебя… Здесь без грека из Парги все было бы совсем иначе, не так, как я хочу, — произнеся последнюю фразу, государь замолчал. Он желал добавить слов, но не знал, каких именно, а потому молча и внимательно смотрел на друга. — А разве был бы я здесь без Вас, государь? — услышать подобное падишах никак не ожидал, так что и не смог сдержать удивление, моментально отразившееся в его глазах. Такая реакция оказалась вызвана непониманием истинного смысла, что Ибрагим вложил в эти слова, и потому Султан еще пару мгновений продолжал молчать, так и не отыскав нужного ответа. — Теперь нам пора на заседание, Паша, — испытав нечто, схожее с облегчением, вспомнив о заседании, государь еще раз на прощание погладил гриву своего бедного коня и, с мыслью о том, что непременно отыщет знающего лекарство от этой проклятую болезнь, направился прочь из конюшни вместе со Визирем. Вся дорога до зала была пройдена молча, и это заставляло только больше беспокоиться за Ибрагима, ибо он наверняка скрывал что-то о себе, как и всегда не желая волновать государя по, как он сам считает, пустякам. Однако хочет того Визирь или нет, сегодня Сулейман был намерен выяснить, что же так терзает его друга. Меньше всего хотелось откладывать разговор на поздний вечер, однако разобраться с французскими послами следовало уже сейчас, и государь сделал все возможное, дабы сосредоточиться на данном деле, едва они с Паргалы вошли в зал. Как-то и ожидалось, прием послам Франции был необходим, чтобы в очередной раз попросить в помощь в войне с Карлом часть османского войска, несмотря на получение ими однажды отказа в том же прошении. Султан и теперь не думал отступат от своего прошлого решения — близящийся поход на Сефевидское государство стоял для него на первом месте, так что конфронтация с Карлом в такое время лишь помешала бы, став крайне глупым и ненужным шагом. Разумеется, делиться с французскими посланниками планами такого масштаба падишах не собирался, посему ответ его заключался лишь в том, что данное предложение будет непременно обдумано. На самом деле, волновал сейчас по-настоящему Сулеймана исключительно Ибрагим. Несомненно, держался Великий Визирь крайне достойно, как и произносил речи, обращенные к послам, и, должно быть, только Султан заметил, какие другу приходилось делать усилия, чтобы не показать, насколько тяжело ему в данный момент все это дается. Паргалы сейчас следовало находиться вовсе не здесь, а на осмотре у лекаря, и государь действительно боялся, что Паша в любое мгновение может просто потерять сознание. Этот страх то и дело отвлекал внимание государя, и ему хотелось взглянуть, все ли в порядке с объектом его переживаний, однако приходилось себя сдерживать, не позволяя «гостям» заметить, что что-то не так. — Вне зависимости от решения, что Вы примите, наш король будет вечно чтить Вас, великий Султан, — посол явно еще пытался склонить Сулеймана на сторону Франции, хотя, вероятно, понимал, что решение на самом деле уже принято. — И в знак своего глубочайшего почтения передает Вам дар. Надеюсь, Вы сочтете его достойным, — склонившись, мужчина медленно протянул падишаху потрясающую шкатулку — она была столь хороша, что и сама могла быть нескромным даром, однако в ней оказалось нечто еще более прекрасное — черные алмазы. Драгоценные камни сразу пришлись Сулейману по вкусу, едва он взял один из них, чтобы рассмотреть еще лучше. Алмазы мгновенно пробудили желание творить, вернуться к ювелирному искусству и сделать что-то особенное. — Можете передать благодарность королю Франциску, подарком я очень доволен. Однако, как вы уже знаете, ответ будет дан немного позже. Наконец добравшись до окончания заседания и дождавшись, когда послы и все прочие присутствующие, кроме них с Ибрагимом покинут зал, государь тут же подозвал к себе Визиря, прежде чем тот направился к выходу. — Паргалы, тебе лучше остаться сегодня во дворце на ночь, — Сулейман не собирался отступать от своих намерений узнать истинную причину недомогания друга, да и, как ни странно, не меньше хотелось просто провести время в обществе Ибрагима. — Надеюсь, у тебя не было других планов? — получив отрицательный ответ, Султан с легкой улыбкой похлопал Визиря по плечу, более не задерживаясь в зале. Вернувшись в свои покои, государь