Дети Шини

Я никогда не сидела за рулем, но знаю, что это довольно утомительно. Когда мы с родителями ездим за город и стоим по два часа в пробке, папа приходит домой, сразу же падает на диван и делает вид, что иссяк. А тут целых восемь часов! На этот раз по трассе ехали осторожно, не торопясь. Якушин заметно повеселел и всё-таки рассказал, где был. Оказывается, он заметил машины скорой помощи возле того кирпичного здания, которое мы проходили, когда искали его, и решил, что там находится больница, поэтому пошел туда, чтобы ему «посмотрели нос». Но, выяснилось, что это детская поликлиника и закрылась она в шесть часов. Однако в одной из машин скорой сидели двое санитаров, Якушин разговорился с ними и попросил «глянуть». Санитары подтвердили, что нос сломан, но вправлять отказывались. Дескать, это нужно, чтобы специально обученный хирург-лор делал. Но Якушин стал их уламывать, что если нос не поправить в самое ближайшее время, то он криво срастется. В общем, так им надоел, что они согласились. Один держал, а другой дергал. И что это было ужасно больно, и что он орал, возможно, похлеще, чем вчера Амелин. А когда закончил рассказывать, я услышала сзади шумное сопение. Парни дружно отрубились. Настя привалилась к моему плечу и тоже уснула. Глаза у меня отчаянно слипались, но я решила, что хоть кто-то должен разговаривать с Якушиным, иначе, не дай бог, его тоже потянет в сон. — А что это за штука у тебя на шее? Почему вдруг эта тётка стала так возмущаться? Что значит DNR? Вокруг нас стояла ночь. Морозная, глухая, непроглядная. Лишь изредка проносились мимо ослепляющие желто-белым светом встречные машины и редкие, одинокие, но отчего-то из этой кромешной темноты, кажущиеся очень уютными, бензоколонки. По радио тихо мурлыкало: «You went straight for the knife, and I prepared to die. Your blade it shines. Looked me straight in the eye, you turned the gas on high. Held the flame alight».  — Тётка эта вообще дура, — насмешливо фыркнул Якушин. — Кто же дает аспирин человеку с кровотечением? А супрастин вообще к чему? Это же от аллергии. Он сунул руку в карман, нашел таблетки, которые она ему дала, и бросил их в бардачок. — DNR — это: do not resuscitate. Значит — не откачивать. — В каком это смысле? — Да, в самом прямом. Отказ от реанимации. — С чего вдруг? — удивилась я. — Я понимаю, у кого-то вроде Амелина было бы такое. Но ты? Зачем? — Это не совсем то, и в нашей стране всё равно не работает, — сказал он. — Просто была одна история, я ещё в школе учился. Поехал в центр, в район Боровицкой, меня отец попросил в один офис заехать, бумаги отвезти. В общем, отвез, возвращаюсь. Поздний август, жара. Тихий такой, настоящий уютный московский дворик. Народу — никого. И тут смотрю, на лавочке, на детской площадке, седой мужик лежит, а рядом бабулька, его жена, суетится, голову пытается приподнять. Подхожу, спрашиваю, нужна ли помощь, а эта старушка, маленькая коротко стриженная, в очках и кедах, вдруг как начнет мне что-то по-немецки втирать. Трещит, трещит на своем и на сердце ему показывает. Я сразу понял, что дело плохо, у чувака приступ, они иностранцы, вокруг никого нет. Он такой полноватый, но располагающий, дышит часто и тяжело, как будто совсем воздуха не хватает. Я дал им бутылку воды. А как только жена его напоила, наверняка, жена, он открыл яркие, нереально голубые глаза и так ей подмигнул, что у меня у самого сердце сжалось. Типа успокаивал. Я вызвал скорую. Старушка же всё это время, что-то пыталась объяснить, даже за руку держала, точно боялась, что уйду. Потом врубился, чего она хочет. Приподнял его за плечи, а она на лавку села, положила его голову к себе на колени и стала гладить. Затем достала свой фотоаппарат и давай показывать мне фотографии из их путешествия. Они оба, старые, но счастливые, на фоне прекрасных живописных видов из разных стран. И умирающий мужчина этот казался на тех фотографиях удивительно жизнелюбивым и бодрым человеком. Не знаю, зачем она это всё мне показывала, но это было жестоко, потому что я чувствовал, что хочу им помочь, но не могу. А потом приехала скорая. Врачи