Азерот: обратная сторона войны

Послеполуденное жаркое солнце, наконец-то выйдя из продолжительного изнуряющего зенита, начало медленно клониться к западной стороне неба, побуждая жителей деревни Зеб’ахари покинуть свои жилища и вернуться к привычным делам. Миттува же, в отличие от соседей, никуда не спешила, устроившись на широком подоконнике с глиняной миской нечищеного речного гороха и тщательно вышелушивая из длинных подсохших стручков спелые сочно-зеленые зёрна. С самого своего переезда с большой земли на Зандалар девушка необычайно полюбила созерцать, наблюдать за размеренной жизнью рыбацкой деревушки, в которую незаметно для себя оказалась вовлечена, за движением облаков в пронзительно-ярком, независимо от времени суток, высоком небе, за морскими волнами постоянно делящими горизонт. Ей нравились простые местные жители, среди которых не было знатных дазар’алорских господ, сияющих словно идолы со жреческих алтарей золотом и драгоценными камнями. Зеб’ахари населяли в основном рыбаки, ремесленники и пастухи. В деревне исконно разводили могучих, но добродушных травоядных гигантов анкилодонов, коих использовали в хозяйстве сами жители, и раз в год продавали на Большом Смотре в Крааль Ящеров, а порой и частным лицам из соседних деревень, если желающие находились. Практически в каждом подворье зеб’ахарцы держали анкилодона, за исключением тех, кто приезжал в деревню на сезонные заработки, или был занят принципиально другой деятельностью. Миттува вздохнула, временно отложив свою рутинную работу. Всё-таки на Зандаларе было куда жарче, чем на ее родных Островах Эха. Несмотря на непосредственную близость к побережью и непрерывное дыхание привычных ей с детства морских бризов, солнце здесь было жарче и ослепительней и как будто бы стояло в разы ниже над землёй. Наверное, именно по этой причине коренные зандалары одевались ещё более открыто и легко, чем ее соплеменники. Снующие по деревне мужчины зачастую щеголяли голым торсом, а женщины, разве что, прикрывали от чужих взглядов грудь, да наматывали на бедра летящие цветные ткани, практически не скрывающие фигуру. К новым порядкам пришлось привыкать и ей. Ведь она, в своих немногочисленных домотканых платьях, что отличались грубоватой текстурой и простым кроем с традиционной для ее народа вышивкой, привезенных из Калимдора, уж слишком сильно выделялась на фоне местных женщин… да и жарковато было в них, как ни крути. От тяжёлых украшений из связок перьев, костей и зубов калимдорских животных и птиц тоже пришлось отказаться, бережно убрав их в сундучок, приплывший вместе с ней на Зандалар. Теперь и Миттува предпочитала дополнять свой повседневный образ ярким цветком в волосах или цветочным же браслетом-гирляндой на запястье или лодыжке. Внезапно налетевший откуда-то с моря свежий ветерок всколыхнул легкие занавески, должные защитить от москитов, за которыми обреталась друидка, заставив ее невольно встрепенуться и инстинктивно податься навстречу такой желанной прохладе. Девушка несколько по-кошачьи выгнула спину, давая отдых затекшим от долгого сидения в одной позе мышцам, и с наслаждением потянула носом воздух с запахом морской соли, прогретого солнцем песка и готовящейся где-то неподалеку на углях свежевыловленной рыбы. Так уютно и очень по-домашнему… точнее, почти как дома. Мысленно поправив себя, она вновь вздохнула, и с едва уловимой затаенной грустью взглянула на линию горизонта, маячащую вдали. Где-то там, вдали от золотого берега Зандалара, где бесконечное, бескрайнее небо встречалось с сапфирово-синими волнами лежала ее далёкая родина, Калимдор. Вернётся ли она когда-нибудь туда? Да и будет ли нужна там, на родине, которую вопреки родительской воле покинула на огромном корабле, плывущем к чужой земле?.. Нет, она не хотела об этом думать. Не хотела вспоминать расставание с племенем. Пока не хотела. Отчаянно не желала смаковать подробности, ведь это все ещё причиняло боль. Нехотя покинув заоблачные дали, ее мысли вновь вернулись к делам насущным. Сегодняшний вечер и ночь ей вновь предстояло провести одной, ведь Тэмейя ещё вчера утром, перед отлётом из деревни, предупредила ее, что останется на пару дней в Краале, как того временами требовала ее служба. Помимо жирных минусов, в этом вынужденном одиночестве были и менее очевидные плюсы. Например, ей не нужно было готовить ужин на двоих, потратив массу времени на какое-нибудь мясное блюдо, которое всенепременно должно было присутствовать на столе, когда подруга получала увольнительные и являлась после службы домой. А самой ей много ли было надо? Зандаларская жара действовала на нее совершенно отвратительным образом, заметно снизив аппетит и с самого приезда вынуждая отдавать предпочтение очень лёгкой еде, состоящей преимущественно из фруктов и семян растений. Значит, изнурительная вечерняя готовка отпадала сама собой, как и обязательный визит на дазар’алорский базар, хоть запасы продуктов и подходили к концу. Завтра, все завтра. С утра она обязательно наберется решимости и отправится в столицу за покупками. Возможно, даже не одна, если удастся уговорить на это утомительное, долгое мероприятие единственного соплеменника в этом чужом краю, старика Зулкаджина, к ее бесконечной радости обитающего по соседству. Не привыкшая сидеть без дела Миттува за день успела начисто вымести и вымыть всю хижину, перебрать и привести в порядок кладовую, высадить в большие глиняные горшки собственноручно взращённые семена дикого морского стебля и речного гороха, которые надеялась окультурить и, если очень повезёт, несколько улучшить, не прибегая при этом к советам деревенских, которые