***
Я никогда не осознавал этого раньше, но вероятнее всего, я был одинок всю свою жизнь. Одиночеством, похожим на смерть — холодным, снедающим, диким. Одиночество духа, оно поглощало меня как медленная простуда — постепенно. Я принимал пилюли с эффектом плацебо в виде мнимого окружения вокруг меня. Мне казалось, у меня всегда кто-то есть — родители, братья, вампиры. Всегда был кто-то, кто бы взял меня за руку и сказал: «я здесь». На самом деле, среди всех этих теней не было никого, кто бы сжал мою руку до боли и прокричал мне в лицо. Никто не боролся за меня ради меня. Я был инструментом в их руках, необходимым им всем для чего-то. Я был не более чем оружием для «культа», молотом судьи, палачем. Я был средством утоления одиночества для Даллона, его игрушкой, чтобы занять его время, тянущееся вечностью. Кем я был для Брендона? Всего лишь средством информации. Потом? Защитой от мертвых. Зонтом, который бы укрыл его от темных туч, сгущающихся над головой. Я так долго винил себя за то, что был несправедлив ко всем, что был жесток, холоден, неблагодарен. Я забыл, что я ничего не значу ни для кого из живущих существ. Я — ПУСТОТА. И для пустоты нет прошлого, куда бы она могла вернуться, нет будущего, в которое идти. Я остановился на месте, застрял в моменте, где застыла преисподняя. И я был так зол, что в полной уверенности собирался затащить туда с собой всех, кого только возможно. На Айленд-авеню был небольшой цветочный магазин, который работал круглосуточно. В нем молодой парень по имени Стиви Бойл продавал наркотики по самой низкой в городе цене. Это Фрэнк привёл меня в «Ивнингс флауэрс» и рассказал о том, что Стиви когда-то был единственным источником героиновой жизни его брата. У Стиви были близко посаженные глаза и сухие выгоревшие волосы, которые он прятал под красно-белой кепкой с изображением маленькой розы на ней. Он приветствовал меня хитрым прищуром всякий раз, когда я приходил к нему и менял Беллатаминал на нормальные настоящие наркотики. — Как твой дружок достаёт эти таблетки? — спрашивал Стиви, имея в виду Даллона и его способность выписывать для меня самые сильные седативные. — У него свои способы, — отвечал я, хотя знал, что для Даллона достать и тонну таблеток, выдающихся только по рецепту, сущий пустяк. Если речь идёт о том, чтобы сделать меня тупым безвольным овощем, он готов на всё. Стиви высыпал из моей банки все таблетки и пересыпал их в маленький пакетик, который отправится дожидаться своего часа под одним из цветочных горшков в подсобке. Стиви умеет пристраивать запрещенные препараты куда угодно — это его святая особенность. В мою баночку отправились таблетки похожего вида — экстази, по доброте он подсыпал мне туда еще немного марок, и когда я дал ему денег — что-то еще. — О, вот тебе на сдачу, — усмехнулся он, вытягивая из-под стойки с цветами маленький горчичный пакетик. Он высыпал себе в руку немного порошка и дунул его мне в лицо, как фея, осыпающая волшебной пыльцой. Я вдохнул. — Веселись, чувак, — похлопал он меня по плечу чистой рукой, а запачканную провел по своим грязным синим джинсам. Я развернулся и, засовывая банку для таблеток в карман куртки, поплелся по вечернему городу. Скополамин ударил в меня спустя пять минут. Я уставился на вывеску кафе-мороженого, неоновую сияющую вывеску. «Это твой выбор!» — читалось под названием. Это не мой чёртов выбор. Мой выбор — это сдохнуть вместе с этим миром. Мой выбор — это НИЧТО. В кафе сидело несколько человек. Посетители заметили моё странное внимание и точно так же посмотрели на меня — незнакомца через витринное стекло. Я отошёл от витрины и обернулся, и именно тогда поблизости засквозило тонким ароматом летнего солнца. Обернитесь налево! Обернитесь направо! Еще немного и вы поедете головой, мистер! Он был там, я знал. Я чувствовал. Где-то рядом, возможно, за перекрестком или сидел там, в этом кафе-мороженом. Но потом всё исчезло. Все звуки и картинки, все мысли в моей голове. Ничего не осталось, и нечего было мне больше там искать. Я доехал до бара в Шейдисайде, который