подбежали, согнали старушку с лавки и, к моему облегчению, начали производить какие-то манипуляции. Но тут внезапно женщина начала громко кричать, ругаться на них и оттаскивать от мужа. Хватала за руки и причитала, один доктор попросил меня убрать её подальше. Я попытался отвести её в сторону, но она всё равно вырвалась, кинулась к мужу, расстегнула ему рубашку и начала совать врачам в нос этот вот кулон. Они по очереди посмотрели на него, усмехнулись и, у нас на глазах сняв его, швырнули в песочницу. Через минуту все уехали, а я пошел, поднял кулон и забрал себе. Только потом отец рассказал, что это значит. Теперь ношу, чтобы не забывать, что каждый день имеет значение. — Получается, что тот человек хотел умереть? И его жена знала об этом? — Да не хотел он умирать. Просто когда приходит время, и тело уже не справляется, лучше помереть счастливым на свободе, чем в больничных застенках. На коленях у любимой жены, летним днем на лавочке в парке. — Круто, — сказала я, пытаясь осмыслить услышанное. — Но зачем ты пошел в Мед, если должен будешь заниматься откачиванием? — Конечно, клятва Гиппократа и всё такое. Но я пошел в Мед, чтобы научиться управлять этим. Биологической жизнью. Как пилоты, огромным сложным самолетом. Понимать всё и контролировать. Хотя, мои родители смеются над этим объяснением и говорят, что я пошел туда только из-за блата и девчонок. — У тебя есть блат? — У меня папа врач. — А зачем тогда колледж? Шел бы сразу в институт. — Вот именно, что блат тут ни при чем. Я сам выбрал и сам пошел. И вовсе не из-за папы. — Видимо, всё-таки из-за девчонок? — не без задней мысли пошутила я. Якушин кисло поморщился. — У родителей какое-то стойкое убеждение, что я жуткий бабник. — И что, есть причины? — Это они из-за тех малолеток, которые одно время обрывали нам городской телефон и писали стишки с признаниями в подъезде. Я прекрасно знала, о ком он говорит, и до сих пор ненавидела этих блондинистых идиоток из моего класса всей душой. — Интересно, а почему я тебя не помню по школе? — неожиданно спросил он, чем немного смутил. — Наверное, по цвету волос вспоминаешь? Якушин добродушно рассмеялся. — Вообще-то, да. — Раньше у меня были обычные светло-русые волосы. Так что не вспомнишь. Повисла затянувшаяся пауза. Затем я неловко попыталась возобновить разговор, спросив про его кольцо на мизинце, но он ответил, что не хочет говорить про это, и мы опять замолчали. Якушин сосредоточенно смотрел в темноту, курил и, невзирая на перебитый нос и постепенно проступающие под глазами синяки, выглядел очень привлекательно. И всё это безумное приключение вдруг начало казаться мне каким-то воображаемым и ненастоящим, какой-то очередной фантазией из прошлого, несбыточной, скоротечной и проходящей. — О! — неожиданно громко воскликнул он. — Это ведь ты дружишь с тем отвязным пареньком Подольским? — Нет, — сказала я. — Не дружу. — Но ведь это ты ходила с ним везде? Я неожиданно вспомнил, как однажды зимой, кажется, классе в восьмом, мы закидали шестиклашек снежками. Он самый борзый был. Все уже смотались, а один остался. Мы его втроем к сетке стадиона уже приперли, как вдруг из школы выскочила мелкая девчонка и давай на нас кричать, кусками льда бомбить, пришлось оставить его в покое. Это ведь ты была, да? — он тепло и весело рассмеялся. — Да. Я тоже помню тот момент, — снова смутилась я. — Вы были старше и втроем на одного. Так не честно. — Мы над тобой долго ещё смеялись. Тогда мне пришлось намекнуть, что я тоже помню его. А когда спросила, почему он так неожиданно ушел из школы, Якушин ответил: «были кое-какие обстоятельства». И дальше мы просто ехали и слушали музыку. «Will you still love me When I’m no longer young and beautiful? Will you still love me When I got nothing but my aching soul?» Мимо монотонно пролетали дорожные указатели, рекламные щиты, запрещающие знаки и столбы, мелькали, словно бессвязные кадры кинофильма, словно нескончаемая карусель, словно затянувшийся навязчивый сон, и я сама не заметила, как бессовестно и очень крепко уснула. А когда проснулась, то уже рассвело. Мы стояли на какой-то проселочной колее, а