13.
Неделя пролетает неожиданно быстро. Проносится перед глазами чередой семейных завтраков, вечерних прогулок, бесконечно нежных поцелуев, жарких ночей. Правильно говорят — перед смертью не надышишься. И как бы Себастиану не хотелось провести все возможное время рядом с Броком, он решает вмешаться в семейный конфликт Райтов. Подходит как-то утром к отжимающемуся на кулаках Броку. Смотрит серьезно, очень строго. Брок от неожиданности садится на пол, переводит дух. Себ протягивает ему небольшой аккуратный букет и говорит: — Ты идешь к матери. Прямо сейчас. Не вопрос. Просто озвученный факт. Брок удивленно приподнимает брови, но оставляет едкие комментарии при себе, кивает, забирает цветы. С серьезным Себастианом не надо спорить. Это все равно бесполезно. Проще сделать так, как он сказал. В конце концов, у эмоционального музыканта намного лучше с семейной психологией, чем у уличного бойца. Мать не появлялась на пороге этой квартиры ни разу с момента его возвращения. Хотя узнала о том, что сын приехал на второй день его отпуска. Брок сам понимает, что должен сходить. Попрощаться. Ведь он уедет, и она останется совсем одна. Гордость — это конечно, замечательно, но сейчас для нее не лучшее время. Брок поднимается по лестнице бегом, сжимая в руках букет, чтобы не передумать. Аманда услужливо сообщила, но его мать уже вернулась с работы. Он никогда бы не подумал, что преодолеть два десятка ступенек будет так тяжело. Ему открывают сразу, он даже не успевает постучать. — Мам? — Брок! Женщина обнимает его. Улыбается. Плачет. Повторение их последней встречи. Мерзкое чувство дежавю не дает покоя. Брок не может видеть ее слез, не хочет. Это больно. Почти так же больно, как видеть слезы Себастиана. Он вдруг замечает, как постарела Джулия. Не просто устала, исхудала, не выспалась, а именно постарела. Лицо испещрено морщинами и волосы седые. Она всхлипывает, обнимая сына за плечи. Она, как Себастиан, смиряется с неизбежностью судьбы. Потеряв на войне мужа, старшего сына, теперь она провожает на нее младшего, последнего. Она не надеется увидеть его снова. Она точь-в-точь, как Себастиан. Он осознает сходство парнишки со своей матерью. Это почему-то смешно и грустно одновременно. Миссис Райт ставит чайник, достает из шкафчика заварку и маленькую стеклянную баночку с сухими зелеными листочками. Улыбается загадочно, высыпая их в чашку. Кухню заполняет приятный сладкий аромат. — Мята. Как ты любишь, сынок, — говорит она. Чайник неприятно свистит. Джулия заваривает чай. Брок пробует обжигающий напиток. Кривится. Он отвык от зеленого чая с мятой. Он вообще отвык от чая. Теперь ему ближе молоко. Кажется, мать не заметила этой перемены, а он не хочет портить момент. — Знаешь, это Бастиан сказал, что я должен придти сюда. Даже букетом озаботился. Я не хотел. Честно, мам. Слишком гордый, наверное. Прости, — отставляя кружку в сторону, говорит Брок. — Себастиан должно быть хороший человек, раз усмиряет твою гордость. Любимое имя звучит из ее уст, будто проклятие. Не хватает только змеиного шипения. Брок улавливает ее интонации, привык к этому с детства. И руки под столом непроизвольно сжимаются в кулаки. Отстаивать честь Себастиана — его личная обязанность на всю жизнь с того самого дня, как он влетел в тощую спину на крыльце дома, но как защитить его от родной матери, он не знает. — Ты когда-нибудь примешь нас? — Впереди война, Брок, — она тяжело вздыхает, — Может все еще встанет на место. Эта дурь из головы уйдет. Он хороший парень, правда. Но он парень, Брок. Это неправильно. Сын, ты должен… Ее речь прерывает