Wrist of the Sun. Part II

Да, так нечестно, но земля кажется нам адом, именно потому, что мы надеемся найти тут рай. Земля — это земля. Мертвые — это мертвые. Чак Паланик. Проклятые. Хорошо, представим себе, что я человек. У меня есть настоящие живые чувства, я верю в Бога или просто подчиняюсь законам общественной морали. У меня мечты о любви, и я глубоко ощущаю чужую боль или радость. Я человек. Я никогда не умирал. Моё тело дышит теплом и разгоняет горячую кровь. Я человек. Но вот еще что. Представим себе, что всё вампиры просто люди, которые застряли в движении бесконечности. Что на самом деле всё это с нами делают не физиологические изменения, не полное перестраивание работы внутренних органов. Таламус и гипоталамус в полном порядке, а всему виной только время. Время, и бесконечная жизнь, которую мы вынуждены проживать. Тогда всем нам нет оправдания — мы безумные, одинокие и несчастные существа. Жалейте нас! Ещё! Пока мы не решим вас убить. Что если вампиризма нет? И голода нет. Может, это лишь оправдание для насилия. И все мы просто двинутые маньяки. Уверяю, если бы людям даровали бессмертие, они бы непременно стали «вампирами». Но теперь о реальности. В ней мы вынуждены подчиняться природным метаморфозам нашего тела, для которого выпить крови равносильно желанию человека утолить голод свежим куском прожаренного стейка. Это не мистика для нас. Вампиризм существует, и я вынужден вскрывать пакеты с кровью пачку за пачкой каждый час, только чтобы несчастное умирающее создание попыталось хотя бы на секунду приоткрыть свои глаза. Когда же оно их приоткрыло, то мне виделась в них только мольба о новой крови. — Это последняя, прости. Брендон повернул голову на звук моего голоса. Выглядел он так будто готов расплакаться. — У меня живот будто горит. — Представь, что это изжога. От этого он еще больше скрючился, лежа на боку, собирая пальцем остатки капель крови на губах. Спустя неделю ему всё еще не становилось лучше. Он выглядел по-прежнему измученно и уязвимо, но я всё равно не решался подходить к нему слишком близко, или задерживаться с ним в подвале дольше, чем на то время, когда он выпивает кровь. Я пытался не касаться его, не сжимать его руки и даже не наклоняться к его лицу. Он мог в любой момент перестать быть страдающей жертвой, и тогда жертвой стал бы я. В конце концов, сейчас для него любое существо, имеющее кровь, обладало особенным шармом. — Как насчет крови рогатого скота? — предложил Даллон. — Предлагаешь убить корову? — Они всегда в ходу. Я знаю фермеров, которые с радостью откачают сколько надо. — Мы что, в таком отчаянии? — я воскликнул, но больше от обеспокоенности. Если мы переходили с доноров на животных, значит, было в нашем положении что-то пугающее. — Питтсбург, Райан, это город с населением чуть больше трехсот тысяч человек, вампиров здесь несколько десятков, считая тех, кто числится в культе, тех, кто не в культе и тех, кого порождают такие вот идиоты вроде тебя. Так что да - мы в отчаянии. Здесь нет круглосуточного волмарта для продажи крови. Либо коровы, либо крысы. Выбирай. Выбирай. Выбирай. Выбирай. Когда-то он уже произнес нечто подобное и в том же тоне. «Выбирай, жизнь здесь или смерть со мной». — Если всё так плохо, то почему ты сидишь здесь, а не спасаешь мир? — Я делаю то, что необходимо от меня прямо сейчас. — Что же? — Спасаю мир от тебя. Очень смешно. На секунду я даже улыбнулся, а может мне это показалось. Более вероятно, что слова Даллона вызвали во мне какую-то судорогу, вследствие чего мои губы изогнулись. Присутствие его в моей жизни само по себе вызывало внутренние конвульсивные припадки, и теперь, когда я находился в такой момент смятения, слабости и растерянности, он всегда был рядом, чтобы напоминать мне о моей сущности и обо всех ошибках моего прошлого. И ещё… не то, что бы Даллон был серьёзной угрозой, но он бы без труда сделал так, чтобы любой на месте Брендона умер, причем моими же руками. Этот человек не умел правильно обращаться словами (по крайне мере не настолько искусно, чтобы заставить с их помощью кого-то убивать), но он сам был этими словами. Каждая линия