занимались местным растениеводством не первый год. Впрочем, высаживать драгоценные немногочисленные «дремлющие» зерна, прихваченные из Дуротара, она пока так и не решалась, боясь по незнанию свойств здешней почвы и воды загубить эту крохотную живую ниточку, связь с утраченным домом. Наконец-таки убрав с колен миску с горохом, девушка ловко спрыгнула с подоконника и тщательно отряхнула юбку, избавляясь от крошечных фрагментов шелухи, приставших к ткани. Однако, вновь взяв в руки наполовину заполненную посудину, которую намеревалась водрузить на ближайшую полку, она так и обмерла, не в силах отвести взгляд от распахнутого окна. ОН был там. Видимо, успел выйти на улицу, пока она увлеченно подбирала с подола последние соринки, и теперь, как ни в чем ни бывало возился в паре метров от ее окон с двумя детёнышами анкилодона. Зандалар был слишком занят своей незатейливой игрой, поочередно опрокидывая каждого из малышей на спину и осторожно поглаживая мягкие, лишенные панциря и плотной чешуи выпуклые животики, чтобы заметить, что за ним наблюдают. Сердце в девичьей груди сладко и тревожно замерло, но лишь для того, чтобы в тот же миг забиться вдвое чаще. Миттува не знала, что ОН будет сегодня дома. Старик Зулкаджин и словом не обмолвился с утра, что ждёт его возвращения. Сама не зная зачем, друидка поспешно нырнула вглубь помещения, дабы пропасть из оконного проема, но при этом не утратить возможности видеть происходящее на улице. Прижавшись спиной к прохладному простенку и судорожно сжимая в руках края глиняной миски, она осторожно выглянула из своего укрытия. С каждым разом он все сильнее волновал ее кровь. И как бы ни пыталась она противиться этому чувству, оно не отпускало, оно захватывало ее всякий раз, когда он появлялся в деревне. Асанджи был раптари, как и ее Тэмейя. Но в то же время он был и друидом, как она сама. Миттува познакомилась с ним всего пару месяцев тому назад, когда Зулкаджин попросил его немного с ней позаниматься, рассказать о местных обычаях друидизма, помочь понять окружающую ее природу, зверей и птиц, ощутить связь с этой землёй, ставшей для нее новым домом… И она практически сразу оказалась очарована этим мужчиной. Его добротой, мягким обращением, приятным до дрожи в коленях тембром голоса, его пытливым живым умом, открытым для всего нового, в конце концов, его дружелюбием и простотой, так не свойственным представителям высшей жреческой касты здесь на Зандаларе. И это ещё, если не брать во внимание внешние данные. Несмотря на то, что Асанджи годился ей в отцы, выглядел он ничуть не хуже, а то и в разы привлекательнее, чем большинство его более молодых сородичей, успевших попасться Миттуве на глаза. Рослый, широкоплечий, со скульптурным рельефом крепких выпирающих мускулов, что красиво бугрились под темной, графитово-серой кожей, в нескольких местах все же исполосованной старыми шрамами, друид был воплощением силы и ловкости. Вот и сейчас девушка, как будто впервые, затаив дыхание разглядывала переплетения золотых татуировок на его практически нагом теле, насколько это позволяла статичная поза, мысленно в очередной раз вопрошая всех возможных Лоа о том, почему вообще на Зандаларе в порядке вещей ходить вне дома в одной набедренной повязке. Миттува была слишком взбудоражена, чтобы думать, поэтому продолжала смотреть, не отрывая взгляда. И во взгляде ее восхищение все больше смешивалось со смущением. Ей вовсе не хотелось знать, что за отношения могут связывать Асанджи со старым шаманом из ее племени. Она по-прежнему не верила, что целитель, степенный добрый старичок, который охотно помогал всем нуждающимся, в своем весьма преклонном возрасте способен был проявлять хоть какой-то интерес к делам сердечным. Да и вообще… Ведь зачем-то же он их сам познакомил? Может, и правда хотел, чтобы она хорошенько обдумала свое намерение связать судьбу с женщиной, и попыталась обрести иное счастье, создав традиционную крепкую семью, пусть и не с соплеменником? У нее, конечно же, не было ответов на эти вопросы. Однако к Асанджи тянуло, словно магнитом, и это ли был не повод сделать хотя бы пару крошечных шажков в нужном направлении?.. За своими размышлениями, едва ли не оглушенная гулкими, частыми ударами сердца в груди, девушка в какой-то миг, незаметно для себя разжала пальцы и выпустила из рук миску с горохом. Глухой стук прочной глиняной посудины об пол заставил ее легонько вздрогнуть, и наконец отвести влюбленный, немигающий взгляд от тепло улыбающегося и воркующего над детенышами зандалара. Несколько долгих секунд друидка рассеянно наблюдала, как по тщательно выскобленному, светлому и довольно ровному напольному настилу катятся во все стороны горошины, предрекая ей тем самым десяток-другой минут нудного ползания по углам, в поисках закатившихся в самые труднодоступные места комнаты, зелёных безобразников. — Вот я растяпа! — в сердцах выдохнула девушка, осознав-таки, что именно только что натворила. Потревоженный произошедшим неугомонный внутренний перфекционист требовал от нее немедленно начать убирать беспорядок, однако романтичная мечтательная натура, с недавних пор составляющая ему компанию, отчаянно протестовала, желая лишь вернуться к созерцанию объекта нежных чувств. С минуту Миттува постояла в замешательстве, но затем стремление к чистоте и порядку пересилило и она присела на корточки, подняв, по счастью, не расколовшуюся посудину и начав собирать в нее горошины. — Эх, сама себе все испортила, — заключила друидка, вытаскивая из-под короба с кухонным скарбом последнюю пару изумрудно-зеленых горошинок. На этот раз, водрузив-таки миску с трудами рук