стакан, вдребезги разбившийся о стену. Чай желтым пятном расползается на обоях. Брок сжимает кулаки. Стискивает зубы до боли так, что жевалки проступают. Мать напугана внезапной вспышкой гнева. Он видит это по ее лицу. Ему стоит невиданных усилий выдохнуть, отодвинуть стул, подняться на ноги и, повернувшись к ней лицом, чуть приподнять уголки губ. — Если я погибну там, а он вернется… Позаботься о нем. Он мерзнет ночами, поэтому спит в шерстяных носках. Любит холодный сладкий чай. И он слишком справедливый. Чересчур честный. Упертый до глупости. И добрый, раз все еще не научился ненавидеть тебя. Вот только я — не он. Он оборачивается уже в коридоре. Смотрит на растерянную женщину и добавляет, будто добивает раненого: — Еще одно. Мне больше не нравится чай с мятой. Я предпочитаю молоко. До свидания, мама. Брок уходит, аккуратно прикрыв за собой дверь, потому что хотелось хлопнуть так, чтобы окна задрожали. Но он мужчина, настоящий солдат. Выдержки и терпения ему не занимать. Брок приходит в себя только в тишине квартиры Гринов. Он курит, почти на половину свесившись из открытого окна. Пепельница ломится от окурков. Аманда опять будет ругаться за испачканный подоконник. Он не знает, сколько часов наблюдает, как жмутся на карнизе замерзшие мокрые голуби. Вдруг последнюю сигарету бесцеремонно выхватывают из его пальцев. Тушат. Потом обнимают со спины, целуют в лопатку, с которой сполз растянутый свитер. Втягивают в тепло квартиры. — Она твоя мать. И она любит тебя в любом случае. Просто не понимает. Когда-нибудь поймет. Наберись терпения, — Себастиан поправляет на нем свитер. — Пока она не примет нас обоих, я не хочу иметь с ней ничего общего. — Не говори глупостей, милый. Пожалуйста. Она у тебя одна осталась. — И ты. И миссис Грин. — Она — твоя кровь. — А ты — моя жизнь. На это Себастиану нечего ответить. Он не хочет пререкаться. Проводить последние дни в ссорах не лучшая идея. Он шлепает по полу босыми ногами, садится в излюбленное кресло. Опять сгибается в три погибели над старым пожелтевшим блокнотом. Ему нравятся их диалоги. Ничего лишнего. Все понятно. Четко. По-мужски просто. И иногда после очередного перебрасывания фразами находит вдохновение. Кружит голову, как когда-то в школе. И он с радостью уходит в свой мир. Отрешаясь от всего внешнего. Брок долго переваривает брошенное невзначай нежное «милый». Произносит шепотом, словно пробует на вкус. У него все равно не получается сказать так, чтобы трепетало сердце, чтобы кожа на спине покрывалась мурашками. Он оборачивается. Парнишка пишет, ожесточенно зачеркивает что-то в блокноте, грызет кончик карандаша. Создает очередное произведение искусства. Брок пододвигает большой торшер ближе к креслу, чтобы тот не испортил зрение, и выскальзывает на кухню. Кухня — это почти кабинет психолога, в качестве которого выступает миссис Грин. Она улыбается, хлопая по стулу рядом с собой, приглашая сесть. Потом достает из холодильника молоко и ставит на стол перед ними. — Только не бей, хорошо? У нас не так много посуды, — она пододвигает к нему стакан. Не самая удачная шутка. Хотя это действительно забавно. Но фраза заставляет покрыться щеки густым румянцем. Брок опускает глаза, пьет предложенное молоко маленькими глотками. Оно холодное, он не хочет простудиться перед армией. Он любит Аманду, как родную. И искренне не понимает, почему его мать не может быть такой… солнечной. Он помнит историю, которую ему рассказывали много лет назад о Шоне, брате миссис Грин. Быть может, из-за него она так понимающе относится к выбору внука. Надо бы рассказать об этом