Шанс на жизнь

      Даже удивительно, как командная работа сплачивает людей. Вы можете не знать друг о друге ровным счетом ничего, презирать, не доверять и недолюбливать друг друга. Это жизнь, ты не можешь понравиться всем, и это нормально. Но стоит вам ввязаться в одно дело, начать работу над одной проблемой — как на поверхность, хочешь, не хочешь, а всплывают моменты из жизни. Те, что, возможно, даже не знают твои самые близкие друзья. Это не обязательно должны быть тайны и секреты, что ты скрываешь сам от себя, загоняя их поглубже в сознание, нет. Это могут быть забавные повседневные привычки, что по истечению времени даже не замечаешь, или же особенности речи, колкие фразы или слова, что кажутся довольно забавными. Это и сближает людей. Разговоры и общие воспоминания. Всего две составляющие меняют твое представление о человеке на сто восемьдесят градусов, и ты уже не можешь смотреть на него как прежде.       Уборка на кухне была закончена в лучших традициях заезженных фильмов — стоило тебе выжать последнюю грязную тряпку, как дверь в святую святых распахивается, и в лачугу входит Фрай, отчего ты невольно выпрямляешься, точно проглотив палку, что застревает где-то в районе позвоночника.       — Привет, — то ли хрипишь, то ли пищишь ты, безуспешно стараясь прочистить горло.       Куратор бегунов быстро обводит взглядом собравшихся, на мгновение замирая на Ньюте, что нарочито спокойно поднимает руку в приветственном жесте. Мимо темнокожего парня проходят глейдеры с полными мясом тарелками в руках. Сам же лидер подходит к разделочному столу, за которым ты простояла по меньше мере пару часов.       — Т/и, — после беглого осмотра восклицает он, и ты закусываешь губу, уже готовая выслушать заслуженные упреки. — Ничего не хочешь мне сказать?       — Ну, — мямлишь ты, медленно подходя к парню, переминаясь с ноги на ногу. Он понял? Вы где-то не успели убрать? Или его просто не устраиваешь готовый вариант овощей? Мысли роем летают в голове, не замирая ни на секунду, так что, кажется, даже голова готова расколоться. — Что-то не так?       — Да, не так, — непроницаемым голосом соглашается Фрайпан, и ты, подойдя к нему, устремляешь взгляд на миски, доверху наполненные зеленью. Непонимание в голове растет.       — Фрай, я…- не понимаю. Я не понимаю, что не так, так что лучше скажи мне сразу, в чем я накосячила, иначе узел в животе раздавит все мои органы.       Сзади слышатся шаги, которые ты уже выучила наизусть. Неспешные, тихие, но такие знакомые. Буквально до боли в груди. Ты не видишь, ты чувствуешь, как Ньют подходит к тебе сзади, забирая тянущую боль в животе. По телу раскатывается спокойствие.       Заместитель лидера наклоняется, ты буквально чувствуешь его дыхание на своей шее, и сама не замечаешь, как перестаешь дышать.       — Все же нормально, — спокойно замечает блондин, мастерски скрывая беспокойство. Беспокойство за тебя. Он не простит себе, если безобидная игра принесет тебе проблемы, которые, кажется, так и норовят окружить тебя, впившись когтями в плоть.       — Нет, совсем ненормально, — уверенно заявляет повар, и, внимательно посмотрев на тебя, вдруг произносит. — Т/и, ты почему не сказала, что умеешь готовить?       — Я не…что?       Защитная стратегия резко дает сбой, стоит сознанию переварить услышанное. Ты умеешь готовить. Он что, серьезно? Не веря ушам, ты поднимаешь голову и встречаешься взглядом с довольной ухмылкой, расплывшейся на лице Фрая.       — Да ты же отважилась замешать тесто без меня, причем еще и…- он внимательно смотрит на содержимое миски, что стала отправной точкой учиненного беспорядка, и удовлетворенно кивает, — ну да, еще и правильно. Ну ты даешь, чайник. Не ожидал.       