своих на отведённую для этого полку, девушка все же не смогла побороть в себе желание осторожно выглянуть в окно. А вдруг он все ещё был там?.. Нет. Ну конечно же, нет. На что она вообще только могла надеяться, убив столько времени на ликвидацию последствий своей невнимательности? Очередной горестный, на этот раз с нотками искреннего разочарования и недовольства собой, вздох затерялся где-то среди колышущихся занавесок. Двор был пуст. А далёкий горизонт на стыке неба и моря, которого уже успел коснуться ленивый солнечный диск, окрасился в оранжево-лиловые предзакатные цвета. Она понятия не имела сколько прошло времени, но внутренние ощущения, определенно, слишком искажали реальную цифру. Миттува была удручена, даже, в большей степени, раздосадована. Чувства внутри сбились в тугой неприятный комок. И будь она чуть более вспыльчивой, точно разбила бы сейчас об пол что-нибудь первое попавшееся под руку. Однако же момент был, кажется, безнадежно упущен. Солнце продолжало неумолимо садиться, а негативные эмоции, бушевавшие внутри подобно урагану ещё пару минут назад, заметно попритихли, сменившись невнятной тоской с нотками разочарования. Бороться с накатившей внезапно меланхолией в этом случае было абсолютно бесполезно и потому Миттува приняла это в очередной раз, как данность. Поправив чуть сместившиеся в окне занавески, девушка побрела в сторону небольшой кухоньки, впрочем, не рассчитывая, что лёгкий вечерний перекус хоть сколько нибудь отвлечет от невесёлых мыслей. За мелкими домашними делами, появившимися после ужина, она даже и не заметила, как на улице стемнело. Приготовив себе свежую постель, девушка поплескалась в тазу с прохладной водой и с удовольствием выбравшись из плотного, душного платья, накинула прямо на нагое тело лёгкое ночное парео. Вновь выглянув из окна, Миттува обнаружила, что двор теперь равномерно заливают синие бархатистые сумерки, расцвеченные огоньками жилых хижин, да глядящей с небес ущербной Белой Госпожой, едва народившейся сутки или двое тому назад. Где-то на противоположной стороне горизонта, в скоплении ночных облаков, прятался и Синий Карлик, однако друидка так и не смогла его разглядеть, в итоге удовольствовавшись лишь переливчатым мерцанием мириадов крошечных точек звезд. Деревушка понемногу засыпала после выдавшегося на редкость утомительно жарким трудового дня. Один за одним вдалеке гасли окна домишек, с моря теперь ощутимо веяло сырой прохладой, а до слуха все более отчётливо доносился шум прибоя. Что-то очень мирное и завораживающее, почти убаюкивающее, было в этом пейзаже, так что Миттуве даже на миг показалось, будто ее сердце наконец нашло долгожданный покой. И она почти была готова, по заведенному собою же обычаю, поблагодарить за прожитый день своего Лоа, неуловимую, сокрытую в вечерних тенях Бетекк, погасить в доме последние огни и отправиться пораньше спать… Но судьба определенно не желала такого развития событий, решив продолжить с ней свою жестокую, до невозможности странную игру. Когда Миттува в последний раз окинула долгим задумчивым взглядом двор, ее по-кошачьи зоркие глаза мгновенно выхватили из ночного пейзажа манящий широкоплечий мужской силуэт. Асанджи, по-прежнему облаченный в свою провокационную набедренную повязку, вышел из дома, перекинув через плечо домотканое полотенце и, не спеша, практически бесшумно ступая по пыльному двору, прошел мимо ее окна, направившись куда-то к южной оконечности деревни. — Куда это он? — вполголоса осведомилась Миттува у окружающей ее домашней тишины, нарушаемой лишь негромким скрипучим пением цикад, то и дело несущимся снаружи. Помимо ожидаемо затрепетавшего в груди сердца, внутри всколыхнулась и волна живого, почти детского любопытства. Ей непреодолимо захотелось последовать за ним, и непременно узнать, что за дела могут быть у могучего раптари на ночь глядя, да ещё и за пределами деревни. Решать нужно было быстро, пока Асанджи окончательно не скрылся из виду и оставалась хоть какая-то возможность выйти на след. Всё это так неправильно… но да простят ее Лоа, так заманчиво! На несколько мгновений юная друидка просто позволила духу авантюризма захватить себя целиком, и быстро обернувшись небольшой изящной саблезубой кошкой, выпрыгнула прямо в открытое окно. Ее дымчато-голубой, гладкий и блестящий мех с чуть более темными полосками вдоль гибкой спины идеально слился с вечерними тенями за окном, милостиво раскрывшими ей свои объятья. Стремительная и неуловимая, она тут же вышла на след, абсолютно невидимая для посторонних глаз, и оттого ещё более проворная. Едва касаясь мягкими лапами, таящими в себе бритвенно-острые коготки, Миттува лёгким ветерком понеслась к окраине деревни, ориентируясь на манящий знакомый запах мужского тела, все ещё витающий в медленно остывающем воздухе и мысленно молясь своей Лоа о том, чтобы капризный морской бриз вдруг не сменил направление и не сбил ее со следа. Она не оборачивалась назад, она ни на миг не позволяла раздумьям о правильности своего несомненно опрометчивого поступка просачиваться в разум, она разрешила инстинктам вести себя. Все вперёд и вперёд, за тонкой, сводящей с ума ниточкой запаха. О, Великие Лоа, и почему только этот запах так ее одурял, все сильнее морочил ее чувственность, наполнял тело и душу странными незнакомыми ей прежде чаяниями? У любого мускуса, принадлежащего живому существу, были свои знаковые, отличительные нотки, это Миттува отлично успела усвоить за свою бытность друидом когтя, однако ещё ничей запах не вызывал в ней столь сильного отклика. Огни Зеб’ахари уже давно скрылись из виду, а широкая песчаная прибрежная