с двух сторон высился лес. Сзади, вылезая, кто-то громко хлопнул дверью. Якушин спал, уронив голову на руль, Сёмина — привалившись к двери. Ноги страшно затекли, и я поняла, что если сейчас же не выпрямлю их, то они останутся такими скрюченными навсегда. Настю будить было не так жалко. Она тихонько застонала и сказала «ещё пять минуточек», но потом резко распахнула глаза и заметно погрустнела. — Я надеялась, что мне это всё приснилось. Стоило только выбраться из кабины, как меня тут же затрясло от холода. В первый раз за эти дни я почувствовала себя обессиленной и несчастной. Больше всего на свете хотелось сделать хотя бы глоток кофе и залезть в теплую ванну, а ещё хорошо было бы съесть чего-нибудь, например, горячий бутерброд с сыром или подогретый в микроволновке круассан с ванильным кремом, или пусть даже кукурузные хлопья с молоком. Да, сейчас подошла бы любая еда, хоть чипсы. Но кругом не было и намека на спасение, повсюду опять белым-бело, пусто и тихо. Псковская область почти ничем не отличалась от Подмосковья, только снег казался чище, березы прямее, а ели пушистей. Петров выпрыгнул из кузова, умылся прямо снегом и вытерся той самой неизвестно чьей белой футболкой. — Вот это природа! — отвратительно жизнерадостно воскликнул он и полез через сугробы в лес. — Куда это он? — ужаснулась Сёмина, обхватывая себя руками так, чтобы перестать беспрерывно трястись. — Настя! — она порой приводила меня в полное замешательство своей несообразительностью. — В туалет, конечно. — А нам куда? — черно-белые уши на её шапке мелко дрожали вместе с ней. — Тут кругом лес. Иди куда хочешь. — Это ужасно. Всё то, что сейчас, ужасно, — захныкала она. — А вдруг там медведи? Или кабаны? Но не успели мы отойти и на пару шагов, как вдруг из леса, оттуда, куда ушел Петров, раздался громкий протяжный крик. Не было никаких сомнений, что вопил он. Герасимов и Марков нехотя вылезли из машины и застыли, настороженно переглядываясь. — Чего вы стоите? Что-то же случилось! Они оба посмотрели на меня, но с места не сдвинулись. Тогда я, подобрав по пути толстую ветку, полезла по оставленным Петровым следам. — Тоня, не ходи! — закричала Настя. Но я только отмахнулась, кто-то же должен был ему помочь. Однако в тот момент, когда я добралась до первой ёлки, мне навстречу, оживленно размахивая руками, выскочил сам Петров. — Вы не представляете, что я видел, — орал он, при этом его курносое лицо буквально светилось от счастья. — Я видел настоящего лося! Представляете? Живого! Огромного такого. С рогами. — Идиот, — рявкнул Герасимов. — Зачем ты нас так пугаешь? — возмутилась Сёмина. — Мы думали, на тебя медведь напал. — Я так не думал, — сказал Марков. — Как же жалко, что я не взял камеру, — Петров кое-как выбрался на колею и стал искать свою камеру. — Сейчас, я на пять минут. Надеюсь, он меня дождется. После того, как мы с Сёминой благополучно вернулись из леса, не встретив ни одного медведя или кабана, я заглянула в кузов, проверить Амелина, чересчур притихшего со вчерашнего вечера. Он лежал лицом к бортику, под ватным одеялом, которое мы взяли с собой и, закрыв глаза, слушал музыку. Я залезла и потрясла его за плечо. — Один только Петров за меня заступился, — сказал он обиженным тоном, не поворачиваясь, и даже не открывая глаз. — А ты даже не захотела остаться со мной. — Как ты понял, что это я? Я села на чьё-то спальное место позади него, по-турецки скрестив ноги. — От тебя пахнет блондинкой, — охотно пояснил он. — Блондинкой? — Духами, глупенькая. Версаче. У Милы были такие. — Кто такая Мила? — Сестра моя. Больше я не знала, что спрашивать, но раз он находился в сознании и не умирал от высокой температуры, то этого было вполне достаточно. — Почему ты меня бросила? Вопрос прозвучал капризно и требовательно одновременно. — А разве я должна с тобой нянчиться? Я что тебе, мамка? — Не говори ерунды, — он закутался ещё сильнее, и от этого жеста меня тоже пробил озноб. — Но я тут мог спокойно умереть, и тебе было бы всё равно. Ты бы даже не узнала об этом. — Температура есть? — эти его тоскливые стенания меня не трогали. Я потрогала его