его руки способна была направить тебя в нужную сторону, каждое движение нашептало бы безмолвную поэзию. Если и существовали на Земле создания опаснее вампиров, то эти создания были сродни ему. Из нашего нового дома мы перевезли немного вещей. Стянули простыни с мебели, выбили всю пыль из каждого угла. Нам приходилось оставаться в этом месте на какое-то время, так что нужно было вновь сделать его домом. Когда я застилал постель в своей старой спальне, вот что удивило меня — ни разу я не подумал о том, сколько ночей провел здесь в одиночестве или сколько ночей я провел здесь с Брендоном. Мне вспомнились времена, когда каждое новое место, в которое меня затаскивал Даллон становилось нашим пристанищем. Каждый раз я не думал о том, что это «не наше место», я думал «это место, где мы можем укрыться, где нам необходимо быть». Вот в чем была разница. Каждый раз рядом с ним приходилось от чего-то бежать, и желательно так, чтобы ничто не могло последовать за нами. Он медленно подошёл к раскрытой двери из моей спальни и постучал дважды. — Я достал кровь животных. — Я не буду рисковать и давать её ему в одиночку. — Она не так плоха. При эпидемии испанки ты вот нисколько не брезговал. — При эпидемии испанки я уже много лет как был вампиром, это был вопрос выживания, — вздохнул я. — У него тоже вопрос выживания. Он будет валяться в болевом шоке или хоть немного утолит свой голод — его выбор не велик. — А что насчёт нас? — я усмехнулся. — Что делать нам? — Заткнуться и выпить крови коровы, — меланхолично ответил Даллон. Два пакетика с кровью рубиновым цветом блестели в его руках. — Почему именно сейчас? — вспылил я. — Вы молчали так долго, вечно что-то утаивали. Неужели за столько лет вы не придумали решения проблемы? — Какое здесь может быть решение, Райан? Мы на чужой земле. Мы в Америке. Это не наш дом, твой, может быть, но не наш. Здесь не наши законы, и мы не имеем права их выстраивать. Кинан делает это. Но этот ублюдок за океаном, зарылся на какой-нибудь вилле с виноградниками и двигает нам свои философские идеи. — Так не слушайте их. Уйдите из «культа», создайте свой. Начните всё заново. — За столько лет ты всё ещё ничего не понял. Каждый раз тебя отправляли избавиться от какого-нибудь человека или вампира, и ты не вынес при этом для себя ничего? Нет жизни без «культа». Как только ты уходишь, ты становишься врагом и каждую секунду жизни ты отныне под прицелом. — Значит, вы бы убили меня, если бы я ушёл? Даллон подошёл ко мне, заглядывая в глаза своим бесконечно долгим взглядом. — Я бы не позволил тебе уйти. — О, как мило, — саркастично протянул я. В моём тоне была эта отвратительная горечь — ненависть и беспомощность. — Расценивать мне это как заботу? Ни на секунду выражение его лица не изменилось. Даллон протянул мне пакеты с кровью, как беспокойная мать наскребающая последнее в период мирового голода. — Возьми кровь, Райан. Сощурившись, я пытался угадать, было ли в его голосе что-то, что я усмотрел в словах произнесённых ранее — о том, как он не отпустил бы меня, потому что вне «культа» меня бы убили. Конечно, ничего там не было, но я стал рассчитывать хоть на толику отчаяния. — Дай мне её сам, — я отодвинул в сторону пакеты. — Свою. — И этим ты хотел меня смутить? — насмешливо произнес он. — Я знаю ощущение твоих клыков на моей шее лучше, чем собственное имя. — А я вот нет. До сих пор не знаю, как тебя зовут на самом деле. Каждый раз, когда мы остаёмся вдвоем. Каждый раз, когда возвращается прошлое, над нами нависает что-то тяжёлое и невыносимое. Самое действенное решение проблемы всегда — заткнуться, но я всё не затыкаюсь. Даллон усмехается, и это отчасти немного пугает, может потому что в это раз он усмехается слишком естественно, легко, даже как-то нежно. Его линия челюсти говорит «всё хорошо, подойди ближе, я забочусь о тебе», но я слышу «держись подальше от этого оголенного провода». Я боялся услышать то, что он собирался сказать. Надо было заставить его замолчать, тогда я мог бы и дальше ненавидеть весь его образ. Но он открыл свой поганый рот: — Меня всегда звали так, как я назвался в день нашей встречи.

