Охота по обе стороны

       Вечером Вайренхольд прогуливался по Саду Тюильри, потому его занесло в парк Ла-Виллет, откуда он направился на остров Сите, где немец совершил остановку у часовни Сен-Шапель, насладившись её видом. «Красивый город, мне совсем не хочется с ним расставаться. Глупость это какая-то, отправлять меня, специалиста, владеющего французским языком в совершенстве, в другое место. Славянское население мне совсем не понять. Но благодаря связям Райзера я могу выиграть такой приз, что потом самому потом будет сложно поверить в то, что такое вообще возможно. Слюнтяй печётся за свою шкуру и хочет большего, решив воспользоваться моими трудами. Моя замена на высшем уровне найдётся быстро, да и там заниматься больше придётся административными вопросами, а в них кабинетный крокодил смыслит неплохо. Как же я мог не просечь его намерений? Я не привык заниматься подковёрной борьбой против своих, с этим нужно смириться», — размышлял Генрих уже во время прогулки мимо Собора Парижской богоматери, наслаждаясь красотой Парижа, возможно, в последний раз.       Домой гестаповца не тянуло, там его ждало одиночество в то время, как семья находилась в Германии. Потому Генрих двинулся к своему другу, служившему в подразделении железнодорожной полиции, которое дислоцировалось на главном военном вокзале города. Туда криминальдиректор добрался на попутке — патрульная машина, серый «Кюбельваген», ехала как раз в нужное место.       — Знаешь, я бы вообще врезал бы Райзеру по наглой роже и попросил назначения в Вестфалию. Или где у тебя там дом? — ответил, выслушав Вайренхольда, Эрих Шульц, исполнявший обязанности начальника охраны вокзала. Высокий рыжеволосый ровесник Генриха относился проще к жизни, на рабочем месте ничем выдающимся полицейский-путеец похвастаться не мог, но гестаповец отлично с ним ладил, так как у Шульца на первом месте стояли простые человеческие ценности, вроде дружбы и любви.       Обычно они всегда делились друг с другом самым откровенным без каких-либо опасений.       — Там, — сухо согласился Генрих. — Ты правильно сказал.       — Спасибо, ты меня не разочаровал. А то от этого хорошего коньяка порой можно забыть даже своё имя, — сказал подвыпивший друг.       В маленькой комнатке с бежевыми стенами за столом помимо двух немцев сидела круглолицая француженка с коричневыми косичками. Её звали Сельви, и недавно она отпраздновала свой двадцать пятый день рождения. Эрих также отличался от Вайренхольда и внутренним непостоянством, при котором Шульц мог страстно влюбиться в очередной раз и воспылать, как пожар на топливном складе. Генрих же встретил ту единственную, родившую ему красавицу-дочку.       Попахивало перегаром.       — Чего ты расстраиваешься? У нас в Германии есть с кем бороться: шпионы, антифашисты и просто недовольные режимом. Без работы ты не обойдёшься. На крайний случай, всегда можно вспомнить былое и заняться отловом уголовников, всяких там убийц, воров и насильников. На пенсию ты уже себе точно заработал, а потому лет через пять можно выйти на пенсию, причём, она у тебя настолько хорошенькая, что работать даже не придётся, — Шульц всегда смотрел на вещи оптимистично, стараясь найти во всём хоть капельку хорошего, чтобы не впасть в уныние.       — Зато ты рискуешь вылететь из полиции до достижения пенсионного возраста. Вон, взял и провёл постороннего на территорию военного объекта, — пошутил Генрих.       — Люди из вашего департамента посторонними нигде быть не могут, вам везде рады. Не забывай, что я тут на правах местного Божества.       — Хорошо, что именно я попал сюда, иначе плохо бы тебе пришлось. Мы дисциплинарными взысканиями не занимаемся, на это есть другие люди. Но вот крысу, которая бы посмела воровать на твоём участке, я уже бы мог взять без труда.       — А ты переведись и устрой мне взбучку.       — Непременно, но пока не за что прицепиться. Хватит о работе. Мне бы хотелось поговорить с твоей новой избранницей, — Генрих резко перешёл на французский язык.       — О чём же? — поинтересовалась Сельви.       — Вот скажи мне, — начал Вайренхольд, собрав ладони в замок и положив на них голову. — Не стыдно ли тебе крутить роман с врагом твоей нации? Почти год назад мы вторглись во Францию и разделили её по старейшему римскому принципу. Братик или папочка у тебя, небось, погибли в мае сорокового. Не стоит забывать Великую войну, Марну, Верден, Сомму. Там, бьюсь об заклад, погиб твой дедушка.       Попутно нацист сверлил её взглядом, отчего француженке стало не по себе, и она отвернулась от гестаповца, словно перед ней сидела за шахматной доской старуха с косой, а партия шла в её пользу.       — Прекрати! — закричал Эрих.       — Прости. Просто мне было интересно узнать что-нибудь ещё о ваших отношениях. Французы не целиком нас жалуют, от одной маленькой искорки может разгореться пламя ненависти.       Зазвенел телефон, Шульц снял трубку, после чего передал её другу со словами: «Тебя».       — Алло.       — Герр криминальдиректор, срочно явитесь в департамент. Вас требует высшее руководство. Срочно! Ситуация чрезвычайная.       — Хорошо, Шальке, сейчас приеду. Не нужно так нервничать.       Гестаповец не знал, как на такой звонок ему следовало реагировать. «Либо Райзер наломал и всё зарубил на корню, либо большие дяденьки решили насладиться вкусом моей плоти. Чего гадать, надо ехать», — подумал он.       Далее Вайренхольд объяснился с Эрихом.       — Мой водитель тебя подбросит.       — Спасибо.        Встав из-за стола, Генрих надел фуражку и шинель.       — Дорогуша, подумай над ответом на мой вопрос. Когда я вернусь, мы продолжим нашу увлекательную беседу. Не сомневайся, — на выходе немец язвительно ухмыльнулся.       В департаменте знали, если Вайренхольда не было дома, то его следовало искать у Шульца. Руководство никогда не смущал тот факт, что его человек в свободное от работы время посещал военный объект без разрешения полицейских начальников. На то имелись причины: гестаповцы лишними и посторонними нигде не были, а потому от бумажек не получалось добиться их обыденного эффекта. Во-вторых, Вайренхольд являлся очень надёжным кадром, способным в случае какого-либо происшествия принять командование войсками или провести расследование на месте, составив точный протокол.       «Рано или поздно движение кучки недовольных людей примет массовый характер и добьётся своего, отчего Франция рано или поздно освободится. Все империи рушатся, придя в упадок», — задумался Вайренхольд, сидевший в салоне.       В кабинете Райзера присутствовали полковник Бауэр с двумя людьми в серой униформе и нарукавными партийными повязками красного цвета со свастикой в белом круге. Первым из них оказался руководитель Гестапо во Франции, а второй занимался уже делами всей Западной Европы.       — Герр Вайренхольд, проходите, — сказал Бауэр.       В помещении царила довольно нервозная атмосфера, высшие чины были чем-то очень недовольны, находясь в состоянии такого напряжения, когда им не сиделось спокойно.       — Что произошло? — спросил Генрих, встав у окна, за которым начиналась тьма ночного Парижа.       — Ваш начальник провалил операцию и получил больше двадцати пуль в туловище. Преступникам удалось сбежать. Хорошо, что подоспели рядом болтавшиеся французские жандармы из резерва, иначе бы нам не удалось захватить двух врагов Рейха, — ввёл Генриха в курс дела глава Гестапо во Франции.       — Почему вы были отстранены от дела? — спросил полковник, листавший протокол.       — Я бы тоже хотел это знать. Сам он мне сказал всё честно, но мне кажется, что ему было известно что-то такое, о чём я даже догадаться не мог, — Вайренхольд хотел узнать правду от высокого начальства.       — Его положение было очень шатким. Мы знали, что за всеми успехами штурмбанфюрера Райзера стояли вы, потому ваша победа над ним являлась лишь вопросом времени. Нам же нужны именно вы, — руководитель французского департамента косвенно подтвердил то, что к их с Гансом конфликту руку приложила верхушка для чистки рядов от тех, кто подрывал работу организации.       — Вот приказ, подписанный лично мной о вашем назначении на должность главы Гестапо в Париже, — самый старший по должности человек продемонстрировал Вайренхольду бумаги с распоряжением о повышении Генриха.       — Вы должны уничтожить все подпольные ячейки в городе! Местные власти исполнят любую вашу просьбу, лишь бы освободительное движение было задавлено в зародыше! Всех арестованных бандитов передавайте нам для открытого судебного процесса. Французы обязаны видеть то, какая участь ждёт тех, кто посмел перейти дорогу Германии! — произнёс пламенную речь Бауэр, передав криминальдиректору папку с приказаниями.       — Так точно. Разрешите вопрос?       — Пожалуйста, я слушаю.       — Какого состояние моего начальника? Он жив? Где его искать?       — За его жизнь борются лучшие врачи.       Гестаповские начальники зевали.       — Захваченные подпольщики доставлены сюда? — продолжил задавать вопросы Вайренхольд, ощутивший неведомый прилив сил от осознания того, что он вновь был на коне.       — Да. Их ждёт показательный судебный процесс, который покажет французам, что наши действия вызваны и оправданы законом. Выполняйте приказ!       Верхушка покинула кабинет, оставив Генриха в полном одиночестве. Криминальдиректор обрадовался своему возвращению с резким повышением. Ненадолго у него появилось желание съездить в больницу, чтобы поиздеваться над Райзером, но долг требовал немедленных действий, даже в ночное время.       Первым делом он изучил личные дела арестованных, допрос гестаповец решил начать с девушки. В глухом коридоре, пронизанном холодным дыханием смерти, на первом этаже имелась специальная комнатка для подобных мероприятий, где могильный холод оказывал на людей очень сильное влияние, сокрушая их смелость, как тонкую доску, разорванную ударом надвое. Генрих приказал охране привести Лероа туда, а сам явился чуть позже.       — Доброй ночи, — поздоровался немец.       В узком помещении, где царила гробовая тишина, с трудом умещался стол. Бетонные стены тёмного оттенка довлели над всеми, кому доводилось там оказаться, окна отсутствовали, а освещало всё только яркое свечение лампы в зелёном плафоне. В запечатанной комнатке любому становилось не по себе. Казалось, сама жизнь здесь умерла.       — Почему в этой возне замешаны такие красавицы? — Генрих напряг помять и вспомнил, что видел Женевьеву Лероа сегодня по пути в ресторан. «Да, это она. Подозрения меня не обманули», — промелькнуло в его голове. — Я видел вас сегодня во второй половине дня.       Голос немца звучал приятно, своим видом он хотел показать француженке дружелюбие.       — Хотите меня пытать? Так пытайте. Пустые слова тут ни к чему. Я вам всё ровно ничего не скажу, а смертью меня не напугаешь, — мужественно отвечала светловолосая девушка, которая смирилась с положением приговорённой к казни преступницы.       — Ах, да, точно. Я же воплощение зла, которое пьёт кровь замученных людей и убивает чужих детей. Совсем забыл о подобной детали. Кстати, не стоит разбрасываться словами о готовности принять смерть. Обычно трепачи, говорившие так, перед её ликом начинали молить о пощаде и рыдать, как дети, — Генрих ухмыльнулся.       — Чего же ты ждёшь? Почему на столе документы, а не ножи? Давай, проверим, кто будет рыдать!       — Пытки? В отличие от многих своих коллег я их не практикую, так как у этого славного действа есть обратная сторона: человек от нечеловеческой боли может сознаться в том, что именно он убил Линкольна, написал Завещание Петра Великого или поджёг Рейхстаг.       — Чего?!       — Меня малость унесло. Извините. Под пытками вы можете сознаться в том, чего вы не совершали. Какой-нибудь карьерист записал бы такое признание в протокол и закрыл бы дело, но мне важна точность.       — Интересные замашки.       — Выдавать своего подельника вы не собираетесь? Он остался последним.       — Ни за что.       — Почему?       — Иди ты к чёрту, урод проклятый!       — А-а-а-яя-й! Я вам, госпожа Лероа (надо же, как красиво звучит), не хамил, предложив сотрудничество. А вы вот так мне отвечаете некрасиво. Некрасиво, но я до такой низости не опущусь.       Ирония немца развеселила Женеьвеву:       — Хватит играть в хорошего дядю.       — Ох, а я вам, в самом деле, грубить не хочу. Давайте лучше поворошим прошлое. К примеру, вспомним гибель вашей семьи.       — Зачем, погань ты нацистская?! Твой гнусные соотечественники убили моего мужа, — Лероа буквально взорвалась от злобы. Её разрывала на части невыносимая внутренняя боль. Гестаповец может и не умел пытать тело, но вот заставить взывать от нестерпимой горечи ему удалось просто блестяще.       — Да? Правду тебе на сей счёт, кроме нас, не расскажет. Кто вам сказал, что именно наши полицейские убили вашего мужа?       — Соседи.       — Вас обманули. Немецкий вы знаете, если верить личному делу. Значит, сможете всё прочесть, чтобы свериться. Начнём, Из показаний Марты Гроже, её ты знаешь: «В десять вечера к Лероа заглянул он. Сквозь стену я слышала обрывки фраз. Голдман запугивал Анри Лероа. На следующий день начал молчать под давлением уже весь дом. Еврей угрожал всем, кроме Женевьевы, ибо её в тот день не оказалось дома», — читал выдержку Генрих. — Ну как?       — Получается, муж меня обманывал, говоря, что он сам приютил Голдмана? — теперь девушке уже стало интересно.       — Ага. Вас держали за дуру. Продолжим: «У Голдмана имелся пистолет». Угу, почитаем показания вахмистра полиции Шернера: «Бандит нас не оповестил о мирных жителях в той квартире, где он засел. Вместо этого Голдман начал стрелять. Ранил командира, я автоматически занял его место. Огонь вёлся из окна второго этажа. Где только стрелок откопал столько патронов? Хоровитцу приказал прикрыть меня, а сам я закинул гранату прямо в окно». Пораскинем мозгами. Если бы заложник был бы жив, то беглец точно бы использовал его в роли прикрытия, а не начинал палить по полицейским. Разумно?       — Да, — Лероа становилось ещё хуже, отчего её овальное лицо покраснело.       — Гвоздь программы! Результат медицинской экспертизы: «На теле Анри Лероа имеется небольшое число ожогов. Горло перерезано, что и вызвало смерть. Его смерть наступила раньше момента перестрелки. Ниже даны снимки». Смотреть будете?       Блондинка узрела содержимое папки и ужаснулась до безумия, начав заливаться слезами.       — Обратимся опять-таки к показаниям Шернера: «Во время обыска квартиры был найден нож с окровавленным лезвием». Ага, теперь вновь экспертиза: «На рукоятке обнаружены отпечатки пальцев Симона Голдмана».       — Зачем ты, урод, мне это всё показываешь? — с дикой болью в голосе спросила Женевьева.       — Сейчас я закончу, а потом отвечу на ваш вопрос. Ваш муж, по всей видимости, собирался выдать преступника, за что поплатился жизнью. И кто здесь зверь? Человека затравили до такого скотского состояния, в котором он, спасая свою жизнь, смог даже совершить бесчеловечный поступок. Я рассказываю вам правду, подкреплённую документальными свидетельствами, чтобы вы наконец поняли, кто действительно является врагом, — немец подошёл к Лероа и поднял ладонью её опущенную голову, ощутив всю прелесть мягкой и гладкой кожи девушки. — Кто ещё о таком вам поведает? Сдай подельника своего, тогда мы сможем задавить подпольное движение. Понимаете, прекратится противостояние, в ходе которого гибнут каждый день невинные люди. Воцарится мир, пусть и плохой, но всё же мир. А он лучше хорошей войны.       — Чтоб вас всех! Гори всё огнём! — Женевьева почти впала в неистовое состояние бешенства. — Ты, ищейка вонючая, хочешь знать, как его зовут? Кристиан Розен! Я больше не могу так!       Она была окончательно сломана, будто Вайренхольд щипцами вывернул ей все нервные окончания в разные стороны.       — Вот и отлично. К кому вам надлежало пойти после успеха или провала рейда?       — Мари Дюшейн.       — Хорошо. Очень даже хорошо. Будем считать, что вы добровольно пошли на союз со следствием.       — Что со мной будет?       — Скажу так, я лично готов представить вас в выгодном свете, чтобы вам удалось избежать высшей меры наказания. Я прекрасно понимаю, что вы бы никогда не связались с кучкой бандитов, зная правду. В общем, есть обстоятельства, которые позволят вам, Женевьева, слабо отделаться. Но видите ли, судить вас не мне, а вашу судьбу будет решать свора жирных словоблудов, фанатиков, отрешённых от реальности.       — Охрана! Уведите госпожу Лероа и приведите месье Фонтена!       — Есть!       Генрих сел обратно и задумался о судьбе Лероа: «Они публично её казнят, что только ухудшит ситуацию». Потом он задумался о том, а стоило ли допрашивать Алена, если все детали уже были известны? В конечном итоге, Вайренхольд пришёл к выводу, что для протокола пригодились бы показания нескольких человек. Попутно он зазевался.       — Ну, здравствуй, красавец, — криминальдиректор сменил подход, озарившись презрительной улыбкой.       — Это какая-то ошибка! — Фонтен показал свою истинную сущность.       — Конечно, ошибка, что такой ветреный мальчишка, как ты, влез в столь серьёзную игру. Будешь строить из себя героя или пойдёшь на сотрудничество?       — Я согласен. Что вам нужно?       — Отлично. Положение у тебя не самое лучшее. Ты убил моего шефа, главу нашей организации в Париже. Он был полным идиотом, не спорю. Это очень достойный поступок для тебя.       — О чём вы?! Это провокация!       — Не бойся, я не расстроился ни на каплю от того, что этот придурок стал похож на дуршлаг. Но вот оккупационные власти просто в ярости: штурмбанфюрер Райзер был там любимчиком публики. Ещё бы, верный сын партии, член альгемайне СС… а тут какой-то парнишка без военной подготовки превращает его в решето. Выход у тебя один — помочь мне, тогда появится хоть какая-то надежда.       — Я всё скажу! Только не лишайте меня жизни!       — Я твоей судьбой не занимаюсь. Но от моих слов будет зависеть отношение к тебе в суде. Ладно, кто из твоих соратников смог сбежать? Мне нужно имя.       — Кристиан Розен. Он очень опасный чёрт.       — Да, кто был связным вашего отряда?       — Что?       — К кому вы должны были обратиться после рейда в случае гибели Бернара?       — К Мари Дюшейн. Розен к ней неровно дышит и поддерживает с ней близкие отношения.       — Чудесно! Ты тот ещё сплетник. Охрана, мы закончили!       — Вы поручитесь за меня в суде?! — с ужасом спросил Фонтен.- Мой отец очень богатый человек, если нужны деньги, то он заплатит.       — К сожалению, на судебном процессе моё участие не требуется. Меня там не будет. Да и сама процедура будет варварской и совсем не похожей на обычное заседание. Улики идут против тебя, не стоило браться за орудие преступления голыми руками без перчаток. Против такого уже никакие деньги не помогут. Головой нужно было думать.       Алена увели. Вайренхольд решил заняться последним человеком из разгромленного вооружённого отряда. «Розен очень сообразителен и опасен. Бывший полицейский. Наверное, это самый серьёзный человек в группе, от которого можно ожидать чего угодно. Но у него есть одна слабость — Мари Дюшейн. Нужно воспользоваться ею, и вывести крупные силы подполья на эту парочку», — размышлял гестаповец, предвкушавший аромат скорой победы.       Впереди его ожидала ночь, полная работы.