От вычурного тазика, наверняка настоящего произведения искусства, поднимался пар. Гермиона прополоскала полотенце и хорошенько его отжала: горячей воды она перестала бояться еще ребенком. Чего не скажешь о Волан-де-Морте, который отдернул руку, стоило только Гермионе поднести полотенце к глубоким следам когтей. Как маленький мальчик, он баюкал раненую руку и изворачивался, пряча ее от Гермионы.
— Ну-ка, быстро прекрати! — рассердилась она. — Мне нужно промыть рану.
— Мне больно, — процедил лорд Волан-де-Морт сквозь плотно стиснутые зубы.
— Представляешь, — округлила глаза Гермиона, — если ты не будешь вертеться, тебе не будет так больно! Сиди ровно, иначе я опробую на тебе приклеивающее заклятие.
Волан-де-Морт скосил глаза на палочку, лежавшую на столе рядом с тазиком, и уселся ровно. Но чтобы совсем не проигрывать своей пленнице, скрестил ноги и обиженно заявил:
— Ничего этого не было, если бы ты не убежала.
— Ничего этого не было, если бы ты меня не напугал! — парировала Гермиона.
Волан-де-Морт открыл рот, растерянно моргнул и промолчал. Тогда он хотел злобно посмотреть на Гермиону, вот только она на него не глядела, занятая обработкой раны. У камина собрались, завороженно затаив дыхание, вездесущие слуги Волан-де-Морта: подсвечник Люмьер, часы Когсворт, чайник миссис Поттс и ее сын, чашка по имени Чип, метелка для смахивания пыли Фифи и любознательная скамеечка для ног. Они потихоньку отступали в тень, когда Волан-де-Морт повышал голос, и лелеяли надежду, что эти двое все-таки помирятся, а значит, и у слуг замка появится шанс снять старое проклятие.
— Я тебя предупреждал, — наконец придумал достойный ответ лорд Волан-де-Морт. — Ты не должна была заходить в это крыло!
— А ты должен унять свой характер, — подняв на него глаза, сердито отозвалась Гермиона.
Волан-де-Морт изумленно уставился на нее и промолчал. Переборщил ли он с яростью? Было ли справедливым ее замечание? Он не знал ответов на эти вопросы, потому что не знал разницы между «хорошо» и «плохо», но ему вдруг сделалось неуютно. Он напугал ее, он причинил ей боль. Он вел себя, как чудовище. Подумав об этом, Волан-де-Морт вздохнул и покорно протянул раненую руку. Гермиона облегченно выдохнула. Даже сейчас он доставлял ей проблемы. Она ведь могла и не возвращаться в замок. У нее в руках была всемогущая волшебная палочка: стоило ей пожелать, и она скрылась бы в лесу, да так, что он никогда больше не смог ее отыскать. Но она дотащила его до замка и осталась с ним. Значит, он должен постараться больше ее не расстраивать.
— Хорошо, — самой себе сказала Гермиона. — Сейчас будет немного щипать.
«Немного» — это мягко сказано. Волан-де-Морт чуть не взвился до потолка от боли, пронзившей его руку, но не позволил ей даже дрогнуть, только смачно выругался на змеином языке.
— Между прочим, — заговорила Гермиона, стараясь отвлечь его от боли, — спасибо. Ты ведь спас мне жизнь.
Он удивленно взглянул на нее.
— Сейчас я понимаю, что ты справилась бы и сама. Ты очень сильная, Гермиона. Когда в твоих руках волшебная палочка, ты похожа на настоящую колдунью, опытную и… — он споткнулся, призадумавшись. — Очень мудрую.
Гермиона улыбнулась, на ее щеках выступил легкий румянец, и все же она решительно замотала головой.
— Нет, мне было бы не справиться без тебя. Волков было слишком много, я не сумела бы отбиться от них, но ты вовремя пришел на помощь. Спасибо тебе за это.
— Не за что, — изумленно покачал головой Волан-де-Морт. — Я не допустил бы, чтобы ты погибла.
Она продолжала улыбаться, и ему было приятно, что он наконец не видит в этих прекрасных карих глазах страха. Он коснулся ее руки и бережно сжал тонкие нежные пальцы, когда вдруг заметил на запястье цепочку белых шрамов. Казалось, они складываются в какое-то слово. Он поднес ее руку ближе к глазам, на свет. «Грязнокровка», — гласили шрамы. Волан-де-Морту стало жарко. Он вспомнил, что в пылу ссоры и сам назвал ее «мерзкой грязнокровкой», и после этих слов ее глаза расширились и заблестели. Ему стало стыдно. Он провел пальцами по шрамам, и Гермиона вздрогнула.
— Тебе больно? — спросил Волан-де-Морт.
— Нет, — выдохнула Гермиона. — Неприятно.
— Извини, — он поспешно отпустил ее руку, и Гермиона снова принялась обрабатывать его рану. — Откуда это у тебя?