***

Самое прекрасное мгновение, когда вы просыпаетесь ото сна после смерти, и чувствуете, как замерла жизнь в вашем теле. До этого момента вам придется слышать, как внутри бешено движется кровь, как неровно стучит ваше сердце, как отмирают участки вашей кожи. А потом вы достигаете этого апогея и навсегда становитесь манекеном в витрине вашей новой вечной жизни. Я узнал бы это выражение лица, даже если бы никогда не видел вживую обращение вампиров. Я бы просто понял, так, как люди, пережившие отравление видят, что парнишке с позеленевшим лицом поплохело. Просто это очевидно. В глазах Брендона застыло время. Или это он застыл во времени. В мире всё относительно, так что тут можно выбрать любой вариант. — Это что, наручники? — его руки дернулись, и от стен отразился тонкий звон металла. — Зачем? — Чтобы ты никого не убил. Спустившись в сырой подвал, я первым делом включил старую причудливую лампу из маленьких кусочков стекла, работающую исключительно от батареек. Что-что, а проводить электричество к опасному, отчаянному и желающему мести вампиру было бы, по меньшей мере, глупо. Брендон сощурился от света, но не развернулся, медленно провожая меня взглядом, пока я пытался подойти к нему и оставить принесенную кровь так, чтобы не оказываться с ним слишком близко. — Ведь я тут один, — в хриплом обессиленном голосе его пробивалась еле слышная живость. — В том числе ты можешь убить и себя. — Такое случалось? Чтобы вампир убил себя? — Редко. Иногда вампиры в заключениях пили свою кровь, чтобы выжить. Но в итоге всё равно умирали. — Ободряюще. Спасибо. — Это тебе, — я протянул стакан, осторожно оставляя его на полу возле Брендона. — Постарайся не слишком обращать внимания на вкус. — С ней что-то не так? Ты всё-таки решил меня убить? — Если б это было возможно с помощью отравленной крови, тогда я бы не предупреждал. — Может это проверка, — хмыкнул он. — Ты думал, что я подумаю, что ты лжешь, чтобы я не выпил её. И я бы выпил назло? — Тогда просто не пей её, но ответа мы тогда так и не узнаем. Внезапно дышать в подвале стало легче. Брендон снова уставился куда-то в потолок, прислушиваясь к ходу времени, и только улыбка легким мазком вырисовывалась на его губах. — Сейчас стало по-другому, — произнес он. — Уже не так больно. То есть, больно, но будто я принял аспирина, и всё стало отдалённым. — Наслаждайся, пока можешь. Это долго не продлиться. — Как с этим можно прожить вечность? — Никто ещё не прожил вечность. Вот и ответ. Я поднялся по лестнице, собираясь уже уйти, как меня остановил последний вопрос. — Райан? — чуть громче произнес он. — Что с Йеном?

***

— Тебе пора перестать приходить, когда тебя не ждут. Йен Кроуфорд криво улыбнулся на мои слова, и, будто их и не было вовсе, перешагнул через порог дома. Иногда было даже немного обидно, что все эти суеверия о вампирах не были реальными — например эта история с тем, что вампиры не могут входить в дом без приглашения. Если бы было так, Йен Кроуфорд не мозолил бы мне глаза. С другой стороны, это сделало бы многие вещи очень сложными — и я, к примеру, никогда бы не смог явиться на порог дома какого-нибудь бедняги, бегущего от законов «культа». Однако я был бы готов согласиться на эти неудобства, лишь бы не видеть, как этот парень в своих поношенных кожаных челси разносит грязь по моему паркету. — Я здесь не ради твоего смазливого личика, — закатил он глаза. — Просто хочу проверить Брендона. И я принёс это. Из черного спортивного рюкзака, что висел на его плече, он вытащил парочку пакетов с донорской кровью. — Как ты её достал? — Я знаю парня, который знает парня, который знает другого парня… ну, и так далее, — усмехнулся Йен на мой скептичный взгляд. — Успокойся, она нормальная. Просто есть ребята, готовые пожертвовать кое-что для вампиров. — Люди? — Конечно люди! А у кого бы ещё я кровь откачал? — Откуда они знают о вампирах? — Ты шутишь, Росс? После новых законов многие стали сходиться с людьми. Ну, и ты знаешь, секрет вампиров уже не секрет для некоторых. — Это может быть опасно, как… Элиот знает об этом? — Многие знают, — насмешливо вздохнул он. — Думаешь, закон писан для тех вампиров, которые ушли? — Хочешь сказать, что они допускают что-то такое? После всего, что… После всего, что мне пришлось сделать ради этой тайны? Я своими руками избавлялся от всех, кто разглашал это. — Ты избавлялся от бесполезных и болтливых. Но есть и другие. — Почему я не знал? — Очнись, Райан. Ты же сидишь в своей норе уже долгие годы. И твой папочка так заботиться обо всём, что тебе надо знать. Он бы не допустил, чтобы у тебя возникли сомнения, понимаешь? Тошно. Стало так невыносимо тошно от всего, что резко пронеслось в моей голове. Эта мысль, на самом деле всегда