Дети Шини

Наверное, в те времена, когда этот дом не был ещё холодным, грязным и заброшенным, в Капищено было очень приятно жить. Просторные комнаты с высокими потолками, большие окна, вид с одной стороны на кипарисы и фонтан, а чуть поодаль — круглая бревенчатая беседка. С другой — на аллею из старых, склоненных деревьев, площадку для отдыха и густой смешанный лес. В столовой и нескольких других комнатах остались красивые темные деревянные шкафы, кое-где сохранились даже хрустальные люстры, до которых, воришкам, видимо, не удалось дотянуться. В гостиной стояла мягкая мебель — пузатый кожаный диван и кресла, в трех спальнях из пяти огромные двуспальные кровати, одна из которых была даже с каркасом для балдахина. Лестница, ведущая со второго этажа на третий, застелена красной ковровой дорожкой. Ванны было три, но в той, что на третьем этаже не осталось ничего, кроме торчащих из стен и пола труб. На втором этаже — треснувшая душевая кабина, скорей всего её пытались снять и в итоге сломали. На первом — старая желтоватая ванна на кривых ножках за выцветшей шторкой. В столовой с распашными дверями — большой тяжелый обеденный стол и пианино, в гостиной бархатные шторы и напольные часы с маятником. Для нас с Настей я выбрала комнату с темно-коричневыми обоями и крупными цветами жасмина, потому что она находилась на третьем этаже, прямо над залой, и в ней проходила труба от камина. Не могли же мы продолжать ночевать, как на вокзале. А ещё там стояла одноместная деревянная кровать с высокой спинкой, и оставалось перетащить вторую металлическую койку из хозяйственной комнаты, чтобы получился отличный двухместный номер. В итоге, неисследованной оказалась только левая часть коридора на третьем этаже, которая заканчивалась запертой дверью, ведущей в угловую башню. И сколько мы не пытались её открыть, ничего не получалось. Неожиданно выяснилось, что у Герасимова бывают приступы трудовой деятельности, а руки растут из правильного места, потому что пока на него никто не смотрел, он разобрался с водяными баками в гараже и запустил воду по трубам и батареям. А потом, когда оказалось, что в ванной на первом этаже кран сломан и течет, заменил его на кран из неработающей ванны. В кладовке возле кухни Марков обнаружил несколько мясных консервов, банку засахарившегося мёда, сгущенку, мешок с отсыревшей и заледеневшей гречкой, пакет жуткого цвета муки, добавил к этому то, что осталось у нас, и пересчитал. Затем составил список допустимой каждодневной нормы на человека и выдал его Насте. Оказалось, что продержаться на том, что есть, мы сможем максимум неделю, поэтому вопрос «откуда брать еду» по-прежнему остался открытым. Воду, как и раньше, решили растапливать из снега, для чего Якушин притащил из гаража две большие пластиковые бочки. Амелина было решено переселить в мансарду. Тепло, светло, и никому мешать не будет. Вероятно, раньше там была детская: низкая кровать, узенькие полочки лесенкой, комплект из трех разноразмерных сундуков с мягкими игрушками. Варварский набег её почти не коснулся. Пока мы с Настей немного убирались, Амелин сидел, не снимая пальто, по-турецки на деревянном полу посреди мансарды, пристально следил за нашими действиями и умудрялся ещё беспомощно шутить о том, что для него никто так никогда не старался. С утра ему было значительно лучше, и он уже даже рвался нам помогать. Из решетчатого стенного шкафа мы достали немного отсыревшую подушку и, хотя не свежие, но всё же относительно чистые простыни. — Странно, что в этом доме никто не живет. Если бы у меня был такой дом, я бы никуда из него не уехал, — сказал Амелин, со стаканом чая в руке перебираясь на застеленную кровать. — Может, хозяева умерли? — осторожно предположила Настя. Он неопределенно пожал плечами: — Хозяин — дядя Герасимова, а тот не умирал. Во всяком случае, Герасимову про это неизвестно. — Тут такое место, где вполне могут жить любые призраки, — заверила нас Настя. — Просто наверняка должны быть. Она сидела на большом сундуке, я пристроилась на подоконнике. — Никого здесь нет, — на удивление серьёзно сказал