определил подаренную шкатулку на свой рабочий стол, решив также остаться за ним. Здесь, среди нескольких прочих бумаг, его ожидал один из последних эскизов, незаконченное изображение которого представляло собой еще не принявшее полноценный облик кольцо. Заняться его изготовлением повелитель решил сравнительно недавно и внезапно, и покамест было неизвестно, что получится в итоге, и в чьи руки это украшение попадет. Вглядываясь в детали рисунка и задумчиво хмуря брови, Сулейман поймал себя на сомнении — а стоит ли эта идея времени, которое еще придется потратить на ее осуществление? В конце концов, для кольца даже не получалось выбрать один из главных элементов — драгоценные камни, обязанные стать воплощением души украшения и характера будущего обладателя. Едва успев положительно оценить мысль об избавлении от эскиза, для окончания которого просто не хватало вдохновения, Султан случайно перевел взгляд на находящуюся рядом шкатулку, как вдруг на него снизошло озарение — черные алмазы и только они подходят для этого кольца, которое станет, как ощущал падишах, совершенно особенным. Государь по-прежнему не знал, кто окажется хозяином этого творения, однако желание довести дело до конца вновь загорелось в нем, даже если это кольцо так и останется лежать у него самого. Занявшись продолжением рисунка с невероятным энтузиазмом, Сулейман оказался крайне недоволен, когда его прервал стук в дверь, и один из стражников сообщил о приходе Махидевран Султан. Уже в первое мгновение государь собрался отдать распоряжение о том, чтобы она пришла позже, но стражник поспешил добавить, что дело очень срочное, посему мать шехзаде таки оказалась принята. — Здравствуй, Махидевран, — голос Султана звучал довольно сухо, а настроение начинало постепенно портиться, ведь сегодня уже в который раз его планы были чем-то или кем-то нарушены. — Что же за срочное дело? — произнеся это, мужчина уже приготовился к очередной плохой новости, не лучше которой было бы, впрочем, понять, что вопрос вовсе не столь важный. Однако госпожа выглядела так, словно собиралась сообщить нечто, способное осчастливить каждого в целом свете. Лицо ее светилось, глаза горели радостным огнем, а с губ не сходила счастливая и, кажется, несколько взволнованная улыбка. — В чем причина твоего столь хорошего настроения? — О, повелитель, я пришла к Вам с радостной вестью! — как ни странно, даже то, как поклонилась женщина, отдавало большой радостью с ее стороны, и сразу после она заговорила, похоже, спеша скорее перейти к сути. — Пусть она сделает Вас и Ваш день счастливым! Ваша наложница, Дерья Хатун, беременна! Да подарит Вам Аллах здорового шехзаде! — проронив последние слова, Махидевран с выжидательной улыбкой посмотрела на падишаха. Первые пару мгновений Султан просто смотрел на женщину перед собой, и лицо его не выражало никаких эмоций, пока происходило полное осознание смысла ее слов. Возможно, собеседница и не успела уловить эти секунды, ибо сразу после лицо Сулеймана озарила улыбка безграничной радости, и она была совершенно искренней. Душа Сулеймана по-настоящему ликовала, а сердце забилось быстрее от ярчайших чувств, взрывающихся внутри него, словно праздничный салют. Падишах действительно очень любил своих детей, каждого из них, несмотря ни на что, и в его сердце мгновенно нашлось место для еще одного сына или дочери, что скоро появится на этот свет. — Ты и правда принесла мне прекрасные новости, благодарю тебя! — сумев вырваться из пучины внезапно нахлынувших размышлений, падишах поднялся из-за стола и подошел ближе к Махидевран, на мгновение опустив ладонь ей на щеку и тепло улыбаясь. — Ты, конечно, и сама знаешь, что нужно делать. Необходимо окружить ее заботой и оберегать от малейших бед. Мать моего шехзаде не должна ни в чем нуждаться, и пусть рядом с ней всегда будут самые опытные и надежные служанки. — Ох, разумеется, повелитель!.. — женщина явно была растрогана и смущена жестом падишаха, но, вероятно, что-то подобное и ожидала, проявляя столь бурный восторг и заинтересованность таким делом. — С Вашего позволения, я прикажу привести к Вам Дерью Хатун этой ночью… — собеседнице определенно хотелось продолжения проявлений благодарности, однако она получила неожиданную для себя реакцию. — Нет. Не