Где-то в груди точно расцветают полевые краски, и на лице появляется улыбка, от которой сводит щеки. Тебя похвалили. Впервые за все время в Лабиринте тебе действительно что-то удалось сделать правильно. Эта мысль бьет в голову, и ты, круто развернувшись, встречаешься с карими глазами, что внимательно смотрят на тебя. Не моргая, Ньют внимательно рассматривает каждую черту твоего лица: глаза, наполненные счастьем, широкая улыбка и едва заметная ямочка на щеке. Ты не так часто искренне радуешься. Обычно это скорее напускной оптимизм, что ты выбрала своей маской. И если заместитель лидера изначально думал, что все это выстроено для собственной защиты, то теперь он отчетливо понимает — ты это сделала для других. Для тех, кто устает после тяжелого трудового дня, для тех, кто нуждается в капли радости. Глейд обделен этой эмоцией, поэтому ты, сама того не понимая, стала спасительным кругом. Приехав загнанным в клетку зверьком, ты казалась еще более отчужденной чем самый закрытый парень в свой первый день, оно и понятно — быть единственной девушкой среди стольких парней не могло даться легко. Но со временем ты нашла свою нишу — взяла немного от Минхо, немного от Чака, Фрайпана и, как Ньют в глубине души надеялся, немного от него. Эта мысль греет ему душу и по сей день, осознание того, что ты в чем-то на него равнялась, даже если неосознанно. Спустя несколько дней ты стала более открытой, больше шутила, придумывала порой глупые, но такие забавные развлечения и игры, что спустя такой короткий промежуток времени стала для большинства «своей». Для большинства парней, но не для себя самой. Ньют по прежнему просыпается всякий раз, когда по ночам тебя одолевают кошмары, и обращает внимание, когда ты невольно кривишься, поднимаясь с травы. Должно быть ты решила, что парень забыл о гематомах, что звездной пылью рассыпались по твоей белой коже на животе, но он все помнит. Помнит и каждый раз сжимает руки в кулаки, стоит ему только подумать, откуда они могли появиться. Парень уже несколько дней все собирался с мыслями, чтобы серьезно с тобой поговорить и все выяснить, но стоило ему подойти к тебе, как все мысли вылетали прочь, стоило тебе улыбнуться ему. Он не хочет быть тем, по чьей вине у тебя на лбу вновь вновь появятся морщинки, а руки в защитном жесте сложатся на груди. Заместитель лидера все еще помнит, как тяжело ему дался рассказ о своем последнем походе в лабиринт. Он не хотел тебе ничего рассказывать, но слова сами вырвались, а дальше он уже не мог остановиться. Он чувствовал, как тяжело открыться кому-то, и был не уверен, что ты готова открыться ему. Он не знает, чувствуешь ли ты тоже самое, что чувствует он. А что он чувствует? Он не знает. Вот и получается замкнутый круг из бесконечный «не знаю» и «не уверен». Но в одной он все же уверен точно. Сегодня днем он перешагнул ту черту, за которой его ждет пропасть. Ты для него не просто друг, каким может быть Минхо или Томас. К тебе он чувствует что-то новое и ранее неизведанное. И это его пугает. Пугает до чертиков, ведь Ньют прекрасно понимает, что готов с разбега прыгнуть в этот обрыв, лишь бы узнать, что его ждет по ту сторону.       Ты мгновение смотришь в его бездонные глаза, прежде чем перевести взгляд на Дэна и Дерека, что, стоя около окна, улыбаются, стоит тебе перевести на них взгляд. Спешная уборка разгрома показала парней с лучшей стороны, чем ты изначально ожидала. Дерек оказался не ворчуном, а просто закрытым в себе глейдером с дефектом речи, что тут же запал тебе в душу — стоило тебе прислушаться к нему, как ты заметила проблему с буквой «р», которую он искусно скрывал, заменяя слова в которых она была на синонимы. В результате он бывало говорил такие странные и редко используемые слова, что ты бы не удивилась, если бы повар стал писателем или поэтом. Там, в другой жизни. Ну, а про каламбуры Дэна и говорить нечего. Порой, несмотря на страх перед гневом Фрая, ты все же останавливалась, чтобы перевести дыхание, ведь драить полы и смеяться одновременно оказалось невозможным. Не суди книгу по обложке. Впервые ты действительно вниклась в суть этой фразы.       — Ньют, тебя, кстати, Алби искал минут десять назад, — вдруг вспоминает куратор поваров, взглянув на свои часы. Такая привилегированная вещь, как часы, имеются лишь у бегунов и кураторов. Как однажды в шутку сказал Чак «простым смертным не нужно знать время. Им нужно работать».       — Тогда я пойду, — как-то с неохотой заключает Ньют. Ты искоса смотришь на него, но тут же отворачиваешься, понимая, что он смотрит на тебя. — Увидимся.       Кажется, что он говорит это всем сразу, но в глубине души ты понимаешь, что адресовано это тебе. Ты бурчишь неразборчивое «пока», так и не повернувшись к блондину, что секунду спустя все же выходит из комнаты, позволяя тебе вдохнуть полной грудью, поджав губы. Вам есть что обсудить. Есть ли смысл делать вид, что ничего не было, или лучше поговорить? Правда или игра? Но ты не знаешь, что ему сказать, и есть ли в этом смысл. Станет ли от этой правды лучше? Или ты лишь все испортишь? Голова и сердце кричат совершенно разные вещи, надеясь, что ты послушаешь именно их, но ты боишься принять решение. Ведь от него зависит так много. Для тебя этот ответ стоит больше, чем разгадка лабиринта. Это словно карусели, на который летишь то вверх, то вниз, не зная, чем закончиться очередной поворот. Так может лучше вообще на них не садиться? Не покупать билет на горки, не заходит в парк аттракционов? Ведь так будет проще. Тяжелее и проще одновременно. Оказывается, так тоже бывает.       Бесконечный ряд голодных и галдящих глейдеров по эту сторону кухни кажется куда страшнее и опаснее, чем если на него смотреть с поляны. Кажется натиск вот-вот сломает разделочный стол, и парни, точно оголодавшие зомби, задавят вас под своим весом. Но жесткий голос куратора сдерживает толпу и не дает никому обнаглеть, так что к концу очереди ты уже спокойно раскладываешь салат по тарелкам, улыбаясь каждому знакомому, которых составляет большинство ребят. Руки уже не трясутся, как в начале раздачи, а губы не искусаны в кровь от волнения. Сейчас тебе это кажется глупым предрассудком, но еще двадцать минут назад ты была готова сбежать в лачугу.       Последний глейдер получает свой паек, и, подмигнув тебе, уходит к переполненному столу. Ты громко выдыхаешь и раскладываешь оставшиеся овощи по тарелкам для поваров, на которых уже лежит картошка, кусок мяса и хлеб.       — С первой раздачей, зелень, — хлопает по плечу Дерек, и ты ухмыляешься. Очередное прозвище. Ты так скоро свое настоящее имя забудешь.       — Все, можете отдыхать, посудой займемся потом, — рапортует Фрай, и ты с чувством выполненного долга идешь к столам, где Томас пообещал оставит тебе место.       — Никто пока не отравился? — с усталой улыбкой спрашиваешь ты сидящих за столом парней, садясь между Томасом, что все время, пока тебя не было, держал руку на скамейке, и Уинстоном, что бурно что-то обсуждает с Алби. Стоит тебе произнести эту фразу, как Чак давится, а вилка Минхо замирает на полпути. Все взгляды разом устремляются на тебя, так что тебе даже становиться не по себе. — Я шучу, с едой все нормально. По крайней мере, с салатом и хлебом.       Последнее ты называешь с некой заминкой, которую вроде как никто не заметил, но стоило тебе приступить к еде, как Томас, будь он неладен, все же спрашивает:       — Тебе хлеб доверили печь? У меня даже овощи забрали к концу дня, — парень кладет локоть руки на стол и тычет в тебя хлеб, прищуриваясь. — И где здесь честность?       — Не тычь в меня хлебом, я голодная и могу откусить, — предупреждаешь ты Томаса, заглатывая картошку. Шатен лишь усмехается, но хлеб все же убирает от тебя подальше.       — Так Т/и же помогали, — вдруг до тебя доносится голос Чака. — Ей Ньют помогал, я в окне видел.       