коса, по которой Миттува вот уже десяток с лишним минут следовала за своей мечтой, неожиданно сузилась. След Асанджи вдруг сделался менее отчётливым и резко повел прочь от побережья, куда-то вглубь тропических зарослей. На пару минут она замерла в нерешительности, тщательно принюхиваясь и вглядываясь в виднеющиеся неподалеку деревья. На Зандалар к этому времени уже опустилась самая настоящая темень, и ее совсем не прельщала столь поздняя вылазка вглубь нехоженной чащи, кишащей ночными охотниками, ядовитыми гадами и гигантскими пауками, притаившимися на деревьях и в траве. Однако ошибки быть не могло. Запах мужского пота и феромонов, смешавшись с запахом желез чешуйчатой шкуры саблеклыка, в коего обычно обращался Асанджи, как и все друиды-раптари, когда торопился, бескомпромиссно подталкивал ее под сень деревьев. Что ж, была не была! Не для того она отбросила этим вечером все условности и запреты, чтобы отказаться от своей спонтанной, безумной затеи, свернуть на полпути и потом всю оставшуюся жизнь жалеть об упущенной возможности. Решительно преодолев возникшее замешательство, Миттува с небывалой энергичностью рванулась вперёд, чуть замедлившись лишь тогда, когда ступила на хрусткий, шуршащий подлесок. Она вся обратилась в острый звериный нюх, слух и зрение, пробираясь под укрытыми густой синеватой тьмой деревьями и интуитивно избегая природных ловушек из спутанных лоз, присыпанных прошлогодней прелой листвой ям, и мест, где можно было запросто попасться на зуб охотящимся в это время суток деметродонам и все тем же, но уже диким и малоразумным саблеклыкам. Драгоценный, едва уловимый запах, что сейчас казался в миллион раз приятнее и дороже, чем самое редкое благовоние с Дазар’алорского Базара, по-прежнему указывал ей путь. Что-то ей подсказывало, что Асанджи был уже совсем рядом и потому близилось и окончание ее маленького нежданного путешествия. Преодолев очередное, на этот раз последнее, хитросплетение кустов и перезревших папоротников, так и норовяших обдать ее ухоженную шерсть горстью липких спор, Миттува неожиданно оказалась практически на открытом месте, едва успев нырнуть в спасительную невидимость, прежде чем белый лунный луч коснулся ее, насильно вырывая из дружелюбной ночной тени. Ловкое и верткое кошачье тело, живущее молниеносными рефлексами, по счастью, среагировало куда быстрее головы, заставив шарахнуться прочь и тут же беззвучно скрыться в подлеске, не потеряв при этом из виду и не спугнув, что очень важно, свою находку. Миттува оказалась аккурат на берегу небольшого озерца, которое вполне могло бы сойти за сильно разросшуюся муссонную лужу, если бы не питающий его звонкий ручеек, срывающийся сверкающим говорливым водопадом с ближайшего каменистого уступа. Асанджи был там, и этого было вполне достаточно, чтобы замереть, как вкопанной, на месте, низко пригнувшись к земле, прижав к голове уши с небольшими мохнатыми кисточками и смотреть. Смотреть во все глаза. Внутренне полыхая от жгучего стыда и одновременно от восхищения. В голубоватом, чарующем свете молодой луны, просачивающемся откуда-то сверху, сквозь редкие кроны деревьев, обступающих укромное озерцо, зандалар стоял прямо под потоками воды, прикрыв глаза и позволяя тонким струям беспрепятственно стекать вниз по своему прекрасному мускулистому нагому телу. Миттува невольно сглотнула, ощущая как вдоль позвоночника от загривка к хвосту прошла колкая напряжённая дрожь. Была в этом вопиюще откровенном для взора невинной девушки, ещё не познавшей мужчину, зрелище, какая-то завораживающая, захватывающая дух красота. Прозрачные серебристые капли скатывались по широким мужским плечам и груди, повторяя контуры тренированных, выпирающих мышц, покрытых витками ритуальных татуировок, затекали в бороздки четко очерченного, хорошо заметного пресса, струились юркими змейками по неприкрытым бёдрам, ибо глубины озерца возле водопада едва хватало, чтобы скрывать их на треть. С минуту она просто с любопытством разглядывала слегка подобравшиеся в прохладной воде, но при этом все равно достаточно крупные от природы мужские гениталии, припоминая шепотки замужних подруг в родном племени, и попутно медленно, но верно соображая, что к чему. Она конечно знала, что представители противоположного пола ниже пояса сильно отличаются от женщин, однако, видеть все это так близко, да ещё и украдкой, тайком, было так… необычно. Как она вообще до такого докатилась? Стыд-то какой! Миттува явственно ощутила, как под густой шерстью горят от притока крови уши и морда. Упаси Лоа Асанджи сейчас ее учуять и поймать на горяченьком, прямо за столь наглым и бессовестным подглядыванием. Миттува тихонько попятились назад, под деревья, покинув-таки куст, в котором сидела, уж слишком близко он находился к озеру. И лишь оказавшись в спасительной тени ближайшего толстого ствола старого дерева, друидка позволила себе вернуться в нормальный облик. Прислонившись открытой спиной к ароматной, шероховатой коре и часто хватая ртом влажный теплый воздух с запахом смолы и ночных орхидей, девушка невольно прижала руки к груди. Сердце, казалось, готово было вот-вот из нее вырваться, проломив хрупкие ребра и окончательно сорвав дыхание. Лучшее, что она сейчас могла сделать — это просто уйти, но что-то останавливало ее. Запретное зрелище, открывшееся ей только что, безумно влекло, искушало, подтачивало волю, вынуждая наплевать на приличия и ещё раз взглянуть на него… ну хоть одним глазком, ну хоть ещё на минуточку! Мысленно ругая себя на чем свет стоит, Миттува все же поддалась соблазну, и припав уже всем телом к шершавому древесному стволу, вновь, осторожно