сидела во мне где-то глубоко внутри, только раньше она никогда не значила чего-то настоящего, а теперь она значит всё. Я не мог поверить, наверное, даже больше не в то, что мне сказал Йен, а в то, что это мне сказал именно Йен. — Да ладно, Росс, — вдруг совершенно искренне отозвался он. — Расслабься. Забей на это. Ты убил много людей, потому что думал, что это единственный выход. С кем не бывает? Я как-то совершенно безлико взглянул на него. — Ну, на, — пихнул он мне в руки один из пакетов с кровью. — Не кисни. И не делай вид, что не знал, что их законы работают только в нужную им сторону. Он прошёл мимо, оставляя в полном безвыходном море раздумий. За ним захлопнулась дверь в подвал, а я всё еще стоял как пораженный, впяливаясь в пакет с кровью, где черным маркером было кривовато выведено «III Рез.фак.полож.», как самая настоящая печать достоверности. И я поверил в тот момент. Поверил словам Йена, потому что от него мне доводилось куда меньше слышать лжи, чем от старших вампиров «культа». Хотя в некоторых случаях, это не самый весомый аргумент. Но, тем не менее, это было очевидно, что всё, что они выстраивали вокруг меня, было основано на лжи. А ведь на самом деле! Ну, а что, вы думаете, что ваши жизни не основаны на лжи? Оглянитесь, всё вокруг есть что-то скрытое, есть что-то ложное. Это жизнь, в которой ни в чём нельзя быть уверенным наверняка. Мне не было смысла злиться на эту правду, но я злился. Мёртвых не тревожат мёртвые. Так говорят. А меня тревожат. Они тревожили меня многие годы, они звали меня по имени в свои последние минуты. Говорят, даже к смерти можно привыкнуть. Можно привыкнуть к боли, страху, страданиям. Можно привыкнуть к голоду. Но я не научился привыкать. Рано или поздно я натыкался на что-то, что расшевеливало мою напускную привычку, как муравьи из разорённого муравейника, все мои усопшие страдания вырывались наружу. И за это я не мог их простить. В подвале что-то разбилось — что-то стеклянное, что-то ценное, что-то хрупкое. Наверняка тот самый светильник. Я ворвался в окутанную тьмой комнату, где Йен стоял в состоянии близком к страху и отчаянию, а перед ним был Брендон, всё ещё закованный в наручники, но свободный в своём гневе. — Убирайся, — жестко прошипел он Кроуфорду. — Вон! Пошёл вон! Прогони его! — адресовал он последнее мне. — В чём дело? Я пытаюсь тебе помочь! — пытался защититься Йен. — Это я, Брендон! Какие проблемы?! Из Ури вырвалось что-то вроде отчаянного рычания. — Я сказал проваливай, Йен! — Но ты не в порядке! Я не уйду пока… — Уходи, — отрезал я, улавливая в полумраке безжизненный взгляд Брендона. Яркий цвет зрачков его блеснул чем-то холодным, как сталь на солнце. — Йен. Ты провоцируешь его. — Я? — всполошился вампир. — Я единственный, кому есть до него дело! И я уж точно не представляю для него угрозы! Тогда какого хрена? Это ты его провоцируешь! — Ты уйдешь нахрен или нет? — Брендон резко дернулся, брякая металлом наручников, и, как цепной пёс, попытался двинуться в нашу сторону. Йен отшатнулся. Я знал, что ему больно от этого, но это было то, чего он заслуживал. Хотя я и не понимал причины происходящего, я был в глубине души всему этому рад. — Я вернусь позже, хорошо? Когда тебе станет лучше? — Нет! Убирайся и не приходи, пока я не позову! Спустя секунды обдумываний, Йен покорно кивнул. Он пихнул пакеты с кровью мне в руки и поспешил убраться из подвала. За ним снова захлопнулась дверь, на этот раз — входная дверь моего дома. — Что произошло? — спросил я, когда всё затихло. Сделав шаг, я услышал, как осколки лампы хрустнули под ногами и даже немного расстроился её потери. — Ему нельзя быть здесь. Почему ты вообще его пустил? — огрызнулся Брендон как обиженный ребёнок. — Я не собирался удерживать его силой. — В следующий раз удержи. — Я не твоя личная охрана. — Это всё твоя вина, так неси ответственность. Я усмехнулся. — Ты собираешься призвать к моей совести? После всего? — Хватит пытаться стать ублюдком, Райан. У тебя не получается. — И всё же, — произнес я. — Почему ты прогнал его? Брендон нервно сжимал руки в кулаки и крутил ими, натирая кожу о металл наручников. На его уставшем, бледном лице помимо маленьких ошмётков облезлой кожи и ярких вен нарисовалась болезненная улыбка. — Каждый раз, когда кто-то рядом, мне так невыносимо хочется убивать. Он склонил голову, как будто каялся. Святое дитя с мрачными желаниями в позе плачущего ангела. — Тогда почему ты не прогнал меня? — О! — усмехнулся он. — Райан, убить тебя в порыве ярости, которую я не могу контролировать, моё самое большое счастье в жизни. — В таком случае, — склонившись над ним и изображая самый серьёзный взгляд сурового родителя, произнес я. — Наручники мы тебе снимем не скоро.