Картошка застревает в горле, видимо, придя в шок от такого заявления. Доступ к кислороду резко обрывается, и ты давишься, закрывая рот рукой. Громкий кашель перекрывает все реплики, а у тебя в глазах темнеет. Грубая рука Уинстона бьет по спине, что вот-вот разломится от такой силы, и ты зажмурившись киваешь, облегченно понимая, что вновь можешь дышать.       — Спасибо, — сипишь ты, делая несколько глубоких вдохов. Зрение и слух приходят в норму, и ты поднимаешь взгляд, ловя на себе сразу несколько пар глаз, что непонятливо таращатся в твою сторону.       — Ты в норме? — спрашивает Уинстон, и ты киваешь, неумело натягивая улыбку.       — Да, все хорошо.       — Помереть от своей же стряпни — это мощно, — выдавливает Минхо, и ты усмехаешься, невольно метнув взгляд на Ньюта, что обеспокоенно смотрит на тебя в ответ. Он единственный знает, почему ты подавилась. Он все понимает и первый прерывает зрительный контакт, возвращаясь к еде.       — Я просто слишком голодная, — врешь ты.       Просто голодная.       К твоему бесконечному счастью тема разговора после твоего перформанса сменилась также быстро, как и началась. Не прошло и десяти минут, а все тарелки уже пусты, а животы набиты. До конца перерыва остается несколько минут, а Глейд погружен в миротворные разговоры, прерывающиеся на редкие восклики или смех.       — Шнурок, ты просто попробуешь, пока Бен не оклемается. Это еще ни о чем не говорит, — предостерегающе произносит Алби, не переводя взгляда с Томаса, и тут ты понимаешь, что немного выпала из реальности. В голове вот уже час сумбур, который ты уже который раз пытаешься утихомирить.       — О чем вы? — вклиниваешься в беседу, смотря то на Томаса, то на лидера.       — О лабиринте, — мгновение помедлив, все же отвечает Томас, протирая ладонью заднюю часть шеи. Он явно хотел не говорить тебе об этом как можно больше, то ли боясь, что ты будешь волноваться, то ли нервничая, что ты ломанешься за ним. Но выражение твоего лица даже не меняется. Пару секунд ты просто не можешь переварить поступившую информацию, тупо смотря на Томаса. Но вот шестеренки в голове все же начинают свою работу и огромный пузырь понимания лопается в сознании.       Томас, один из самых близких тебе людей собирается рвануть в лабиринт к гриверам. Тот, кто прибыл с тобой одновременно, тот, что в любой момент может заупрямиться и полезть в логово гриверов. Тебе достаточно Минхо, что каждый день рискует своей жизнью, пытаясь спасти ваши прекрасные задницы. Ты никогда не признаешься об этом вслух, но не проходит и дня, чтобы ты с волнением в груди не посмотрела на двери лабиринта. Азиат может быть последней занозой в заднице, но он один из немногих, с кем ты стала по-настоящему близка. А тут еще и Томас собирается сорваться с пятой точки на чертовы приключения.       — Мы на минутку, — твердо заявляешь ты, поднимаясь со своего места, и, не говоря ни слова, берешь Томаса за руку, уводя его в сторону от общих столов.       За спиной слышатся улюлюканья и едкие комментарии, но ты даже не обращаешь на них внимание. Ты просто пытаешься сформулировать все то, что копошится у тебя в голове. Томас молча идет за тобой, не пытаясь вырвать руку или начать разговор, что с его сторону кажется самым разумным решением. Быстрые шаги гулко отдаются по всей поляне, пока ты, не разбирая дороги, обходишь Хомстед и останавливаешься лишь когда доходишь до небольшого клочка зелени деревьев.       — Т/и…- тихо и спокойно обращается Томас, хмуря брови.       — Нет, послушай, — обрываешь его ты, поднимая взгляд на парня. — Ты же понимаешь, что это самоубийство? Я помню, как в первые дни мы побежали к кухне, соревнуясь, кто быстрее. Я помню, какое потрясающее чувство это было, правда. Но…- к горлу подступает ком, и ты его проглатываешь, переводя дыхание. — Я слышала, что случалось с бегунами в лабиринте. Они сходили с ума после укуса, Томас, — в носу начинает щипать, и ты хмыкаешь. — Я просто хочу сказать. Ты один из самых близких мне людей… Я не хочу, — в глазах мутнеет из-за скопившейся жидкости, и ты опускаешь взгляд, теребя пальцы. Идя сюда, ты была полна решимости доказать Томасу, как глупо он поступает, но сейчас, стоя здесь, не можешь объяснить даже самой себе, откуда взялись эти непрошенные слезы. Ты же не прощаешься с ним. Вы все равно будете видеться вечерами, а когда Бен поправится, вернется к обычной работе. Но что-то внутри подсказывает, что это конец вашей эпохи, как двух салаг. Вы уже не будете так близки, прекратите отдыхать днем под деревом и ловить глазами лучики солнца, не будет тех бессмысленных, но таких теплых разговоров. Все поменяется. Он станет элитой, которая знает все секреты, у которой есть доступ в картографическую, у которой есть эти чертовы часы, будь они неладны. А ведь еще пару дней назад вы шутили над этой побрякушкой власти.       Рука Томаса мягко ложится на руку и притягивает к себе, а ты утыкаешься ему носом в плечо, наконец позволяя слезам намочить кофту друга.       — Ты же во время костра говорила, что будешь сильной и никогда никому не покажешь здесь своих слез, — мягко с иронией произносит Томас, и ты фыркаешь ему в кофту, словно смеясь над самой собой.       — Я с него почти ничего не помню, так что это не считается, — бурчишь ты, обхватывая парня руками и сцепляя их у него за спиной в замке. Наступает молчание, в котором ты передаешь ему все свои волнения, а он — наоборот успокаивает тебя.       Еще неделю назад ты бы и сама полетела в лабиринт с радостными криками и визгами на весь Глейд, но за последние дни все изменилось. И дело даже не в Бене, опытном бегуне, что сломал ногу в лабиринте и сейчас лежит у медаков, хотя это и стало окончательной точкой в мысленных дебатах. В Глейде, на безопасной поляне тебя держит якорь, что однажды обнажив свою душу, навсегда оставил след в сознании, из-за чего каждый раз, принимая решение, ты словно советуешься с ним, думая, как он бы отнесся к этому. И если Томаса блондин еще отпустит, ты даже пытаться не будешь. Просто потому что не хочешь.       — Томас, — бубнишь в кофту ты, наконец прерывая тишину. — А ты будешь мне рассказывать, что видел?       — Я тебя даже в картографическую под покровом ночи проведу, — почти шепчет тебе в волосы Томас, и на лице появляется благодарная улыбка.       Возможно ты ошиблась. Вы не потеряете друг друга.       Солнечные лучи заходящего солнца слегка касаются заросших стен, что с каждой секундой кажутся все мрачнее. Дневной и светлый Глейд сменяется гнетущей атмосферой, чьей музыкой становится скрип дверей лабиринта и лязганье гриверов. Кажется, ты уже привыкла к этому месту, но временные завывания ветра все еще заставляют тебя поежится и потеплее укутаться в кофту. Ужин уже давно закончился, вся посуда вымыта, а столы вытерты. Удивительно, но сегодняшний день можно назвать действительно удавшимся. Ты чувствуешь себя уставшей, даже измотанной, ноги устали от постоянной необходимости стоять, а руки в конец окоченели от холодной воды, в которой ты мыла тарелки, но ощущение полезности разливается теплой надеждой по всему телу. Может, у тебя еще не все потеряно. Может, ты действительно ни никчемный кусок кланка, как, должно быть, думает Галли. Сытые и довольные глейдеры служат тебе опорой, на которую ты твердо встаешь, надеясь, что очередной порыв ветра не снесет тебя с пьедестала.       