лоб, он был горячий. — Ты таблетки пил? — А смысл? — Амелин продолжал играть в мученика. — Всё равно всё заканчивается одинаково — «я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь». Или наоборот, точно не помню. — Не будешь пить лекарства — поедешь в больницу. Очень нужно нам с тобой возиться. Ты одним только этим нескончаемым кашлем уже всем надоел. А теперь тебе ещё и особое внимание подавай. Хотел, чтобы о тебе заботились, оставался бы дома. — Неправда, — твердо заявил он. — Я всю ночь сдерживался, чтобы не кашлять, очень сильно терпел, чуть было даже не задохнулся. А сейчас уже думаю, что зря не задохнулся, ведь тогда не пришлось бы видеть этой твоей пренебрежительной холодности и циничного равнодушия по отношению к больному человеку. — Прекрати ныть и нести бред, — я разозлённо шлепнула его по плечу, — иначе я тебя сама задушу. — О! Это была бы лучшая смерть, о которой только можно мечтать, — с этими словами он перевернулся на спину и выжидающе уставился на меня. — Иди в баню, — сказала я и вылезла из машины. Ситуация была хуже не придумаешь: воды нет, из еды — только то, что нужно готовить, да ещё, как выяснилось, Герасимов точно не может сказать, куда ехать. Знает только, что место называется Капищено и что оно расположено в каком-то Пороховском районе, но где конкретно, и как туда добраться, ему неизвестно. Петрова не было минут двадцать. Уже проснулся Якушин, мы кое-как разделили на семерых купленную на последние деньги, оставшиеся после заправки машины, плитку шоколада, уже успели заскучать и окончательно продрогнуть. Якушин заикнулся было о том, чтобы пойти поискать его, но вспомнив об итоге вчерашних поисков, мы решили, что лучше будем терпеливо ждать и искать пойдем только в самом крайнем случае. И вдруг из леса, где-то совсем неподалёку вновь послышался громкий, истошный ор Петрова. — Ну, слава богу, — сказала Сёмина. — Нашел-таки своего лося. Однако через пару минут крик повторился, потом снова и снова. И судя по тону, Петров уже явно вопил не от восторга. И это поняла не только я. Якушин взял ту самую, найденную мной дубину, и, прикрикнув на Маркова с Герасимовым, чтобы тоже шли, полез выручать Петрова. Марков поморщился, но пошел, а Герасимова пришлось ещё и подтолкнуть. Однако вернулись они довольно быстро, кое-как волоча под руки Петрова. Оказалось, что он по пояс провалился в сугроб и никак не мог вылезти. Но хуже всего было то, что пока он сам пытался освободиться от снежного плена, с него слетели оба кроссовка, и сколько их потом ни искали, найти не смогли. И теперь Петров, как и Амелин, был вынужден сидеть безвылазно в машине, потому что запасной обуви не было ни у кого. Только он всё равно был преисполнен восторга от того, что таки «заснял» лося. А затем началось. Бесконечная белизна: леса, поля, небо, дороги, а вместе с ними — бензозаправки, придорожные магазинчики, припаркованные на обочинах фуры. Мы кружили, петляли, доезжали и снова возвращались. Выясняли, спрашивали, всем подряд совали под нос карту. Так что совсем позабыли, что нам нужно прятаться и оставаться неузнанными. Просто старались держаться, как могли. Петров дурным голосом попевал под радио. Марков загадывал нам логические задачки, отгадывать которые почему-то получалось только у Герасимова. Якушин травил медицинские анекдоты из серии: «глухие хирурги помогают сэкономить на наркозе» или «хирурги надевают маски, чтобы в случае неудачной операции их не могли опознать», и мы с Настей хохотали, как полоумные. Даже Амелин затих и перестал пугать своими удушливыми приступами кашлями. Видимо, снова «очень сильно терпел». Словом, все были на грани. На последней стадии отчаяния. И чувствовалось, стоит хоть кому-то заикнуться, что всё идет не так, что он устал или передумал, как в ту же секунду наше хрупкое напускное самообладание треснет и расколется на тысячи малюсеньких осколков. А мы навсегда останемся среди бескрайних полей, на этих чужих дорогах без начала и конца. Застрявший Жигулёнок попался нам, когда мы решили доехать хоть до какой-нибудь деревни и там уже узнавать дорогу, потому что, по словам