выглянула из своего нового укрытия. К ее приятному удивлению, с небольшой возвышенности из-за дерева, за которым она обосновалась, открывался прекрасный обзор, гораздо более широкий и полный, чем из прибрежных кустов. При желании, можно было детально разглядеть практически любой уголок каменистых берегов озерца, но юную друидку естественно интересовал один лишь Асанджи. Эстетика мужской наготы завораживала. Сочетание внушительной физической силы и неспешно-ленивых, по-кошачьи изящных движений, коими друид смывал с себя подсохшую испарину, дневную усталость и дорожную пыль, все сильнее будили в девушке желание прикоснуться, убедиться, что все происходящее не сон, ощутить зыбкую прохладу темной кожи зандалара, по которой растекались матовыми пятнами голубоватые лунные блики, узнать, какова на ощупь эта с виду твердая мускулатура. Но Миттува могла позволить себе сейчас только вздыхать по этому мужчине, в стыдливой нерешительности глядя за скользящими по вожделенному телу сильными руками и невольно представляя как бы эти самые руки могли ласкать ее… будь она сама чуть смелее. О, если бы Лоа только дали ей чуть больше решимости!.. Несмотря на сохранившуюся в недрах ее тела девственную преграду, Миттуве не были чужды интимные ласки, как и сама близость… правда, не с мужчиной. Тэмейя понемногу, раз за разом, раскрывала все больше граней ее чувственности, заставляя познавать собственное тело. Ей было знакомо как возбуждение, так и сам яркий пик удовольствия, на который ее возносили умелые настойчивые пальцы, губы и язык более опытной и напористой партнёрши. Но иногда ей казалось, что это далеко не все… что должно быть что-то ещё. У нее все чаще и настойчивее во время таких игр сладко потягивало и болело внутри, требуя, стеная, вынуждая все теснее льнуть к любовнице, извиваясь на постели в беззвучной мольбе. Однако вскоре пришло и понимание, что другая женщина, какой бы искусной в подобных утехах она ни была, не сможет дать ей того, что смог бы подарить только мужчина. А пока ее пытливый разум пытался разгадать эту загадку, ее собственное тело окончательно предало ее, стоило ей только на миг прикрыть глаза и представить, что прижимается она сейчас вовсе не к теплой древесной коре, а к широкой спине Асанджи. Миттува беспокойно заерзала. По ставшей невероятно чувствительной тонкой коже под невесомым полупрозрачным парео уже вовсю гуляла дрожь предвкушения, груди, которыми она упиралась в ствол дерева налились и сладко заныли, отвердели соски, а внутри вновь всколыхнулся ненасытный плотский голод, томительных жаром расходясь по бёдрам. Друид, между тем, видимо, закончив с мытьём, зашёл чуть глубже в озеро и нырнул. Но не успела девушка испугаться, что потеряла его из виду, как Асанджи вынырнул прямиком у противоположного берега. И только сейчас она заметила, что зандалар был у озера не один. На плоском и гладком уступе-валуне в нескольких сантиметрах от зеркально глади темной воды сидел не кто иной, как старый шаман. Растянув губы в блаженной улыбке, старик, казалось, дремал, опершись чуть сутулой спиной о прогретый за день камень и опустив натруженные ступни в воду. Но стоило Асанджи подплыть достаточно близко, как он тут же открыл глаза, и в шутку погрозил ему пальцем. Выходит, Зулка'Джин все время был здесь! Какая чудовищная невнимательность с ее стороны. Сама не зная зачем, сконфуженная своей оплошностью Миттува начала прислушиваться к их беседе, и благодаря острому слуху, дару своей Лоа, вскоре даже начала недурно разбирать все сказанное. — Я бы услышал тебя, даже если бы ты вздумал обратиться в эту большую рыбу, — насмешливо фыркнул старик, легонько ткнув в мускулистое татуированное плечо собеседника, которым он облокотился на уступ, все ещё будучи по грудь в воде. — Как там ее, запамятовал… — Да куда уж мне! — тихонько рассмеялся в ответ Асанджи. — Ты же слышишь духов воды, Мон. Где мне тягаться с шаманом? — К тому же, ты прекрасно знаешь, как я не люблю, когда ты ко мне вот так подкрадываешься, — чуть ворчливо попенял друиду шаман, но в глазах цвета красного дерева в этот момент плясали искорки юношеского озорства. — Конечно знаю, — в и без того приятном до дрожи в коленях голосе Асанджи появились новые, совершенно особые, вкрадчивые, бархатистые интонации. — Поэтому и делаю. Не встретив особого протеста со стороны шамана, зандалар к этому времени окончательно нащупавший ногами дно, положил обе раскрытые широкие ладони на острые колени старика. Под совершенно недоуменными взглядами Миттувы, проворные гибкие кисти друида поползли выше, ласково оглаживая худые, сухонькие бедра ее соплеменника, уделяя особое внимание сморщенной тонкой коже на их внутренней стороне, пока, наконец, не добрались до края простенького домотканого полотенца, очевидно, прикрывающего срамное место шамана. — Что это ты задумал? — цепкие и длинные, напоминающие ей сейчас паучьи лапки, пальцы старика решительно обхватили толстое мужское запястье. В ответ Асанджи лишь многозначительно ухмыльнулся, свободной от чужой хватки рукой по-прежнему пробираясь все выше. — А ну отстань, грязный ты извращенец! — возмутился было Зулкаджин, делая вялую, скорее для вида, попытку отодвинуться, но при этом едва сдерживая улыбку. — Неправда, я не грязный, — с такой же точно напускной серьезностью возразил друид, наклоняясь чуть ближе. — Я только что помылся, между прочим! Так что отговорки не принимаются, Мон… Последнюю фразу он произнес уже практически шепотом и о ее содержании Миттува сумела догадаться скорее интуитивно. Асанджи решительно, но с очень мягким нажимом, развел в стороны чужие бедра, оказавшись