Дети Шини

Я проснулась от осознания того, что кто-то настойчиво трясет меня за ногу, и вначале вообще не поняла, где нахожусь. Словно в гробу проснулась. Темно и тесно. Подняла голову и посмотрела в просвет отдернутой шторки. Было ясно, что кто-то там стоит, но кто именно, не разобрать. — Что? — шепотом спросила я. — Иди сюда, — сказал кто-то. Кое-как развернувшись, я высунула голову наружу и тут же нос к носу столкнулась с Амелиным. Круглые черные глаза в отблесках догорающего в печке огня казались абсолютно безумными. — Что случилось? — Спускайся, — велел он. — Зачем? — я насторожилась. Похоже, все спали. — Там кто-то есть, — он показал пальцем наверх. — Да, ну. Это ветер. — Нет, не ветер, — сказал он тихо, но убедительно. — Пойдем, посмотрим. Он был по-прежнему в пальто и шарфе. — Я что тут, самая смелая? — Да, — он протянул мне руку. Пришлось кое-как вылезти, а когда уже спрыгнула с приступка, то поняла, что стою в одних колготках и длинной белой, с черными плечами футболке, в которой я обычно ходила на физру. — Осторожно, — предупредил Амелин. — На человека не наступи. Прямо под ногами на матрасе возле печки, накрывшись тем самым вторым ватным одеялом, спал Якушин. — Слушай, я не одета. Я не могу никуда идти. Но Амелин тут же протянул мне мою куртку, видимо приготовил её заранее. В прихожей, которая в деревнях, вроде бы, называется сени, было нереально холодно и темно. Мы подошли к лестнице и прислушались. Я была очень зла, что он разбудил меня, заставил встать, что не позвал никого другого и в довершение ко всему ещё и напугал. Потому что стоило выйти на ощупь в непроглядный мрак, как мой привычный безотчетный детский страх мгновенно ожил. Леденящее чувство чьего-то незримого присутствия, которое невозможно спутать с чем-либо другим. И, чем дольше я прислушивалась, обхватив деревянные перила, ведущие на второй этаж, тем больше мне казалось, что наверху действительно кто-то есть. Как будто даже глухой стук шагов и едва различимый скрип досок. — Давай разбудим остальных, — предложила я, но он только приложил палец к губам и, осторожно взяв меня за кончики пальцев, начал медленно подниматься по лестнице. Ступени ритмично похрустывали, моя куртка едва слышно шелестела. Амелин остановился на втором этаже возле первой же двери. Мы оба замерли, прижавшись к стене. — Это здесь, — взволнованно заговорил он. — Слышишь? Я снова прислушалась. В тот момент было сложно сказать, слышу ли я что-нибудь, потому что сердце бешено стучало, заглушая любые другие звуки. — Возможно. И тут внезапно, без предупреждения, он распахнул дверь. Она глухо стукнулась, и где-то в глубине комнаты, в углу, я совершенно точно уловила какое-то движение. Что-то бегло скользнуло, на миг пропало, а потом вновь появилось. Я непроизвольно дернулась, сделала шаг назад и наступила Амелину на ногу. — Там что-то есть. — Да, — приглушенно ответил он, не двигаясь с места. — Прогони его, пожалуйста. — С ума сошел? — я снова сделала попытку отступить, но он настойчиво подтолкнул меня вперед. Я неловко отпрянула, наткнулась бедром на стул, и тот с жутким грохотом упал. Дверь за нами закрылась. Движение в углу прекратилось, и наступила мертвая тишина. Амелин, сволочь, стоял прямо за моей спиной, будто бы прячась. По спине поползли мурашки, ладони похолодели, и больше всего я хотела поскорее выбраться из этой жуткой комнаты, но он загораживал проход и не пускал. — Пожалуйста, — зашептал он хрипло прямо в ухо. — Это очень важно. Особенно теперь. Я уже всё сделал. Я не видела лица, но знала наверняка, что темнота его глаз в этот момент была ещё глубже и страшнее той, что нас окружала. — Пожалуйста, — повторил он, горячо дыша в затылок. — Защити меня. И в эту минуту я не знала, чего боялась больше: того, что двигалось в углу или его самого. Но тут снова послышались шаги, на этот раз громко и очень отчетливо, шумно раскрылась дверь, и вспыхнул резкий, ослепляющий свет. Я закрылась локтем, Амелин вздрогнул и обернулся. В дверях стоял помятый, взлохмаченный и очень недовольный Якушин. — Что вы тут