***

Музыка звучит лучше ближе к вечеру — в этом есть её тайная магия. Она звучит ещё лучше, когда тебе совсем херово, однако, она просто невозможна, когда в твоей голове нет места больше ничему, кроме мыслей. Это были The Everly Brothers под которых Фрэнк всегда предпочитал закладываться и рассуждать о смысле жизни и о хуевости нашего положения. Было во Фрэнке, как и в них, всегда что-то между мечтательным счастьем и меланхолией. — Меня уже начинает это раздражать. Эта песня на повторе пятый раз, — сказал я, отмахиваясь от затопившего комнату дыма его косяка. Фрэнк забавно усмехнулся, вытягивая руку, только не отгоняя нависшие облака от себя, а рисуя на них пальцем невидимые знаки. — А мне нравится. Это же, как там, музыка твоей молодости? У тебя она вообще была, молодость? — Нет, я всегда был столетним вампиром с расшатанной психикой. Фрэнк хмыкнул, прикрывая глаза, словно уставая от этого разговора. — Я тут подумал. Я могу тоже заботиться о Брендоне. Я лучше тебя помню эти ощущения. Будто это вчера произошло. — Ты не помнишь этих ощущений, Фрэнк. Ты никогда не переживал ничего подобного. Элиот обратил тебя с хирургической точностью, а я… Это другое, когда в тебя попадает слишком много крови вампира. Пресыщение слишком сильно трансформирует. — Он станет… супервампиром? — усмехнулся Айеро. — Такие вообще существуют? Дадим ему кличку как у супергероя? — Нет, просто… Результат может быть непредсказуемым. Когда Элиот обращал Джорджиану он просчитался всего на чуть-чуть, и она до сих пор не может от этого отойти. Она видела всё, что когда-либо видел он, знала всё, что он когда-либо знал. Она не сможет жить, если он умрёт. Это в её голове теперь. Ты знаешь, что когда тебя обращают, меняется строение твоего мозга? — Если в моём что и поменялось, то оно не слишком задело мою болезнь. А жаль. — Но тебе стало намного лучше. — Помимо прочего. Ага. Когда смог в комнате немного развеялся, вечернее солнце разлило свет сквозь окна по всей гостиной. Мы пытались о чем-то говорить, но смысл сказанного с переменным успехом доходил до нас обоих. Возможно, Фрэнк думал о своём прошлом, думал, что же он забыл и что же он потерял. Возможно, он вспомнил внезапно что-то, что казалось ушедшим уже навсегда. У меня не было правильного ответа на этот вопрос, я даже не мог сказать точно, о чем думал я. Потому что я думал обо всём одновременно. Мне казалось, я добирался до истины, до чего-то важного, но потом это ускользало от меня, как лучи солнца, которые никак нельзя схватить. И всё, что сказал Йен, снова меня запутало, будто перевернуло все парадигмы моей жизни. Но ещё я думал о Брендоне и его застекленевших глазах настоящего мертвеца, когда он попросил Йена уйти. Он ещё был больше человеком, чем кем-либо ещё. Возможно, у него будет шанс сохранить свою человечность дольше остальных, ведь это он имеет самое горящее сердце из всех, что я знаю. — Кто-то идёт, — внезапно всполошился Фрэнк. За дверью послышались твердые уверенные шаги, медленное сердцебиение и приторно-сладкие духи. Они не стучались. Дверь Джорджиана открыла эффектно и в стиле самых замыленных боевиков — с ноги. Только ей это давалось куда проще, чем любому человеческому мужчине. За быстрыми движениями её я не заметил, как стремительно она преодолела расстояние между нами и, схватив меня за воротник, скинула на пол. Вид у неё был решительный и разъяренный. — Как ты только посмел, — выделяя каждое слово, словно выцарапывая его по стеклу, произнесла она. Ногой в длинных сапогах с тяжелым толстым каблуком