прямиком между них, и в очередной раз шокировав до глубины души притаившуюся под сенью деревьев влюбленную в него девушку, жадно припал губами сначала к внутренней стороне бедра, чуть выше колена, а затем и вовсе стащил со старого шамана многострадальное полотенце. Миттува продолжала смотреть, хоть ее в этот момент и разрывали бесчисленные, в том числе и очень противоречивые, эмоции. Она не считала, что подглядывать за кем-то в подобной ситуации хоть сколько-нибудь приемлемо, но отвести глаз просто не могла. Стыд в ней смешался с ноткой горького разочарования от того, что ее опасения подтвердились и Асанджи действительно был в отношениях со стариком Зулка'Джином, но и напряжение в молодом теле друидки тоже не думало спадать. Разыгравшаяся на ее глазах столь откровенная сцена будоражила даже больше, чем вид обнаженного тела зандалара. В это время двое троллей, абсолютно уверенных в своем полном уединении, сосредоточились друг на друге. Асанджи самозабвенно покрывал поцелуями бедра шамана, в то время как его руки, докуда могли дотянуться, во всю блуждали по телу возлюбленного, оглаживая и лаская. Дождавшись, пока разомлевший Зулка'Джин чуть сползет с валуна, придвигаясь поближе к нему, друид принялся легонько мять и теребить с виду достаточно дряблую и безжизненную старческую плоть, в то время, как пальцы свободной руки по очереди пощипывали соски партнёра. Наконец, видимо, добившись нужного результата, зандалар мягко обхватил губами едва начавший наливаться твердостью член. Шаман же просто позволял себе наслаждаться моментом, ночной тишиной, нарушаемой лишь негромким всплесками воды в озере и его частым дыханием, и умелыми ласками любовника. Все нарастающее удовольствие от происходящего, вскоре заставило и его, по обыкновению спокойного, сдержанного и наблюдательного ненадолго потерять над собой контроль. Живая пылкая страсть с которой друид предавался своему крайне неприличному занятию, словно вернула седого Зулка'Джина в его молодость. Казалось, ощущения захватили старого тролля настолько, что он забыл о негнущейся по обыкновению спине, ноющих суставах и прочих неудобствах, по возрасту ему полагающихся, закинув одну ногу на широкое плечо партнёра и, то и дело, судорожно зарываясь пальцами в волосы Асанджи, вынуждая его брать набухший орган глубже, практически в самую глотку. — Тебе хорошо, Мон? — ненадолго прервавшись осведомился зандалар, потираясь щекой о довольно прилично стоящий, влажно поблескивающий от его слюны член. — Давненько ты не был таким твердым, как сегодня… — Тебе обязательно меня смущать в такие моменты, да? — полушутливо выдохнул в ответ шаман, проведя кончиками пальцев по лицу партнёра. — Ты неисправим, Санджи. Друид лишь тихонько усмехнулся, глядя из-под полуприкрытых век на Зулка'Джина и совершенно бессовестно облизывая открывшуюся горячо пульсирующую головку его члена. Едва подавив тихий возбуждённый стон, старый тролль вновь слегка надавил на затылок любовника, побуждая продолжать с того места, где тот закончил. Однако всего через пару минут, уже с трудом справляясь со своим дыханием и бешеным сердцебиением, шаман чувствительно сжал широкие плечи друида, при этом чуть отстраняясь. — Постой, — шепот на выдохе практически растаял в шелесте прибрежной травы под налетевшим ветерком. — Я уже почти… — Все хорошо, тебе не нужно сдерживаться, — последовал ответ. — Я и так знаю, каков ты на вкус. Не дожидаясь дальнейших комментариев партнёра, Асанджи вновь прильнул к оставленной было без внимания плоти, быстро наращивая темп и амплитуду движений, и буквально через несколько мгновений худенькое и легкое тело старика выгнулось в его руках. Кадык друида пару раз резко дернулся, не позволив упустить на слегка замшелые серые камни ни капли. Он знал, как партнер ценит его деликатность в таких ситуациях, хоть они никогда с Джином и не обсуждали это в открытую. Дождавшись, пока волна наслаждения окончательно схлынет и отпустит его любовника, Асанджи положил голову на бедро шамана, внимательно наблюдая, как меняется выражение любимого лица. — Ты в порядке, Мон? — все же счел нужным уточнить зандалар. — Я, конечно, уже старый, но ещё не совсем дряхлый, — расслабленно улыбнулся в ответ Зулка'Джин, коснувшись сначала массивных клыков, украшенных резьбой, а затем и губ друида. — Поверь мне, если бы я и помер вдруг в процессе, то помер бы абсолютно счастливым. Оба невольно улыбнулись шутке, а затем на лице шамана вновь появилась озадаченность. — А что насчёт тебя? — вдруг спросил он, слегка хмуря брови. — Что насчёт меня? — вопросом на вопрос откликнулся друид. — Не пытайся меня обмануть, — заметил ему Зулка'Джин. — Я тебя насквозь вижу. Пока один старый развратник и великий эгоист получал тут удовольствие, ты ведь терпел. Друид предпочел промолчать, а шаман продолжил: — Давай-ка, вылезай из воды, я хочу взглянуть. — Как будто ты чего-то там не видел, — полушутливо хмыкнул Асанджи, но спорить не стал, послушно подтянувшись на руках и ловко выбравшись на берег. А прячущаяся за деревом Миттува в очередной раз вспыхнула от смущения, стоило только друиду вновь выпрямиться во весь свой двухметровый рост. Влажная после купания темная кожа зандалара тускло поблескивала в рассеянном лунном свете, делая его похожим на ожившее каменное изваяние: все та же стать, все те же идеальные контуры мышц, но на этот раз растревоженный контактом с партнёром пах выглядел совершенно иначе. Вздыбившаяся, налитая и упругая плоть призывно выпирала вперёд, сделавшись просто пугающе огромной на фоне подобравшейся мошонки. — Как все запущено, однако, — с притворным беспокойством