Зябкий ветер легким мановением поднимает твои волосы к усыпанному звездами небу, и они, сделав кульбит, ложатся на плечи. Шмыгнув носом, ты обнимаешь голые руки безуспешно пытаясь разогнать мурашки. Стоит вернуться в теплую лачугу или хотя бы взять плед, но вместо этого ты предпочитаешь сидеть на ветру, чувствуя каждое дуновение погоды. Сзади в нескольких метрах сопят и видят третий сон ребята, что еще недавно вызывали у тебя лишь недоверие и панику, хотя сейчас бы ты им доверила свою жизнь. Впереди виднеются тени листвы, из которой то и дело просачиваются красные огоньки стукачей. Ты порой забываешь о них, принимаешь жизнь на поляне как что-то должное, устоявшееся, правильное. Забываешь о создателях, гриверах, и лабиринте. Живешь своей жизнью, пока маленькая деталь не напоминает о том хаосе, что каждый скрывает за маской спокойствия. Так не должно быть. Вы должны жить полной жизнью, быть легкомысленными и ветреными, а не работать на износ изо дня в день, порой рискуя своими жизнями.       С приходом сумерек в голову начинают лезть странные, порой неприятные мысли, что требуют осмысления происходящего, но тебе так не хочется во все это погружаться, что ты лишь выкидываешь их из головы, прекрасно понимая, что они вернутся. Мысли о дружбе и любви, о выходе и ловушки, о снах и кошмарах, что упрямо залазят в голову, точно насекомое, изгрызая тебя изнутри. В чем смысл видения? Самый популярный вопрос в истории сознания. Ты уже знаешь его наизусть, но все равно просыпаешься с мыслью, что все это реальность. Смерть друзей, гривер и орудие убийства в руке жестокости. Это словно заезженная пластинка, что нуждается в перемотке бракованного кусочка. Понять его смысл, или терпеть пока страх поглотит твое сознание, что так хочет избавиться от тревог. Ты бы ему помогла, вырезала бы кусок гниющей плоти, но что-то внутри маленьким огоньком подсказывает, что ты должна это помнить. Это что-то важное. По-настоящему важное.       Сзади тебя слышится шорох и тихие шаги, но ты не оборачиваешься, даже когда неизвестный садится рядом с тобой. Один вздох рядом с этим человеком, и ты узнаешь его — как бы ты не отговаривала себя, и не говорила, что это лишь разыгравшееся воображение — но от него и правда пахнет по-особенному. Ты узнаешь его из тысячи, или, по крайней мере, из полусотни других. Ньют сцепляет руки в замок на коленях и, бегло бросив взгляд в твою сторону, почти шепчет:       — Опять кошмары?       Ему не нужен ответ, он и так его знает. Знает, что это терзает тебя с самого прибытия, знает, что это не дает тебе спать, знает, что тому причина появившиеся синяки под глазами. Точно такие же, как у него самого. Только если раньше они появлялись из-за бесконечной череды проблем, что ложились в немалой мере на его плечи, то теперь у причины появилось имя. Имя девушки, что не дает ему уснуть. Она ворочается во сне, бормочет бессвязные слова и постоянно находится в его мыслях. Ньют слишком долго занимался самообманом, любимой игрой людей, что не хотят разбираться в своих чувствах. Ссылался на твой статус «Чайника», находил все новые и новые оправдания тому, что то и дело вспоминает тебя. А потом он поймал себя. Понял, что в толпе ищет твою фигуру. Ждет, когда увидит твою улыбку и громко выдыхает, когда видит тебя в окружении друзей. Болезнь достигла своего апогея, когда он увидел синие отметины на твоей коже, что ты так старательно скрывала. Вспоминая сейчас, блондин понимает, что в тот момент он чуть не слетел с катушек. В глазах резко потемнело, а руки сжались в кулаки. Через пару часов, после пары попыток сорваться и найти ублюдка, он заметил, что от впившихся в ладони ногтей остались следы. Это болезнь, название которой вертится на языке. И Ньют знает миллион синонимов ей, но все не решается сказать их вслух. Ведь если признается — значит все это правда. Значит он прыгнет в пропасть.       — Ты знаешь о них? — хмуришься ты, не веря, поворачивая голову в сторону блондина, что взглянув на тебя, поджимает губы и расстегивает свою кофту, что еще вчера так бескорыстно предложил. Высунув руки из рукавов, он отряхивает ее и накидывает тебе на плечи, оставаясь в такой же тонкой майке, что на тебе. — Эй, все нормально, мне не холодно, — пытаешься отказаться ты, выпрямляя плечи, чтобы материя соскользнула с тебя, но Ньют лишь больше натягивает ее на тебя.       — Я же вижу, — ровным голосом произносит он и впервые за ваш разговор смотрит тебе в глаза, отчего все возражения, придуманные в голове куда-то улетают, оставляя в сознании пустоту. — Если ты еще не поняла, я многое замечаю.       Конечно, он все понимает. Ты это уже давно поняла, но упрямо продолжаешь врать. С некоторых пор ты особо остро ненавидишь чувствовать себя слабой. Слабая значит жалкая. Значит проигравшая. Ты хочешь казаться сильной, решительной. Тебе хочется показать, что в твоих силах справиться со своими проблемами, но вместо этого окружающие лишь сильнее стремятся тебе помочь, точно чувствуя твои порывы. С Ньютом тебе сложнее всего. Разум разрывается на две части, одна из которых, более нелогичная, до покалывания пальцев рада его помощи, в то время как более мудрая готова зарыться в песок от ненависти к первой. Так ты и мечешься между двумя решениями, не в состоянии принять одну из зол.       — Что тебе снится?       Вкрадчивый голос Ньюта вновь выводит тебя из раздумий, приземляя на мокрую траву. Он уже не смотрит на тебя, его внимание приковано к собственным ладоням, на которых еле виднеются небольшие царапины по форме напоминающие полумесяц.       — Один и тот же кошмар, — ты не видишь причин скрывать это от парня. Ты знаешь, что он все поймет, чтобы ты ему не рассказала. — Каждую ночь я оказываюсь в опустевшем вечернем Глейде, — ты чувствуешь кожей, что Ньют смотрит на тебя, но сама не отрываешь взгляд от противоположной стены Лабиринта. Просто так легче рассказывать, и теперь ты понимаешь, почему в тот вечер Ньют не моргая смотрел туда же, открывая завесу своего прошлого. Так действительно проще. Ты словно говоришь это самому себе, словно ты один во всем мире, и твою безызвестную историю выслушает лишь ветер. — Я гуляю по поляне, захожу в Хомстед, ищу вас. А потом, — голос надрывается, ты делаешь вид, что закашливаешься, не сомневаясь, что Ньют все равно все понял. — Потом я нахожу вас всех. Вы лежите на полянке для костра, все в крови. Каждый раз я пытаюсь вам помочь, стараюсь найти выживших, пока не слышу за спиной лязг гривера. И тогда я думаю что вот и все, вот и моя очередь пришла, за спиной никого не оказывается. Ваши тела по-прежнему лежат, а в моей окровавленной руке оказывается нож П.О.Р.О.К.а. Ньют, — ты заглядываешь ему в темно-карие глаза, пытаясь прочитать эмоции на лице. — Я убиваю вас. Это все моя вина.       К горлу подкатывает ком, а тело начинает дрожать, хотя кофта должна согревать. С большим усилием ты проглатываешь мнимый сгусток эмоций, поджимая губы.       — Думаешь, я сумасшедшая? — бормочешь ты.       — Определенно, — грудь парня содрогается в беззвучном смехе, и ты поворачиваешься, чтобы увидеть усмешку на его лице, что появляется тут же на твоем лице. Не выдержав, ты шутливо бьешь его кулаком по плечу, чувствуя, что шар напряжения улетает вместе с порывом ветра. Еще одна невероятная способность Ньюта, которую тебе никогда не постичь — разогнать даже самые депрессивные тучи одной лишь улыбкой. Разве это не магия?       — Тогда в Глейде не хватает еще одной постройки, специально для таких ненормальных, как я.       — И будем мы все вместе, одной дружной толпой сидеть в ней, — вы одновременно прыскаете. Вот так просто, потому что можете, наперекор создателям, что сейчас наблюдают за вами через свои большие экраны. Каждая улыбка — это плевок им в лицо, в лицо опасности и всем трудностям.       Вы сидите молча целую вечность. Вечность, наполненную смыслом. Между вами столько недосказанности, столько слов, что вы хотите сказать, но вы не произносите и звука. Почему? Хороший вопрос, на который ты так и не смогла найти точного ответа. Наверное, потому что боитесь услышать правду, которая может не понравиться. Фраза «лучше горькая правда, чем сладкая ложь» хороша лишь в теории.       — Слушай, — умиротворенная атмосфера, в который вы оба могли растормошить улей мыслей, что поселился в голове, разрушилась. Ты знаешь — то, что он сейчас скажет тебе не понравится. И шестое чувство не подводит. — Я ненавижу себя за то, что должен сейчас спросить, но…       — Так не спрашивай, — это не просто слова, это мольба, что срывается с твоих губ. Ты не хочешь разрушить те воспоминания, что так хотела сохранить об этой ночи.       — Не могу, — парень прикрывает глаза, чтобы мгновение позже устремить уверенный взор на тебя. — Я должен знать, что произошло в тот день.       Ты знаешь о чем он, а что еще хуже — он знает, что ты это знаешь. Он прав, он все видит, его не обмануть. Тогда он просто позволил себе быть обманутым, создал иллюзию понимания в которой сам и погряз. И сейчас ему нужен ответ. Он хочет узнать о Галли, о Греге, о чертовой ванной и синяках, которые ты до сих пор прячешь за тканью одежды. Но ты поклялась самой себе, что никто о них не узнает. Особенно Ньют.       — Ньют, я…       — Ты обещала.       Да, обещала. Обещала в обмен на рассказ его прошлого, о чем сейчас жалеешь. Грудь сжимается до хруста ребер, все твое нутро против любого слова, что еще не слетело с твоих губ. Это ошибка, с которой ты должна разобраться сама.       — Ты ничего не расскажешь, ведь так? — ты бы сейчас многое, нет, ты бы сейчас все отдала, лишь бы не слышать разочарование в его голосе. Он знает, какую правду может услышать, но все равно хочет, чтобы ты это произнесла. Он должен знать, кто это сделал с тобой. Кто запугал тебя настолько, что ты не можешь ему рассказать обо всем. Ньют надеялся, что сможет тебе помочь, но каждый раз когда он делает очередную попытку, ты лишь больше закрываешься от него. И это бьет куда-то под дых. Он бы смог тебя защитить, не дать тебя больше в обиду, но ты не даешь парню такой возможности.       — Ньют, — ты поворачиваешься всем корпусом к парню, что лишь сильнее хмурится, рассматривая твое лицо, что выражает лишь бесконечное сожаление. Ты открытая книга для него, каждая эмоция отражается в твоих глазах. — Этого больше не повторится. Я обещаю, — очередное обещание уже не дает такого эффекта, когда ты не сдержала предыдущие, но это все- что ты можешь дать. — А если это повторится — я все объясню. Только не спрашивай ни у кого, что случилось. Ты — единственный, кто заметил это. Ты будешь первым, кто узнает, если это произойдет вновь. Клянусь.       Последнее слово выводит парня из оцепенения. Он смотрит тебе в глаза, стараясь найти в них ложь, но все, что видит — это мольбу довериться. Ньют не моргает — ветер треплет его волосы, а коже появляются мурашки, но он словно и не чувствует их. В голове крутится миллион мыслей, одна сменяя другую. Ньют подносит руку к губам, его молчание для тебя пытка. Ты не знаешь, как доказать, что его волнения того не стоят. Он и так слишком много переживал за тебя. Никто не заслуживает такого. Когда Ньют начинает говорить, ты даже вздрагиваешь, его голос как никогда прежде кажется уставшим: поверхностное дыхание, хриплый голос и низкий тон, от которого по спине стайкой муравьев позвоночник покрывается гусиной кожей:       — Я не буду копаться в этом, — непреднамеренный вздох слетает с твоих губ, что не остается незамеченным. — Но если кто-то, кто угодно, Т/и, обидит тебя…       — Не обидит, — чуть повышаешь голос, стараясь звучать как можно мягче.       А потом происходит то, чего ты сама от себя не ожидала. Секундный порыв заставляет тебя вытянуть вперед руки, и, обхватив парня за талию, притянуться к нему и обнять, уткнувшись носом в плечо. На мгновение его тело деревенеет, и ты даже начинаешь сомневаться, что поступаешь правильно, но тут его руки смыкаются у тебя на спине, и непроизвольная улыбка касается губ.       — Спасибо тебе.       И в эту самую секунду ты чувствуешь себя в безопасности.