матери. Тогда она поймет. Должна понять. Себастиан прав — она у него одна осталась. И Броку просто необходимо время, как и ей, чтобы принять решения друг друга. Когда тишина начинает давить, он благодарит женщину и возвращается в комнату. Там на деревянных вешалках висят два новеньких комплекта формы: военно-морского флота и пехотных войск. Начищенные ботинки снизу. Ни пылинки. Себастиан отрывается от блокнота. У него растерянный вид, будто он только проснулся, не заметил его отсутствия. — Я опять отвлекся? — спрашивает он. — Да. Ты был не здесь, — мягко целует подставленную щеку, — Закончил? Себ пожимает плечами. Брок усаживается у его ног, откидывая голову на колени. Расслабляется. Себастиан улыбается. Нежно прикасается к волосам. Гладит. И только почувствовав это осторожно прикосновение, Брок понимает — устал. Чертовски устал за этот бесконечный день. Кажется, он так и засыпает, прислонившись спиной к ногам любимого человека, как верный пес. Утром его будит встревоженный Себастиан. Брок сидит на кровати, свесив ноги на пол. Сладко зевает. Себ сбивчиво объясняет, что сегодня его пригласили в театр, по старой памяти так сказать. Он будет играть для мэра и полсотни неизвестных политических деятелей разного калибра. Без подготовки. Директор театра слезно умолял приехать. Обещал хорошо заплатить за выступление. Влезть в костюм с первого раза не выходит. Брок не надевал его с похорон брата. Месяцы, проведенные в армии, давали о себе знать наращенной мышечной массой. Себастиан мечется по комнате, как ужаленный. Собирает вещи, разбросанные листы с нотами, на ходу завязывает другу галстук, сам выбирает бабочку. Он похож на слишком заботливую жену и немного на пингвина. О чем Брок упоминает вслух и смеется, наблюдая за реакцией. Волнующийся Себастиан — это в сто раз хуже, чем злой Себастиан. Он сметает все на своем пути, ворчит безостановочно, сверкает страшными глазищами, скажешь хоть слово. Это забавно, но если он продолжит в том же духе, то не сможет соединить и пары нот в одну мелодию. Брок хватает его за рукав концертного фрака. Притягивает к себе. Встряхивает. Заставляет сфокусироваться на себе. — Успокойся! Ты давно не играл, но ты справишься. Это всего лишь мэр. Ты играл перед президентом на втором курсе. Так что соберись! Себастиан неожиданно сосредоточенно кивает. Получает поощрительный поцелуй в лоб и уже спокойнее покидает комнату. Внизу их ждет специально присланная машина. Они добираются до театра за тридцать минут до начала концерта. Внутри их встречают, как давно не приезжавших родственников. А еще с ковровой дорожкой и фанфарами. Брок ревнует. Понимает, что ведет себя, как глупый школьник, но ничего не может сделать. Просто встает между Себастианом и тянущимся его обнять мужиком из оркестра. На что Грин лишь снисходительно улыбается, отступая в сторону, не хочет провоцировать. А трубач спешит покинуть их компанию, чувствуя агрессию в свой адрес. — Прекрати, — просит Себастиан, когда они остаются наедине за кулисами, — Иди в зал. Мой выход через пять минут. Пропустишь еще. — Не могу. Почему им всем так важно тебя потрогать? — щурясь, зло спрашивает Брок. — Потому что мы не виделись больше полугода. У нас так принято здороваться. У всех людей так принято. Брок обиженно поджимает губы. Вести себя глупо для него не в новинку. Но признавать это он не любит. Себастиан улыбается, явно сдерживая шуточки на тему пунктика собственничества своего друга. По старой привычке Брок поправляет ему бабочку, целует в макушку, радуясь, что в этот раз волосы не склеены гелем, не липнут к коже. Он