находился в доме, где на дороге неподалеку местные ЛГБТ-активисты раскрасили переход цветами радуги. Я словил короткий кайф, после пары таблеток экстази, и прошёлся по цветной дорожке, словно она была настоящим оптическим преломлением на небе. Я был не в себе. — Вот ты где, — легла мне на плечо чужая рука, когда я уже сидел в баре. Мне налили сраное на вкус пиво, которое я даже не собирался пить. Фрэнк встряхнул меня еще раз, и я увидел, как темные круги расползались по его лицу. — Ну, блять, и нахер ты обдолбался? Хочешь, чтобы они тебя насовсем закрыли? Я собирался ответить ему на это жалкой детской попыткой нападения. «А Джерард принимает больше. Он не открывает глаза по вечерам, если находится в сознании». «А Джорджиана подсыпает себе в кровь гормональные, чтобы усилить чувство боли». Всем нам надо как-то выживать. Просто закройте на это глаза, как и всегда. Но Фрэнк разочарованно посмотрел на меня и снова встряхнул. — Приходи в себя, иначе у нас будут проблемы. Мои проблемы начались еще три года назад, когда я по глупости впустил в свой дом мальчишку. Я должен был убить его сразу же, покончить со всем этим. Как я вообще мог хоть сколько-нибудь соображать в его присутствии, когда в голове мелькало только ПЕЙ ПЕЙ ПЕЙ. Еще таблетка. — Я не могу прикрывать тебя вечно, Росс, — угрюмо пробубнил Фрэнк. Ему было отвратительно находится со мной, видеть, как я закидываюсь витаминками, чтобы облегчить свои воспоминания. Ему было отвратительно смотреть на еще одного Энтони. — Я знаю, что он где-то рядом. — Ты бредишь, — фыркнул он, опрокидывая глоток виски. — Говорю тебе. Я знаю его запах. Я знаю, как бьется его сердце. Он был сегодня где-то рядом. — Чем ты обдолбался? — Он точно следит за мной. Хочет меня убить, наверное. Я бы хотел на его месте. — Ты не смешивал алкоголь с таблетками, нет? — Я знаю. Я знаю. Его каждое блядское биение. Оно стучит «я иду, Райан. Я прикончу тебя». Фрэнк устало покачал головой на мой несносный бред. — Он бы не убил тебя даже когда ты в таком состоянии. Ты вампир. — Ш-ш-ш, — шикнул я на него, оборачиваясь на посетителей бара и глазея на них своим невменяемым взглядом. — Мы храним большую тайну, — засмеялся я в итоге. — Даже если Брендон здесь, он не сунется к тебе. Подумай, зачем ему рисковать жизнью дважды. — Он глупый, — усмехнулся я, вспоминая испуганные глаза Брендона. — На-а-и-вный. — Это ты глупый, Росс. Посмотри, что ты делаешь с собой. Я облокотился на барную стойку, вытягивая руки вперед и ложась на них головой. Я так устал. Я не спал нормально сто с лишним лет. У меня был хронический недосып. Что-что? Как назвать кошмары, заставляющие тебя ворочаться во сне снова и снова? Вечный неспокойный сон. Бремя каждого вампира — его прошлое, его будущее, его настоящее. И так до бесконечности. — Как думаешь, Фрэнки, тебе стало легче, когда Энтони умер? Фрэнк смерил меня долгим задумчивым взглядом. На секунду его веко дернулось — он злился, но потом просто покачал головой и пожал плечами. — Наверное, да. Неужели единственный способ заглушить боль — это уничтожить её источник? — Тогда как думаешь, стало бы мне легче, если бы Брендон умер? Вот теперь его взгляд наполнился нечитаемым выражением. — Скорее всего, после этого ты наберешься таких проблем, что станет только хуже. — Я бы мог сделать это. Я бы сделал… — Тебя бы наказали, — хмыкнул он. — Нет, — покачал головой я, хитро улыбаясь. — Я бы мог. Он сказал мне «тебе нужно домой, Росс» и, кинув бармену десятку, усадил меня в такси. — Мета-стрит, — кивнул он водителю. Я расположился на пассажирском сидении сзади и захлопнул дверь машины. Фрэнк был прав. Мне нужно домой. Поверните к Морнинг Сайду, сэр! Да-да, на север…***