нужно, Махидевран, — резко нахмурившись, Сулейман сделал шаг назад, а взгляд его вместо прежней радости обрел суровую серьезность, дабы за словами государя не последовали вопросы, в которых не было нужды и смысла. — Дерья Хатун — мать моего шехзаде, однако кем-то большим она для меня не является, и до родов мне нет необходимости ее видеть, если все проходит хорошо, — и снова Сулейман говорил только правду. Несомненно он хотел, чтобы об этой Хатун заботились наилучшим образом, однако он лично не желал делать этого, как и вспоминать четкие черты лица женщины, о которой ясно помнилось только ее имя. — Но ведь… — выражение лица Махидевран выдавало искреннее недоумение и растерянность, из-за которых, похоже, и вырвалась эта фраза, что госпожа поспешила закончить, так и не договорив. — Конечно, мой повелитель, я понимаю! С Вашего позволения… — возможно, боясь сейчас окончательно потерять доброе расположение, сказав что-то лишнее, Махидевран поспешила удалиться, и, получив в ответ положительный кивок, с поклоном покинула султанские покои. Вновь оказавшись наедине с собой, Сулейман шумно вдохнул без конкретной на то причины. Внезапно подумав, что сейчас лучше всего было бы подышать свежим вечерним воздухом перед ужином, государь, прежде чем отправиться на балкон, решил уже сейчас пригласить к себе Ибрагима. Как и ощущалось до и после сегодняшнего заседания, общества друга крайне не хватало, так что с исправлением этого дела хотелось поспешить. Кроме того, мужчина ни на секунду не забывал о необходимости проведения серьезного разговора, к которому еще и следовало подтолкнуть достаточно мягко. Вызвав одного из стражников, Сулейман распорядился, чтобы к нему пригласили Великого Визиря, и, когда до прихода Паши оставалось каких-то несколько минут, задумался о том, как же пройдет этот вечер. Сначала, должно быть, станет полезным помочь Ибрагиму просто расслабиться и отвлечься от его непонятных переживаний, сделать так, чтобы он мог… довериться. Не зря Султану в этот же день подумалось, что он словно отдалился от своего названного брата, ведь и он сам, как теперь казалось, стал гораздо меньше доверять своему повелителю. Мысль об этом заставляла испытывать безумную печаль, а душу мучительно болеть при осознании, что вина за это лежит на самом Сулеймане. В какой момент Паргалы решил, что больше не может делиться всеми своими невзгодами с его государем, и что именно послужило для этого причиной?.. Неужели он решил, что более не является столь близким человеком, когда падишах месяцами жил одной лишь тоской?.. А может, дело в чем-то совершенно другом, да только тогда все становится еще запутаннее… Сулеймана охватила странная тревога. Что, если все совсем наоборот?.. Ибрагим, как раз прекрасно зная, насколько он дорог и важен для повелителя, боится причинить ему страдания, открыв свою тайну… Такое вполне имело место быть — это действительно пугало, стремительно подводя к границе с паникой. Султан уже не знал, что и думать, а немного успокаивало лишь одно — сегодня непременно получится выяснить, в чем дело, и после этого они вдвоем сумеют справиться с любой проблемой, будь то даже, например, болезнью. Возвращение стражника прервало поток волнительных мыслей, и падишах, быстро заставив себя собраться, насколько это возможно, был готов принять Ибрагима, обдумывая свои дальнейшие действия. — Повелитель, Ибрагима Паши нет во дворце, — подобного оповещения никак нельзя было ожидать, и в первые мгновения в душе Сулеймана вступили в борьбу злость и беспокойство. — Где же он? Ты нашел того, кому он сообщил о своем уходе? — ту секунду, что ожидался ответ, волнение побеждало, ведь, в конце концов, могло произойти нечто плохое, и Паргалы просто не успел предупредить государя, однако кого-то другого — непременно, как и всегда. — Нет, повелитель, Паша покинул дворец, ничего никому не сказав об этом, — подобным образом Ибрагим не поступал никогда, и это могло значить только одно — ему необходимо было что-то скрыть. — Можешь идти, — сухо бросив приказ, Султан, более не глядя на стражника, во время его исполнения вернулся за свой стол. Волнению пришлось скрыться в тени злости, победившей благодаря частично задетому самолюбию. Теперь важно было только узнать, почему Визирь