уходит. В темном закулисье Себастиан чувствует себя одиноко. У него дрожат руки. Как итог, мэр аплодирует стоя. Брок замечает, как краснеет его лучший друг, какими неловкими становятся движения. Он кланяется под звук неутихающих аплодисментов. Музыкант расслабляется за кулисами. Он сидит на высоком стуле, прижимая к себе папку с нотами. Волнение отпустило. — Это же потерянные ноты. Ты говорил, что давно потерял их, — Брок возвышается над ним. — Да. Я восстановил кое-что. По памяти. Еще до отъезда. Брок принимает протянутую папку. «Брок. 17.» — слишком знакомое название. Он помнит эту легкую нежную мелодию с резкими переходами, странными паузами. Помнит все, и щеки вспыхивают стыдом. Тогда он украл первый поцелуй своего пианиста. Такое не забудешь. Они возвращаются домой. Аманда встречает их в прихожей. Себастиан не привык видеть ее «при полном параде». Она напоминает, что завтра днем Брок уезжает, и ей хочется успеть к фотографу, пока они оба дома. — Я несколько месяцев откладывала на это. Не сметь отказывать пожилой женщине. Они не отказывают. Только переодеваются, каждый в свою военную форму. Совместное фото — отличная идея, особенно, когда есть уверенность, что больше не будет возможности собраться подобным составом. А они были практически уверены. Капрал и матрос стоят по стойке смирно рядом с Амандой Грин. Она в модной шляпке, красивом платье и перчатках — настоящая леди. Брок думает, что было бы здорово, если б здесь была его мать. Но завтра он уедет, и думать о плохом не хочется абсолютно. Особенно, когда Себастиан касается его руки за бабушкиной спиной. Фотограф просит посмотреть на него и сделать серьезные лица. Вспышка слепит. Готовых фотографий они уже не увидят. — Пиши мне чаще, — говорит Себастиан, сжимая его ладонь, — Пиши. Он до последнего улыбается. Держит лицо. Слишком часто вытирает ладони о брюки. Парнишка не знает, как выразить словами то, что чувствует. Очень больно. Но плакать нельзя. Не по-солдатски это — слезы по лицу размазывать. И все же Брок ловит пару капель, скользнувших по острым скулам. — Мы встретимся, Бастиан. Обязательно встретимся, — обещает Брок. Он старается улыбнуться. Выходит паршиво, он и сам понимает. Обнимает неуверенно переминающегося с ноги на ногу Себастиана. Прижимает к себе крепко, до хруста. Наверное, делая больно. Целует коротко в поджатые губы. Кто-то дает команду к отправлению. Поезд воет, пуская клубы густого пара. И музыкант очень хочет ему верить. Он ему даже верит. Почти. А через неделю прощается с бабушкой, собирает вещи и уезжает на войну вслед за единственным любимым человеком. Только вот в «Жемчужной гавани» нет войны. Там покой. И жаркое солнце. Безопасность. Одиночество и тоска. А в далекой Африке рычат немецкие танки. Брок, прижавшись к земле, закрывает руками голову. Кто-то орет над ухом, командир тащит его за шиворот в укрытие. Они успевают как раз вовремя. Снаряд падает прямо рядом с окопом, в который Брока втаскивает лейтенант. От взрыва их засыпает землей. Они так и лежат, не поднимая голов под грудами песка и горящих досок. Артналет стихает только через два часа. Это был первый бой недавно прибывших новобранцев. Тем же вечером Аманда Грин получает фотографии. Одну она относит на второй этаж, кладет под дверь и, вздохнув, возвращается домой. Второй место в красивой рамке над пианино. Когда парни вернутся, они увидят ее и обязательно улыбнутся. Они должны улыбнуться. «Вернитесь домой живыми», — шепчет она, опуская клап, закрывающий клавиатуру пианино. Она больше не садилась за него. Никогда.13.
23 февраля 2020 г. в 18:51