— Я не знаю, — ответила она. — Не могу вспомнить. Я сама только что увидела их, когда готовила все необходимое для обработки твоих ран. Мне кажется… я думаю, они напрямую связаны с самой важной частью моего прошлого. Здесь, в замке, я постепенно убеждаюсь, что помню не все. Из памяти словно исчезли самые важные фрагменты… И этот шрам — один из них. А волшебная палочка — второй. Я то и дело смотрю на нее, и меня так и подмывает взять ее в руки, потрогать, сотворить какое-нибудь красивое заклятие. Она постоянно зовет меня к себе, и я почти не в силах сопротивляться этому зову. Но ведь я всю жизнь прожила в городе! Мой отец изобретатель, а я всю жизнь просто любила читать книги, не более того. Откуда во мне это? Как думаешь?
— Я и сам не знаю, — задумчиво отозвался Волан-де-Морт. — Я испытываю схожие чувства… Меня постоянно тянет прикоснуться к своей волшебной палочке. Я постоянно хочу колдовать. При этом я не знаю, откуда она взялась. Может быть, она принадлежала моим родителям. Но кем в таком случае были они?
— Ты не помнишь их? — тихо спросила Гермиона.
— Они погибли по дороге в замок, когда я был маленьким. Несчастный случай. Я никогда по-настоящему не знал их. Здесь, в замке, меня воспитывали, но мне не хватало родительской заботы. У них я не научился самому главному — любить. Быть человеком с душой и большим сердцем, каким были родители. Нет… Я был капризным, своенравным, злым ребенком, за что и поплатился однажды.
— Как? — затаила дыхание Гермиона.
— Сейчас не время говорить об этом, — отрезал Волан-де-Морт. — В другой раз. Мы с тобой и без того пережили немало потрясений за последние сутки.
Гермиона хмыкнула. Сложно было поверить, что она не так уж и давно оказалась пленницей Волан-де-Морта. Ей-то казалось, с тех пор прошла целая вечность.
— Том, — неожиданно сказал Волан-де-Морт.
— Ч-что? — растерянно переспросила Гермиона.
— Том Реддл, — повторил он. — Зови меня Томом. Это мое настоящее имя. Просто хочу, чтобы ты знала.
Гермиона от растерянности даже выронила полотенце. Впрочем, услужливый Люмьер тут же сунул его обратно ей в руки. Странно. Она ведь думала, что Волан-де-Морт — настоящее имя. Оно ведь так подходило ему, такое загадочное, угрожающее, злодейское, ему под стать. Но теперь она видела, что он на самом деле не такой злодей, каким хочет показаться. За вспышками гнева и надменным взглядом он прячет лучшее, что в нем есть, и отгораживается от мира, считая себя чудовищем. Гермиона улыбнулась и кивнула.
— Хорошо, — сказала она. — Пускай будет Том. Том, ты можешь прекратить елозить? Больно не будет, я обещаю…
* * *
А тем временем, за несколько миль от замка, где творилась неведомая магия, вершились гнусные дела. Вершила их собравшаяся за столом в углу таверны троица на редкость подозрительного типа. Одним был грозный широкоплечий мужчина с шакальей усмешкой. По левую руку от него сидел смешной полноватый карлик. Он подобострастно подливал своему спутнику пива, боязливо косясь на человека, устроившегося в кресле напротив них. Это был костлявый старик, злобный и хитрый, как гиена. Из-под кустистых седых бровей алчно смотрели кровавые глаза-буравчики, а лицо искажала недобрая ухмылка. Он был занят тем, что изучал монетку, брошенную мускулистым мужчиной.
— Значит, — медленно произнес он, — ты задумал жениться на Гермионе. Но она тебе отказала. В который раз. Забавно, — он хмыкнул и, убедившись, что внимание Гастона и Лефу сосредоточилось на свежих порциях пива, сунул монетку в карман. — Так причем здесь я?
— Дело тонкое, — склонившись ниже, зашептал Гастон. — Раз она не соглашается выйти за меня сама, ее нужно к этому подтолкнуть. Здесь и выходите на сцену вы!
Старик слушал равнодушно, размышляя, в какой из сейфов лучше положить украденную монетку.
— Все знают, что ее отец — псих, — с жаром продолжал Гастон. — Он забежал сюда с огромными глазами и бредил о каком-то чудовище, которое якобы похитило его дочь. Мол, эта тварь живет в замке недалеко от города. В жизни не слышал такой ерунды!
— Морис — всего лишь мелкая сошка, — небрежно сказал старик. — Он безвреден.
— Конечно, — закивал Гастон. — Вот только дело не в нем! Гермиона сделает все, чтобы его не держали под замком.
Он украдкой подсунул под руку старика, покоившуюся на столе, еще одну монетку. Старик меланхолично покрутил ее в пальцах, внимательно рассматривая на свету.