посетовал шаман, тоже поднимаясь на ноги. Ссутуленный старичок едва доставал своему рослому и широкоплечему возлюбленному до середины плеча, но странную пару это похоже нисколько не волновало. Бледно-голубые жилистые горячие ладони с нежностью прошлись по сильному телу, сорвав с губ друида шумный вздох. Внезапный контраст температур и близость любовника распалили его ещё больше. Заключив в объятья своего искусителя, Асанджи потянулся за поцелуем, во время которого руки шамана окончательно спустились к низу его живота, быстро оставив в покое подтянутый рельефный пресс и занявшись требующим внимания и ласки органом. Миттуве только и оставалось дивиться, насколько умело и в то же время осторожно обращались длинные пальцы целителя с этой громадиной, чуть сжимая яички в мошонке, уверенно, и со знанием дела скользя вдоль толстого твердого ствола, оплетенного вздувшимися пульсирующими венами. — И чего бы сейчас хотелось моему зверю? — прервав поцелуй, шепотом спросил Зулка'Джин, уткнувшись в плечо зандалара и продолжая при этом свои смелые ласки. Теперь его пальцы сосредоточились вокруг набухшей, начавшей сочиться естественной телесной влагой головки, так что друид уже практически терял контроль над собой. — Мне сделать это ртом или ты хочешь, чтобы я отдался тебе?.. — Тут не самое подходящее место, — сиплым от возбуждения голосом ответил Асанджи. — Ты просто не выдержишь этого здесь, на камнях и траве, без подготовки… к тому же, ты только что достиг разрядки. — Даже в таком состоянии ты не можешь начать думать о себе, — с совершенно нечитаемой интонацией пробормотал шаман, поощряя руку партнёра спуститься ниже, с его поясницы на ягодицы. — Будь мое дряхлое тело чуть покрепче, мы бы занимались этим гораздо чаще. Что ты вообще во мне нашел… — Прекрати, — тихонько, но с ноткой явного недовольства рыкнул зандалар, прерывая его тираду. — Ты же знаешь, как сильно сводишь меня с ума, каждое твое прикосновение. Ещё никого и никогда я не хотел так сильно, Мон. — Знаю, знаю, — ласково усмехнулся шаман. — Ты не умеешь лгать. Но я, кажется, знаю как тебе помочь. Не говоря больше ни слова, Зулка'Джин высвободился из тесных объятий любовника и осторожно прилёг прямо в густую прибрежную траву. — Иди ко мне, — чуть слышно позвал он. Перевозбужденный друид, которого не нужно было долго упрашивать, тут же присоединился к нему, позволив влажной и скользкой от слюны ладони любовника обильно смочить свой член от головки до самого основания. Повернувшись на бок, старый шаман провокационно потерся ягодицами о лобок и бедра партнера, непрозрачно намекая на дальнейшее развитие событий. Друид с хриплым, но до невозможности довольным кошачьим урчанием, тут же сгреб шамана в объятия, прижимаясь к нему всем телом, и проталкиваясь горячим, твердым членом между худых бедер старика. Миттува не слышала, что именно шептал на ухо ее соплеменнику в горячке происходящего зандалар, ритмично двигаясь взад-вперёд между чужих бедер, сжимающих его пульсирующую от невыносимого желания плоть, но видимо что-то очень неприличное раз кончики ушей и щеки старика слегка потемнели от прилившей к ним крови. Руки Асанджи жадно блуждали по телу партнера, а пронырливый язык то и дело скользил в завитки ушной раковины. Хоть плоть Зулка'Джина под прикосновениями любовника и оставалась вялой и расслабленной, на коже все равно выступила испарина, а взор предательски помутился, говоря о том, что ему далеко не безразлично происходящее. Будучи невольным зрителем, юная друидка и сама не поняла, как ее руки вдруг оказались не там, где надо, а именно, под складками шелкового парео. Закусив до крови нижнюю губу, чтобы случайно не выдать свое присутствие, Миттува сначала торопливо ласкала собственные груди, сжимая их в ладонях и теребя твердые болезненно-чувствительные соски, а затем одна ее рука и вовсе спустилась к низу живота, где промеж бедер давно уже ощущалась жаркая влага и томление. Воображение живо рисовало ей совсем иную картину. Она представляла на месте старого шамана себя. И ее рассудок никак не желал расставаться с этой до невозможности сладкой, запретной иллюзией. Словно это не ее маленькие пальцы сейчас потирали обильно сочащуюся любовными соками промежность, касаясь половых губ и скрытого в их недрах твердого чувствительного бугорка, словно вовсе не они осторожно поддразнивали всё ещё прикрытое девственной плевой влагалище. Желание заняться любовью с Асанджи теперь не просто обозначило себя, а буквально сжигало ее заживо. Все ее тело, как и тело Зулка'Джина, вскоре покрыла испарина. Миттуве сделалось очень жарко, а низ живота начало уже знакомо сводить от поступающего оргазма. Тем временем, там, на берегу, зандалар тоже практически достиг своего апофеоза, уже практически в исступлении, резкими, быстрыми движениями доводя себя до разрядки. Шаман, чуть выгнувшись, и ещё теснее сжимая бедрами истекающую мужскую плоть, обнимал друида за шею, ловя каждый судорожный вздох возлюбленного и откровенно наслаждаясь им. Приглушённый стон острого сладострастия на миг прорезал ночную тишину, когда горячая густая сперма брызнула на примятую траву, с каждым последующим движением зандалара пятная и светлую кожу подрагивающих от напряжения бедер его партнера. В порыве чувств Асанджи чуть прихватил зубами одуряюще пахнущую кожу на шее шамана, но тут же опомнился, сцеловывая с нее крупицы боли и тщательно зализывая место укуса. Старик же, чуть поморщившись от мимолётной вспышки боли, ловко соскользнул с продолжающего изливаться члена и обхватил его ладонью, продолжая стимуляцию уже рукой, помогая партнеру освободиться от остатков