так поступил. На самом деле, Султан оказался по-настоящему шокирован этой ситуацией, а посему сложно было успокоиться и трезво взглянуть на нее со всех возможных сторон — крайне неприятные мысли резко сменяли друг друга, и далеко не каждую получалось быстро отгонять. Злило не только то, что Паргалы ушел, не соизволив поделиться оправданием такой резкой необходимости, но и еще один очень неприятный факт — для Ибрагима, как выяснилось, есть нечто более важное, чем проведение времени с Султаном. Внезапно на ум снова пришла догадка, которая приближалась, скорее, к подтверждению, чем к опровержению — не исключено, что у Паргалы все-таки появилась женщина. Это, если смотреть в целом на всю ситуацию, взявшая начало достаточно давно, многое объясняло. Возможно, все же, и развод с Хатидже произошел именно из-за появления любовницы, что до сих пор присутствует в жизни Великого Визиря. Лишь в том случае, если женщина только одна, а не десятки случайных, причина плохого состояния может быть в ней, ибо тогда она дорога Ибрагиму. Получается, с его избранницей могло что-то случиться, и это, мягко говоря, совсем не нравилось Сулейману. Как ни странно, недовольство вызывало не беспокойство за дорогого для Визиря человека, а само его наличие. Необъяснимое, чрезмерно сильное раздражение сковало Сулеймана цепями, и оно не было похоже на что-то естественное для него. Ощущение было незнакомым и холодным, а невозможность опознать и избавиться от него только усиливала напряжение. Если виной всему и правда какая-то неизвестная женщина, то не удавалось понять, зачем Ибрагиму было искать кого-то на стороне, раз… он так сильно любил Хатидже. Казалось бы, Сулейман мог так злиться из-за обиды за предательство сестры, но нет — о ней он подумал в последнюю очередь, когда мысли окончательно запутали его. Больше всего государя задевало именно то, что друг предпочел отдавать и без того малое количество свободного времени вовсе не для общения с ним, как-то было даже при Хатидже, а ради того, чтобы проводить время с женщиной, о которой и слова не было сказано. Но что могло бы заставлять Паргалы так тщательно скрывать свою возлюбленную и все проблемы, связанные с ней?.. Быть может, ее происхождение, или же… она могла быть кем-то из дворца или самого гарема падишаха. Такое предположение только сильнее ухудшило настроение государя, однако даже это злило не так сильно, как возможность того, что Ибрагим теперь считает своей семьей совершенно другого, чужого человека. Задумчиво погладив бороду, бесцельно глядя в сторону двери, словно ожидая, что Великий Визирь опомнится и вот-вот вернется, Сулейман пытался взять себя в руки и успокоиться. Сегодняшний день для него оказался неожиданно богат на различного рода эмоции — одни он предпочел бы не испытывать, на другие уже и не надеялся, а остальные открыли ему глаза или стали чем-то новым и непонятным. И все же, часть этих переживаний, возможно, не имела никакого смысла, ведь у Султана не было ни одного явного подтверждения наличия у Ибрагима женщины, однако это не отменяло злость на друга за то, что он просто ушел, ничего не сказав, какой бы серьезной ни была причина данного поступка. — Стража! — после долгой тишины, которая едва ли нарушалась, голос Сулеймана прозвучал особенно громко, и один из стражников почти мгновенно явился на зов. — Привести ко мне Ибрагима Пашу, как только он окажется во дворце! Пусть государь и не мог сейчас знать, действительно ли грек из Парги в эти секунды сжимает в объятиях женщину, но одной лишь мысли об этом хватало, чтобы желать исчезновения человеку, занявшему такое место. Это чувство, что ранее не доводилось испытывать, никак не хотело показывать Сулейману свою истинную суть. В конце концов, женитьба на Хатидже тоже несколько отдалила друг от друга давних друзей… Но в то время все было совершенно иначе… Наверное, потому, что свое счастье Паргалы делил не с абсолютно посторонней для государя женщиной, а с сестрой… Эта мысль прозвучала в голове Сулеймана больше вопросительно, чем утвердительно, и он уже начал серьезно сомневаться во всех своих размышлениях. Как бы то ни было, только одно оставалось понятным — Султан неистово желал, чтобы странное поведение Ибрагима не имело даже косвенной связи с любовницей.