— Значит, ты хочешь запереть ее отца в сумасшедшем доме, чтобы она вышла за тебя замуж.
— Именно так! — просиял Гастон. — Рад, что мы пришли к… э… взаимопониманию. Это ведь в вашей власти, месье д’Арк.
— О да, это в моей власти, — согласился старик, быстро перебирая пальцами свободной руки. — Это так низко и подло… Но мне нравится! Хорошо, я согласен. Еще двадцать таких же монет, и дело в шляпе.
— Пятнадцать! — выпалил Лефу. — И ни монетой больше!
Лицо д’Арка разочарованно вытянулось. Он приподнялся в кресле, явно собираясь уходить.
— Что же, было приятно выслушать ваше предложение, но боюсь, за такую цену я ничем не могу помочь.
Хитрый старик прекрасно знал, что во всем городе он единственный, кто сможет помочь Гастону добиться руки Гермионы. Неважно, каким способом. Он необходим Гастону, как воздух, а значит, он не откажется от его услуг, какие бы деньги ни пришлось предложить. Вообще-то д’Арк не считал, что запереть Мориса Грейнджера в приюте для сумасшедших будет сложно. Напротив, Гастон был прав: все в городе знали, что он не в своем уме. Кем он был для них? Старым толстяком, который забылся в своей любви к разным непонятным механизмам. Жители легко признают его безумцем, и проблем возникнуть не должно. Но когда это мешало старому д’Арку заработать больше денег?
— По рукам, — стиснув зубы, ответил Гастон. — Пускай будет двадцать! Я согласен.
— Очень хорошо, — удовлетворенно протянул старик. — Сообщите, как только будете готовы. Остальное я улажу.
Гастон и Лефу торжествующе переглянулись. Теперь-то у Гермионы точно не осталось никаких шансов. Она пойдет под венец, если хочет спасти отца, а иначе до конца дней будет терзаться нестерпимыми муками совести.
* * *
Старый Морис Грейнджер не был сумасшедшим. Ему не приснилось в горячечном бреду змеиное лицо чудовища и его угрожающее шипение. Он знал, что это правда, и что его любимой дочери — единственной оставшейся родной душе — угрожает серьезная опасность. Поэтому весь предыдущий день он собирался на штурм замка, приговаривая:
— Если никто не поможет мне, я пойду один!
Он свернул карту и решительно сунул ее за пазуху, схватил фонарь и зонтиком сбил с вешалки широкополую шляпу. На сей раз он был готов к схватке с чудовищем. Он вызволит Гермиону, и тогда они вместе вернутся домой. Приободренный мыслями о светлом будущем, Морис спустился с крыльца и направился в чащу леса. Он был так зол на местных жителей и так тревожился за Гермиону, что не побоялся даже волков, которые по ночам охотились в этих лесах. Он, впрочем, не знал, какая судьба постигла стаю минувшим вечером. Разве мог подозревать старый бедный Морис, что волки едва унесли ноги от двух разозлившихся волшебников, а некоторые из них до сих пор пританцовывали или делали иные вещи, совсем не свойственные волкам? Он не знал, что этой ночью опасность обойдет его стороной, но все же зажег фонарь и бесстрашно вступил в ночную мглу, туда, откуда доносилось уханье совы и далекий протяжный вой.
Как только огонек его фонаря пропал за деревьями, к дому подъехала повозка. На облучке, посвистывая, сидел и погонял коней добродушный толстяк Лефу. Вот он натянул поводья, повозка остановилась, приоткрылась дверь, и на снег тяжело спрыгнул могучий Гастон. Он быстро взглянул на окна: дом молчал, но это еще ничего не значило. Не особо церемонясь, Гастон выбил дверь и прокричал во тьму:
— Морис! Гермиона!
Никто ему не ответил. Освещая темные закутки дома, Гастон осмотрел оба этажа, но никого не обнаружил. Об этом он и сообщил Лефу, когда вернулся к крыльцу. Верный слуга стоял в дверном проеме и отчаянно скучал, разглядывая от нечего делать собственные руки.
— Ну что ж, — радостно заключил он. — Раз никого нет, мы можем…
Но могучая рука Гастона схватила его и усадила в снежный сугроб у крыльца. От негодования Лефу захлебнулся словами и только во все глаза глядел на Гастона, сердито скривив губы.
— Оставайся здесь, — велел Гастон. — Они не могли уйти навсегда. Конечно, нет, ведь Гермиона должна быть моей… Сиди здесь и никуда не уходи, пока они не вернутся.
— Гастон… — растерянно позвал Лефу.
Но Гастон уже запрыгнул на облучок и пришпорил коней. Лихо развернувшись, он осыпал несчастного Лефу снегом и стремительно умчался обратно в город. «В тепло», — завистливо подумал Лефу, стряхивая снег с волос. Ну что же, он всегда был верным и преданным слугой. Он уселся на ступени крыльца, чтобы не было так холодно, и, понурив голову, стал ждать.