Якушина, бензина у нас оставалось совсем мало. Водитель Жигуленка, видимо, пытался развернуться, но его занесло, и машина задними колесами прочно засела в сугробе. Вокруг неё суетилась пожилая пара. Лысый, пухлый мужчина с красным взволнованным лицом и трясущимися руками и высокая, худощавая, похожая на училку, женщина. Якушин подъехал и сразу велел Маркову и Герасимову идти за ним. Я пошла тоже. Мужчина сел за руль, а мы стали толкать, но колеса всё равно прокручивались, и вылетающая из-под них мерзкая каша окатывала нас с головой. Да так сильно, что женщина причитала и извинялась одновременно. Якушин и Герасимов скинули куртки, я тоже взмокла и, хотя парни меня постоянно прогоняли, уходить я не собиралась. — Ладно, ладно, ребятки, — говорила женщина. — Тут без грузовика не обойтись. Мы бы вызвали кого-нибудь, но в этом районе совсем нет связи. Если вы случайно будете проезжать мимо какого-нибудь населенного пункта, будьте любезны, позвоните в аварийную службу. — Нет уж, нужно дожать, — упрямо мычал Герасимов, и мы продолжали толкать. Однако вскоре стало ясно, что, несмотря на всеобщее упорство, ничего у нас из этой затеи не выйдет, и уже собирались вернуться в Газель, как вдруг откуда ни возьмись, появился Петров, обутый в здоровенные ботинки Сёминой, пристроился справа от меня, и со второго же толчка нам удалось выпихнуть машину на дорогу. Не брезгуя забрызганными грязью лицами, женщина расцеловала нас всех по очереди. — Какие вы молодцы! Прямо спасители наши. Вы что, из пионерской дружины? — Откуда? — с иронией переспросил Марков. — Ну, я не знаю, как сейчас называются отряды молодых людей, помогающих попавшим в беду, — она мило и по-доброму улыбалась. — Мы просто ехали мимо, — скромно сказал Якушин. — Не знаю, как вас и благодарить, — мужик пожал все парням руки, а потом полез в карман и достал тысячу рублей. Мы переглянулись, а Петров даже потянулся, чтобы их забрать, но Якушин резко одернул его. — Не нужно. Спасибо. Каждый может попасть в затруднительную ситуацию. — Точно — пионеры, — с уважением произнесла женщина. Лица Маркова и Герасимова позеленели на глазах. — А вы случайно не знаете, где находится Капищено? — скороговоркой выпалила я, чтобы те не успели пооткрывать рты. — Нет, к сожалению, — мужчина развел руками, убирая деньги обратно в карман, и я видела, с какой тоской проводил их взглядом Герасимов. — А я знаю, — неожиданно обрадовалась женщина. — Моя мама как-то ездила туда к своей подруге. Давно ещё, лет десять назад. Женщина замялась, но Якушин тут же выдернул из заднего кармана изрядно потрепанную карту и сунул ей. Выяснилось, что нам нужно повернуть в другую сторону, пересечь трассу и там ещё по просёлочным дорогам проехать километров пятнадцать. Но сейчас пятнадцать километров казались сущей ерундой по сравнению с шестьюстами километрами ночного переезда и бесчисленными петляниями по Псковской области. Всеобщее ликование не смогли омрачить даже нешуточные разборки, которые парни потом устроили в машине. Марков кричал, что Якушин просто выпендрился перед незнакомыми, чужими людьми, а мы свои, родные, целый день не ели. На что Якушин ответил, что понятия не имеет, о чем речь, потому что знаком с Марковым всего неделю и никаких обязательств на себя не брал. А на Герасимовское «Ну, мы же реально жрать хотим», ответил, что для него это вопрос принципа, и что за помощь деньги брать нельзя. Герасимов про это ничего не понял, а Марков сказал, что с такими принципами Якушин врачом стать не сможет. В общем, все обиделись друг на друга и замолчали. Наконец, мы свернули на отмеченную на карте дорогу и наткнулись на указатель «Капищено», чему страшно обрадовались, потому что все уже начали сомневаться в существовании такого места. Ехать по узкой заметенной дороге было очень рискованно, мы в любой момент могли застрять, как тот Жигуленок. Но выбирать не приходилось, и, в конце концов, мы всё же добрались до внушительных чугунных глухих ворот. В обе стороны от них, уходя далеко в лес, тянулась высокая кирпичная стена. Мы позвонили в звонок на калитке, постучали в ворота, покричали, но