она уперлась мне в плечо, возвышаясь, как победитель в поединке. — После всего, что мы сделали для тебя. После всех шансов, что мы тебе дали. Как ты посмел? Только в тот момент я заметил, как в комнате, за спиной Джо оказались Даллон и Джерард. И если первый не реагировал на происходящее никаким образом, то Джерарда эта сцена хоть немного, но забавляла. — Просто знаешь, Джо. Так сложно понять грань, когда ты лажаешь, и когда ты уже лажаешь по крупному. Я просто решил, а что если я получу от вас ещё одну красную карточку? Мой каламбур нисколько её не насмешил. Давление ноги на моё плечо стало сильнее. — Ты всё ещё в «культе», Райан. Ты всё ещё подчиняешься нам. — Элиоту, если быть точным. — Нет, — покачала она головой. — Нам. — Ты не можешь наказать меня за него, — усмехнулся я. — Если меня полагается отчитать, то он должен явиться сюда сам. — Нет-нет, Райан. Это ты придёшь к нему. Придёшь и объяснишь, как ты посмел без нашего ведома обратить смертного, да ещё и того, кого не должен был обращать ни один вампир «культа». — Справедливо. Однако не уверен, что хочу это делать в ближайшее время. Пусть он придёт за мной. Придёт за Брендоном. Мне всё равно, Джо. Ни один из исходов меня не пугает. Её драматичная пауза закончилась коротким вздохом, после которого моё плечо наконец-то освободилось от тяжести её стопы. — Это не пройдёт незамеченным, Райан. Но сегодня мы здесь не за этим. Она развернулась в сторону подвала и последовала туда уверенно. Она знала, что Брендон там — это было в каждом её шаге. Джерард приветственно кивнул мне, всё ещё наслаждаясь происходящим, и ушёл следом за ней. В комнате остался только я, лежащий на деревянном полу, Фрэнк, замерший на месте, и Даллон. — Зачем ты сделал это? — я встретился с ним взглядом, но вряд ли он заметил всё то, что я испытывал глядя на него. — Ты сам пообещал Йену, что Элиот ничего не узнает. — Элиот и не знает, — ответил Даллон. — Только они. На твоём месте я был бы благодарен. Элиот простит. Элиот всегда прощает. Но Джорджиана… — Она убьет его? Она делает это прямо сейчас? — А ты слышишь мольбы о помощи? — В чем подвох? — Я спасаю тебя, Райан. Снова. Подумай об этом. — Это было не обязательно. — Они бы убили тебя. На этот раз, они бы сделали это, Райан. Ты натворил слишком много. — Но ты здесь, вот уж совпадение! — Оказываю тебе очередную услугу. — И что взамен? Что ещё я должен сделать для тебя? Даллон медленно вздохнул, пробегаясь коротким взглядом по стене позади меня. Он был серьёзен, он был словно в тот единственный день, когда попросил меня отдать ему свою жизнь. — Ты отпустишь его. Что бы ни случилось потом, когда он придёт в себя. Ты его отпустишь. — Я никогда его не держал. Это он пришёл сюда. Он посмотрел на меня так, будто мои слова были ложью, и он не верил в них ни на секунду. На самом деле я верил в них не больше. — Ты отпустишь его. Замок на двери подвала защелкнулся, и Джорджиана с Джерардом, полностью удовлетворенные тем, что увидели, вернулись к нам. — Помни о моих словах, Райан. И не расстраивай меня больше. Она подарила Даллону холодный короткий взгляд и вышла из дома своей легкой походкой. Они были призраками — злобными, неупокоенными, мстительными. Призраками моего прошлого, которые прицепились к моей памяти и убивали всё живое вокруг меня. Даже в доме похолодало после их присутствия. Джо сказала помнить о её словах, но единственные слова, которые я запомнил, это слова Даллона. И я сказал себе «да. Да, я сделаю это», пока подбирал с пола сорванный с входной двери замок.