Ночь была темна. Утро было холодным. Я — по-прежнему мертвым. Меня что-то глушило после встречи с Йеном, со Стиви, с Фрэнком. И к шести утра я понял, что это осознание, настоящие осознание того, что Брендон здесь. Где-то рядом. Близко. Возможно, на расстоянии нескольких сотен метров. Что оно для меня? Всего лишь секунда времени. Я ждал куда дольше. Всю ночь я провел ужасно, потому что мысль о нем не оставляла меня. Даллон не искал меня — он не желал меня видеть, и мне было больно. Почти физически, мне было больно просто ждать. Я знал, что что-то может произойти — мы оба были в одном и том же городе, и город этот незримо сгорал от силы нашей ненависти. Мы сжимали этим чувством расстояния между нами, я думал, еще чуть-чуть, и я снова услышу его голос в моей голове. И вот я стоял там, где мечтал оказаться меньше всего. Покрытые пылью воспоминания закружились в воздухе, душили меня, оседали на моей одежде, чтобы я почувствовал жжение там, где они прикоснулись ко мне. Мой старый дом, еще один. Почему в каждом из них, мне суждено проливать кровь несчастных людей? Почему я не могу нести чувства иные, кроме страха и боли? Потому что я соткан из них, или потому что хочу быть таким? Я встряхнул занавески и отодвинул их, давая утреннему солнцу просочиться сквозь окна. Здесь было хорошо. Здесь было больно. И здесь я сел, доставая немыслимое для человека количество трипов, ожидая, что меня это убьет. Но, к сожалению, не убило. Наркотики словно витаминки для вампиров. Я проснулся от громкого чужого смеха. Резкого и раскатистого, словно газонокосилка над ухом. Но никто не смеялся. Тогда я открыл глаза и сквозь темные растекающиеся лужи в глазах увидел человека. Он сел на одном из кресел, не предлагая мне встать и не протягивая руку, и я остался сидеть на полу возле пустых книжных шкафов. Я не чувствовал запахов, резко оглох на правое ухо, и боль, словно молния, сверкнула в голове. — Ты выглядишь еще хуже, чем я представлял, — сказал человек. Я улыбнулся. Он говорил, словно приветствовал меня утром, перед уходом в университет — легко и непринужденно. Мне было обидно, что наркотики отобрали у меня способность четко видеть — я так хотел взглянуть на него спустя три года. Он встал и подошел ближе, но не так, словно хотел дотронуться до меня или разглядеть получше. Я снова улыбнулся, но вдруг понял, что мои губы не сдвинулись ни на миллиметр. — Так много всего, что я хочу спросить… Я пошевелил рукой и впился ногтем большого пальца в другие пальцы по очереди. Немного бодрости и я был в состоянии сесть прямо и увидеть лучше его силуэт. Брендон дернулся, словно испугался, что я — вампир под передозом тяжелых наркотиков смогу причинить ему боль. — Почему ты здесь? — прошептал я, не уверенный в том, что он не галлюцинация. — А ты почему? — Чтобы убить кого-нибудь. Я усмехнулся. Во мне снова проснулась жажда. С трудом я поднялся, и сделал шаг навстречу приведению. — Ты с трудом стоишь на ногах. Кого же ты хотел убить? Я промолчал, кривовато улыбаясь. Я надеялся, что он понимал кого. — Здесь всегда так тихо. Он не ответил. — Они сказали, что ты не в себе в последнее время. Я засмеялся, и в глазах у меня немного прояснилось. Наклонившись ближе, я увидел очертания его лица — сильный подбородок, немного большой нос и глубокие карие глаза. Он смотрел прямо на меня, и взгляд его утягивал в микроскопический абстрактно-галюциногенный мир. — Ты действительно вернулся? — засматриваясь, произнес я. Это показалось ему забавным на мгновение, и его бледные губы чуть дрогнули в улыбке. — Ты выглядишь как мертвый, — прошептал я, пытаясь дотянуться рукой до его бледной кожи на щеке. Брендон отшатнулся от меня. — Тебе нельзя приближаться ко мне. — Это ты пришёл сюда. — Этот дом почти настолько же мой, насколько и твой, — резко бросил он. Я усмехнулся. — Этот дом ничей. Он — пустота. Брендон дернулся, злобно уставившись на меня. Я пошатнулся, но успел настигнуть его у входной арки гостиной, прижимая к стене. Он поджал губы, отшатываясь от меня, но я схватил его за руки, притягивая одну из них ближе и одергивая рукав кофты. — Ты - идиот, — прошипел я. Шрам, узорами размытый на его запястье, горел для меня неоновой красной табличкой. Брендон вырвал руку. — Тебя убьют, если ты причинишь мне боль. — Очнись, Брендон, — усмехнулся я. — Я есть и боль и смерть. Он скривился от звука моего голоса. Я знал, что был ему противен, в конце