делаете? — Саша, — вполголоса пролепетала я, — тут что-то было, что-то в углу. — Где? — Якушин развернулся в ту сторону, куда я показывала. В комнате оказалось довольно уютно, почти как в квартире. Красивые шкафчики, большая двуспальная кровать, тяжелые шторы, за дверью стояли коробки, о которые с таким шумом билась дверь, неподалёку валялся опрокинутый стул. — Ну, вон там, — я сделала пару шагов и, в том месте, где двигалось это самое страшное нечто, увидела торчащий из-за штор кусок большого настенного зеркала. Должно быть, его убрали туда, чтобы не разбилось. В зеркале действительно отражалось каждое моё движение. — Зеркало? — удивился Якушин. — Ты испугалась зеркала? Он как-то невесело усмехнулся и оглядел меня с ног до головы. Босиком, в колготках, и куртке сверху я, должно быть, выглядела очень нелепо. — Чего вы вообще сюда поперлись? — Якушин поправил штору так, чтобы она полностью прикрыла злосчастное зеркало. — Просто Амелин услышал что-то. Мы оба слышали. Да? Я посмотрела на него в поиске подтверждения моих слов, но он стоял, наклонив голову так, что светлые волосы закрывали половину лица, и как будто специально валял дурака. Это было очень подло с его стороны так прикалываться. Не сдержавшись, я ударила его кулаком в плечо. — Ты чего меня тут пугал? Это смешно? Я тебя спрашиваю, это смешно? От моего толчка он покачнулся, но голову даже не поднял. Тогда Якушин подошел к нему поближе, убрал с лица волосы и прикоснулся двумя пальцами ко лбу. — Всё ясно. Пациент готов. За тридцать восемь точно. Температура. Бред и галлюцинации. Затем он таким же точно образом потрогал и мой лоб, а потом насмешливо улыбнулся: — А вот у тебя с чего эти галлюцинации, не понятно. Амелина уложили на ту большую железную кровать, на которой до этого спал Марков, стащив, наконец, с него это дурацкое пальто, которое совершенно точно было ему мало. Марков, правда, ещё долго ворчал, что ещё только четыре утра, и теперь он уже не уснет, но кровать уступил и пошел искать туалет. Амелина то трясло от озноба, то бросало в жар, щеки пылали пунцовым румянцем, и он либо начинал нести новый бред и пытался встать, либо отключался на время и успокаивался, что пугало с одинаковой силой. — Саша, сделай, что-нибудь, — в конце концов попросила я, когда мы в течение получаса взволнованно наблюдали за этими припадками. — Ты же врач. — Спасибо за комплимент, — грустно улыбнулся он, — но без лекарств даже дипломированный доктор не может ничего сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы — идиоты. — Вот если бы был коньяк, — сказал проснувшийся и подключившийся к нашим переживаниям Петров, — то можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с тёткой всегда так лечатся. — Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, — сказал Якушин. — А сейчас градус никак нельзя поднимать. Даже чаем. — Но что-то же можно наверняка сделать? Вас же там учат оказанию первой помощи и всякому такому. — Ага, — услышав мои слова, Якушин немного повеселел, — а ещё колдовству и магии. Ладно, сейчас приду. Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал: — Тоня, давай, туда к себе лезь. И подушкой накройся. Сейчас тут операция будет проходить. Не для слабонервных. — Но я не слабонервная и могу помочь. — Это даже не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Сёминой. Ты, — он ткнул в Маркова, — мне поможешь. Я буду держать, а ты снегом натирать. Понял? — Вроде, — озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где всё ещё спал Герасимов. — Только ничего, что у него жар, а мы его снегом? — Это единственное, что можно сейчас сделать. Или это, или просто ждать, не поднимется ли температура выше. А поскольку градусника у нас нет, то это становится опасно, — Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург. — Неужели люди и в наше время умирают от высокой температуры? — недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла. Он, как переоделся в васильковый спортивный костюм, когда пришли, так в нем и спал. — Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах, и всё. Привет. А температура от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, — произнося это, Якушин выглядел очень серьёзно и совсем взросло, я так и представила его в белом халате и стетоскопом через шею. Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал: — Тогда давай быстрее натирать, а то снег весь растает. Ща, только очки сниму. И я послушно полезла на печь, легла и прикрыла глаза. — Если мы это будем делать прямо на кровати, — послышался деловой голос Маркова, — то всё кругом будет мокрое. Давай, может, на пол его? — Давай, — согласился Якушин. Послышалась невнятная возня. Видимо, Амелин сопротивлялся, и ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным. — Держи за ноги, — приказал ему Марков. — Как следует держи. — Пусть Петров держит, а я лучше уши девочкам зажимать буду, — глухо отозвался Герасимов. — Мне одного фингала достаточно. — Дурак, это не шутки, — закричал на него Якушин. — Держи и всё. А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь. — Блин, — выругался Герасимов. — Мне неудобно. — Да сними ты уже свой "Рамштайн", нафиг. Он тебе мал. Они снова усердно запыхтели, и тут вдруг Марков как воскликнет: — Фигасе! — Мать моя женщина, — вторя ему, медленно проговорил Герасимов. — Больной придурок. — Никогда такого не видел, — в голосе Якушина тоже слышалось удивление. — Погодите, чего там? О, боже! — присоединился к ним Петров. Я хотела уже высунуться, но в ту же секунду раздался ужасный душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали. Жалобно и дико, словно из него изгоняли дьявола. И я в страхе моментально забралась под подушку, но и через неё было всё слышно. Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял «пожалуйста, не надо», то просто истошно орал. Проснулась Сёмина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела. Скорей всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко, тем более я остро чувствовала свою вину, что потащила его через это дурацкое поле. Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Сёмина горестно всхлипывала. Потом я слышала, как его подняли и положили обратно в кровать, и как Герасимов обозвал Амелина сильной скотиной, и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки и Якушина за то, что «вырубил его». После этих последних его слов, я так возмущенно подскочила, что даже стукнулась головой о потолок. Натянула, наконец, джинсы и спустилась вниз. — Вы чего тут устроили? На полу, посреди комнаты, растекалась огромная талая лужа с кусочками льда. — Всё нормально, — Марков тоже был весь мокрый. Они все по уши были мокрые. — Чего вылезла? Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела. Слева у него на шее я заметила большое буро-красное пятно от ожога. А на открытой части плеча с той же стороны белый неровный рубец. — Мне кажется, вы его насовсем вылечили, — Петров по-прежнему сидел на постели Сёминой, а та, прижав руки ко рту, с ужасом в глазах смотрела на безжизненное тело. — Ему насовсем не помешает, — отозвался Герасимов. — Он так кричал, так кричал, — в глазах у Сёминой стояли слёзы. — Что произошло? — я повернулась к Якушину. — Ничего страшного не произошло, — твердо сказал он. — Отвечаю, полчаса и на градус точно снизится, а если бы ждали, то неизвестно чем оно могло обернуться. Меня в детстве отец всегда так закалял. Это не больно, просто сильно неприятно. — Ты что, его ударил? — А чего он меня ударил? — тут же подхватился Марков. Мило ухмыльнувшись, Якушин развел руками: — Лёгкий анестезирующий апперкот. Хочешь, покажу, это не больно? Все парни тут же весело заржали, после происшедшего они все как-то чересчур агрессивно взбудоражились. — Да вы просто садисты. У человека температура, а вы его пытаете и бьёте. Я подошла и потрогала лоб Амелина. Однако он, действительно, немного остыл, а дыхание стало более ровным. — Ты как? — я перевела взгляд на Сёмину. Та немного подумала, прислушиваясь к себе, а потом на удивление спокойно сказала: — Если не считать душевной травмы, замечательно. Выспалась прекрасно. Лучше, чем на каникулах. Только теперь очень хочется есть.