скопившегося в теле семени. Следом накрыло и Миттуву. Дрожа и задыхаясь от охвативших ее ощущений, она вынуждена была ненадолго оторваться от созерцания чужих любовных утех. Клыки ещё сильнее впились в распухшую, мягкую ткань нижней губы, глубоко раня и посылая тонкую алую струйку к подбородку, пока она содрогалась в экстазе, сжимая между ног свою руку, и по-прежнему представляя на ее месте твердое мужское естество, выплескивающееся в ее нутро, а не на траву, и не на старческое тело шамана. «Асанджи… — имя отчаянно билось в практически пустой голове. — Мы могли бы быть вместе, у нас могли бы родиться дети, если бы ты только был сейчас не с ним…» Но стоило только постыдным страстям схлынуть, телу расслабиться, а разуму осознать, что она только что вытворяла и чего так непреодолимо желала, Миттуву с удвоенной силой накрыл жгучий стыд и чувство вины. Обнаружив себя разомлевшую, в мокром от пота, неприятно липнущим к коже парео, с влажными потеками женских соков на бедрах и на подгибающихся, ослабевших ногах, девушка закрыла лицо руками. Как она только могла позволить себе подобное?! Сквозь ещё не до конца восстановившееся дыхание, готовы были прорваться беззвучные рыдания. Ей не обязательно было снова смотреть, чтобы понять, что влюбленные продолжают нежиться на берегу, безмолвно благодаря друг друга за доставленное удовольствие и обмениваясь впечатлениями. Но она все же напоследок бросила взгляд на противоположный берег. Однако, наблюдать, как шаман, устроившийся сверху на любовнике, повторяет подушечкой пальца контуры татуировок на широкой груди лениво растянувшегося на траве зандалара, оказалось просто невыносимо. Чувствуя, что вот-вот в голос разревется от охватившей ее безысходности и жгучей зависти, Миттува обернулась кошкой и рванула в чащу, прочь от озера, прочь от душераздирающего зрелища. Она все бежала и бежала, почти не разбирая дороги, слезы безудержным потоком катились из ее глаз, заливая узкую кошачью морду и делая окружающие ее джунгли, а затем и побережье, мутными и расплывчатыми. Окончательно выдохнувшись, Миттува рухнула на песок у самой кромки прибоя, и, приняв свой естественный облик, наконец, дала волю эмоциям. Ну почему судьба вновь оказалась так жестока к ней, зачем-то сведя с этим мужчиной, а потом так безжалостно разбив всё ее чаяния? Девушка решительно не понимала. Или не хотела понимать. Она не могла точно сказать сколько именно проплакала лёжа, а потом и сидя на песке, перебирая в голове все возможные варианты устройства своей жизни и с тоской глядя на спокойные и ласковые отливные волны великого океана, неспешно катящиеся то к берегу, то от него. Однако когда на востоке наконец забрезжил жемчужно-розовый рассвет, девушка, сквозь жгучую резь в заплаканных, опухших глазах, заставила себя утереть остатки слез и отправиться домой. К ее счастью, деревня оказалась не так уж и далеко, и она успела незамеченной проскользнуть по спящим улицам Зеб’ахари, ведь случайно попасться на глаза хоть кому-то из соседей в таком виде, означало бы породить кучу сплетен и кривотолков, которые обязательно достигли бы ушей ревнивой, как стадо бесов, Тэмейи. Закрыв за собой входную дверь, Миттува вновь всплакнула, но на этот раз колоссальным усилием воли заставила себя быстро успокоиться. Слезами горю не поможешь. Она отлично это знала. Так любила говаривать ещё в ее далёком детстве бабка, старая знахарка, к которой частенько бегали местные девицы за «приворотными зельями» и всякими прочими любовными снадобьями, в эффективность которых, правда, сама Миттува совершенно не верила… Но плакать, да, действительно не выход. Умывшись и тщательно обтерев влажной тканью кожу от пота и приставших к ней колких песчинок, друидка переоделась. Теперь она чувствовала себя гораздо лучше. Мысли в гудящей от последствий бессонной ночи и горьких слез голове понемногу приходили в порядок. А так ли все было безнадежно, как ей казалось? В конце концов, никто не мог отнять у нее надежду на лучший исход, как и шанс попытаться изменить при случае ситуацию в свою пользу. Быть может, эта нить судьбы и не была для нее окончательно потеряна, несмотря на то, что Асанджи сейчас не был свободен? Она ведь ещё так молода и красива, и у нее в запасе куда больше времени, чем у старичка-соплеменника, каким бы хорошим и замечательным он ни был… Устыдившись собственных отвратительных мыслей, она снова невольно закусила и без того травмированную губу, но тут же ойкнула. Ей ещё только предстояло придумать правдоподобное объяснение распухшему рту и ссадинам на лодыжках и локтях, оставшимся после ее беспорядочного бегства сквозь джунгли и столь же бездумного падения на жёсткий песок. Тэмейя ни за что не должна была узнать о случившемся. Наверное, лучшее, что она сейчас могла сделать — это наблюдать. Выжидать. Подгадывать момент, чтобы обратить на себя внимание, не вызывая подозрений. Переходить дорогу добряку Зулка'Джину в открытую ей просто не позволяла совесть. Он ведь так сильно ей помог, когда она осталась одна в этом чужом ей краю, лишённая поддержки соплеменников, живущих далеко за океаном, на другом материке. Верно рассудив, что ей совсем не помешает подремать, хотя бы пару часов до того, как окончательно расцветет и просыпающаяся деревня привычно загудит многоголосьем, встречая новый день, друидка свернулась калачиком на постели и почти мгновенно провалилась в глубокий сон. Ей снова снился ОН, но на этот раз, преисполнившийся пониманием происходящего разум девушки, больше не противился этим образам, впуская их в недра сна, радуясь тому, что хоть здесь, в ее мечтах и грёзах, они могут быть вместе.