концов, кому на этом свете я еще противен не был? — Мне жаль, что так вышло. Мне всегда жаль, когда я совершаю дрянные поступки, вот только жалость эта длится недолго. Я почти не помнил, как сделал это, как моя рука коснулась его, как пальцы сжали горло. На полу не было заляпанного убийствами ковра, чтобы смягчить наше падение. Я был так слаб, что он без труда ударил меня. И потом еще раз. Пока кровь не начала стекать по моему лицу. Отчаянными ударами он прокладывал себе дорогу к жизни, вот уже второй раз. И все равно я был сильнее. — Когда ты убьешь меня, у тебя не останется ничего, — дрожа, прошептал он. Его руки были зажаты моими, его тело было уже не в состоянии отразить атаку, и все равно он продолжал причинять мне боль. — Мне ничего и не нужно. Мне нужно было три года, чтобы осознать, что у Солнца нет вкуса. А ведь я мечтал о нем всю эту тысячу с лишним дней. Я был так глуп, убит, растерян. Я думал, что жил ради мести, но я жил ради вкуса жизни. А у нее, оказывается, нет вкуса. Звук ударов сердца Брендона оглушал, я бился в истерике, пока мои зубы вонзались в его шею снова и снова. Мое безумие окрасилось в белый цвет снега трехгодичной давности, обрело плоть, отобрав у меня мое тело. Я не принадлежал себе более ста лет, но чем медленнее билось его сердце, тем меньше я узнавал в себе кого-то, с именем Райан Росс. Я откатился в сторону, бездумно пялясь в потолок. Смерть постучалась в дверь дома, позвонила в звонок, и в итоге решила, что может войти без спроса. Она прошла и остановилась, глядя на вампира, больше похожего на контуженного и человека, предлагающего свою душу. И я прикрыл глаза, чувствуя, как раскаленная слеза обжигает мою кожу. Я попрощался со смертью. Послал её, в порыве ярости. Но она не уходила, ждала и смотрела, пока я прокусывал своё запястье, поднося его к бледно-голубым губам. «Если он выживет», сказал я себе, «мы умрём вместе». И тогда начался отсчет. Двадцать четыре, двадцать пять… Сто тридцать, сто тридцать один, сто тридцать два… Двести шестнадцать… Триста… Секундам не было конца, и я перестал ощущать его пульс. Ночь сменилась утром. Я коснулся его лица, но Брендон не пошевелился. И я только тогда заметил, как сильно он изменился, его черты стали другими, а бледность сделала его кожу тонкой словно вуаль. Я поцеловал его. Ощутил его безжизненные губы и весь пепел ненависти, который он оставил на них. Но было что-то еще. Моя кровь на них, отдающая забродившей кислотой. Я думал, мне кажется, это вполне могло быть действие наркотиков, или я просто окончательно сошел с ума. Брендон открыл глаза. Залитые красным, тусклые, мертвые. Его ресницы дрожали, и из горла вырвался всхлип. Я отполз в сторону, что-то внутри меня сковало все тело ужасом. Я совершил что-то кошмарное. Создал монстра из своего врага. Брендон откашлялся, и сгустки крови вырвались наружу. Потом снова. Он повернул голову и из глаз его покатились кровавые слезы. Он потянулся к моей руке, почти как слепой щенок, но я лишь стер каплю крови с его щеки, потрясенно осознавая, что кровь эта не моя. — Что ты сделал? — хрипел он еле слышно, пытаясь подняться, но на деле лишь упирался руками в пол, бесконтрольно дрожа. Видите ли, когда вы обращаете вампира, нужно понимать, что это тонкий, почти ювелирный процесс. Вы как будто создаете бриллиант, и если хоть немного ваша рука дрогнет — вы испортите камень навсегда. Видите ли, чтобы понимать, когда нужно остановиться, необходимо иметь чистый рассудок, потому что в порыве безумия, когда внутри тебя чужая кровь, становится непонятно, это стучит твоё мертвое сердце или умирает живое. Здесь важны секунды, на которые я наплевал. Я отдал это право на долю случая, как когда кидаешь кости. И вот выпали шестёрки. — Что ты сделал? Я расшевелил кровь в моём теле, я запустил процесс необратимой болезни, заставил его глаза кровоточить, давление подняться выше допустимой нормы. Я поднял микрочастицу смерти из утробы его сердца и расколол её, выливая яд. Я сделал самую глобальную ошибку в моей жизни. Я просчитался в секундах.