безрезультатно. Вечерело. Герасимов предложил попробовать перелезть стену, если Якушин, например, поставит его к себе на плечи. Но у того, видимо, на почве усталости, с новой силой обострился приступ крайней порядочности, потому что он наотрез отказывался «проникать на чужую территорию». Его принципиальное упрямство даже мне показалось нелепым, поэтому оставив их спорить втроем на одного, я снова полезла в сугробы, но на этот раз не «на спор», а чтобы попробовать обойти вокруг забора и, может быть, найти в стене какую-нибудь дыру или второй вход. И, как ни странно, довольно быстро его нашла. Дошла до конца стены, свернула за угол и сразу наткнулась на кованую решетчатую калитку. Попыталась заглянуть внутрь, но из-за растущих на территории деревьев различить, что там внутри, не получалось. Калитка была значительно ниже стены, и если бы я, например, пошла с Герасимовым, и он меня подсадил, то точно перелезла бы. Но и без Герасимова соблазн оказался слишком велик. Присмотрела упор для ноги, схватилась рукой за толстый чугунный прут и, оттолкнувшись, подпрыгнула, пытаясь дотянуться до верхнего края калитки, однако нога в первую же секунду соскочила, и я шлепнулась. Попробовала ещё раз, уцепилась за другой прут повыше, и даже продержалась таким образом пару секунд. На третий раз достала до края решетки, а на четвертый зацепилась уже обеими руками и повисла. Оставалось придумать, как подтянуться. И тут я скорее почувствовала, чем услышала, что сзади меня кто-то есть. Попыталась обернуться, но пальцы заскользили, и в этот момент, когда я уже летела, меня кто-то схватил. Я закричала, и мы свалились в снег. Сначала тот, кто меня схватил, а сверху я. — Ты чего творишь? — прошипел в ухо Якушин, барахтаясь в сугробе. — Зачем ты помешал? — мне было стыдно, как ребенку, которого застукали за кражей сладостей. — Хотел поддержать. Потому что ты падала. — Я не падала. — Я же видел. — Ты чего вообще пришел? — мне удалось подняться первой, и я дала ему руку. Он с горем пополам вылез и отряхнулся. Синяки у него на лице заметно потемнели, но на их фоне зеленый оттенок глаз казался более ярким. — Потому что ты ушла и пропала. Зачем ты туда лезешь? — Чтобы проверить, есть ли кто-то дома. — Ты понимаешь, что это проникновение на чужую территорию? — завел он опять своё. — Это незаконно и неправильно. — А что правильно? Замерзнуть тут всем к черту? Ты, Саша, сегодня уже совершил правильный поступок, в результате которого мы остались без еды. — Не знаю, — Якушин раздраженно махнул руками. — Я устал от вас, от себя, от всего, что произошло, и понятия не имею, что делать дальше. Но, что бы ни происходило, человек должен принимать взвешенные разумные решения и отвечать за свои поступки. — Поверь, у меня всегда всё под контролем. — По тебе заметно, — без тени иронии сказал он. — Короче, — мне не хотелось продолжать этот разговор. Бог знает, куда он мог завести. — Ты можешь подсадить меня на калитку? Я открою её с той стороны, мы зайдем и посмотрим, что там. — Говорю же, это нехорошо. — Тогда я полезу без тебя. Или позову Герасимова. — Ладно, — сдался Якушин. Видимо, угроза с Герасимовым подействовала. Тогда я встала ему на руки, чуть-чуть подтянулась и повисла на животе. Калитка оказалась запертой на засов с другой стороны, и дотянуться до этого засова не получалось. — Я сейчас спрыгну и отопру тебе. — Не нужно, — запротестовал Якушин. Но я уже присмотрела сугроб побольше и сиганула прямо в него. Выбралась кое-как, немного помучилась с примерзшим засовом, но открыла. Якушин вошел, всё ещё осуждающе качая головой. — Как же я устал от ваших детских выходок. — Не хочешь, можешь не ходить, — сказала я, вытираясь от попавшего на лицо снега, — я тебя не заставляю. Просто подожди. Я постучу в дом, может, хозяева телевизор смотрят и не слышат.  — Ну, вот ещё, — фыркнул он. — За кого ты меня принимаешь? Мы прошли немного вперед, и, сквозь деревья сада, увидели большой трехэтажный особняк. — Это Капищено? — на всякий случай уточнила я. — Похоже, — ответил Якушин. — О, класс! — в калитку заглянул Петров. Я обернулась, рядом с ним стоял ещё и Герасимов.