Амелин. — Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила Сёмина. — Если бы были, то я ночью услышал. — Не выдумывай, — сказала я. — Типа ты можешь услышать призраков? Они же на то и призраки, чтобы быть неслышными. Тем более, ночью ты спал, уж это-то я точно знаю. Он сделал глоток чая и насмешливо улыбнулся. — Не знаю, о какой ночи ты говоришь, но когда я проснулся, спала как раз ты. Я ещё тогда очень удивился. В первый раз видел, чтобы люди предпочитали спать сидя. — Очень смешно. В любом случае, из-за храпа Герасимова ты вряд ли мог бы что-то слышать. — Так, я же вышел в коридор. — Ты опять ночью в бреду бродил по дому? — поинтересовалась я. — Ничего я не бродил. Просто захотел в туалет, или это только в бреду может случиться? — Нет, тут определенно должны быть призраки, — Настю явно захватила эта тема. — Ты серьёзно? — Амелин недоверчиво улыбался. — Да, я чувствую, что это мистический дом. Может, в нем сто лет назад ревнивый муж отравил неверную жену или наоборот, несчастная женщина покончила с собой из-за неразделенной любви. — Настя, прекрати, — попросила я. — Мне и так не нравится, что здесь такой тусклый электрический свет, что он не освещает углы комнат и едва горит в коридорах. — Ты боишься призраков? — интерес Семиной разгорелся ещё сильнее. — Ну, не совсем призраков. Я не знаю. Просто того, что там есть в темноте и смотрит на нас оттуда. — То есть не мертвецов? — как-то разочарованно уточнила Сёмина. — А вот я ужасно боюсь кладбищ и покойников. Мне иногда даже кажется, что они ходят среди нас, как обычные люди. В этом доме наверняка кто-нибудь умер, может и не очень давно. Может, этот самый Герасимовский дядька и не уезжал вовсе, может, он скончался прямо здесь, и мы обнаружим его скелет в одном из шкафов? — Настя! — Да? Ну, ладно. Ну, а может, он убил её и спрятал в подвале? Или утопил в колодце или… — Мне кажется, ты много смотришь разного кино, — мягко оборвал её Амелин. — В жизни всё гораздо страшнее. — Ладно, — она как будто немного обиделась. — Но они, скорей всего, живут в той боковой башне. Никогда бы не подумала, что Сёмина может быть такой вредной. — А хочешь, я расскажу тебе одну реальную историю? — таинственным голосом предложил ей Амелин. Сёмина зачарованно распахнула глаза, боясь услышать эту самую историю и одновременно ожидая её. — Давай. — Иди сюда, — он похлопал по матрасу рядом с собой, и она послушно перебралась к нему. Я села напротив них на овечий ковер. — Было мне лет тринадцать, и мама сказала: «Мне сегодня позвонили из ателье и сообщили, что юбка, которую я у них заказывала, уже готова, но я сама совершенно не успеваю съездить за ней», — он приостановился, чтобы убедиться, что мы слушаем и, слегка улыбнувшись, неспешно продолжил. — Короче, дала адрес, деньги и я поехал. Сначала на метро, а дальше нужно было на автобусе. В общем, сел я на него и по дороге понял, что еду куда-то не туда, спросил у женщин в автобусе, они велели пересесть на другой маршрут. Я пересел, и всё равно что-то не то. Еду-еду, а в салоне кроме одного пьяненького мужика — ни единой души, да и темнеет уже. Мужик меня заверил, что тётки всё перепутали, и на этом автобусе я точно никуда не приеду. В итоге, сошел на первой же остановке. Лесная полоса, тишина, уличный фонарь едва горит. Достал телефон — позвонить матери, что заблудился, а связи нет. В общем, перешел на другую сторону, чтобы обратно поехать, и тут вдруг останавливается возле меня красная Ауди-6, а за рулем такая роскошная брюнетка в белом платье сидит. Волосы до попы, глаза синющие. И платье с таким вырезом, что я не сразу даже смог ответить, куда мне нужно ехать. Она взяла листок с адресом и говорит — о’кей, давай подкину, и смотрит так, словно я ей понравился. Ну, а мне тринадцать лет, и я таких красивых девушек в жизни не видел, так что, конечно, упрашивать меня не пришлось. И мы поехали, а через какое-то время она вдруг сообщает: «я тебя обязательно отвезу в ателье, только сначала мы заскочим ненадолго в одно место». Пришлось согласиться, выхода-то у меня не было. А на зеркале у неё висел брелок — бильярдный шар с цифрой восемь, и он так монотонно болтался из стороны в сторону, что я смотрел, смотрел и невольно задремал. А когда проснулся, то обнаружил, что машина стоит на обочине, кругом тишина, темнота, а девушки рядом нет. — Боже мой, — невольно ахнула Настя. — Как же это тебя так угораздило? — Ну, я вылез из машины, осмотрелся, увидел вдалеке слабое белое свечение и пошел на него. Иду, иду на автопилоте спросонья ещё, как вдруг понимаю, что под ногами сырая рыхлая земля, а кругом могилы, кресты и надгробные плиты. И так мне не по себе стало, хотел, уж было, вернуться, как вдруг передо мной та самая девушка, и я понимаю, что свечение идет от её белого платья. Сидит на коленях, низко-низко склонившись над могилой и что-то там в ней делает. Подхожу к ней и спрашиваю: «Что случилось? Почему мы не едем?», а она вдруг как резко обернется, и я вижу, что весь рот и пальцы, и даже зубы у неё в крови. Смотрит с такой тоскливой мольбой и руки ко мне протягивает, а вдруг как закричит нечеловеческим голосом: «Отдай своё сердце»! С этими словами, Амелин резко подался вперед и схватил страшными скрюченными пальцами Настю за плечо. От неожиданности Сёмина завизжала, как резаная, и, стремглав вскочив с его кровати, улетела на середину комнаты. Это получилось действительно пугающе-внезапно и вместе с тем смешно, потому что даже я вздрогнула, хотя сидела не рядом. А когда Настя поняла, что это был обычный прикол, то тоже сначала засмеялась, а потом надулась. — Я так и думала, что от тебя нельзя ничего другого ожидать. Пойдем, Тоня, Петров давно уже спрашивал, какую кровать переносить. — Нет, погодите, — вдруг встрепенулся Амелин. — Давайте, я вам другую историю расскажу. Нормальную. И я, хоть и приподнялась уже, но всё же задержалась. — Пять минут, не больше. Настя тоже приостановилась. — Ну? — Когда я был маленький, то жил у бабушки с дедушкой в деревне. Обычный, ничем не примечательный деревенский дом, почти как у Якушина. Только раньше он был разделен на две части, и на соседней половине жила семья. Муж — водила, дальнобойщик, такой здоровый рябой мужик, жена — растолстевшая Венера, кассирша из местного магазина, и её сын, лет семи, наверное. Когда дальнобойщик женился на кассирше, то знал, что парень не его, но вроде как принял. Амелин говорил негромким, успокаивающим голосом, однако при этом, губы его двигались очень эмоционально: то принимали трогательное, по-детски простодушное выражение, то становились жесткими и злыми, то иронично кривились. — Ну и вот, жили они, как обычная деревенская семья: он ездил в рейсы, возвращался, неделю пил, они скандалили, даже дрались иногда, а после резко наступала полоса затишья, оба внезапно становились на удивление мирные и дружные до самого его следующего отъезда. А как только муж уезжал, то кассирша тут же начинала водить к себе других мужиков. Очень, конечно, старалась, чтобы никто не заметил, но мы-то с ними стенка в стенку жили. Так что из-за чего там скандалы были, гадать не приходилось. Моя кровать прямо возле соседской стены стояла. Мальчик же тот, я уж и забыл, как его звали, был очень тихий и необщительный, с утра до вечера с разной живностью возился. С курами, гусями, свиньями, кошками и собаками. У них там полный двор этого добра был. Он их кормил, убирал за ними, выгуливал, и постоянно разговаривал, точно с людьми. И каждый раз, когда куриц этих на суп забирали, истерики устраивал. А уж когда свиней резали, то мать надевала на него чистую рубашку и на полдня из дома в город увозила. И он потом зареванный ещё пару дней после этого ходил. Так вот, как-то раз, вдруг слышу вопли какие-то со двора. Смотрю в окошко, а там пацан этот в чистой рубашечке бегает и жутко так истерит: «Ну, почему Фунтик? Почему Фунтик? Я же просил, только не Фунтика!». Мать за ним тоже носится, за руки хватает, успокоить пытается, а дальнобойщик спокойный, как танк, в окровавленном фартуке, ещё не умывшийся даже, руками разводит — типа «а как я их различать должен?». Ну, в общем, пацан такой в стрессе, сначала матери зубами в руку вцепился и до крови разодрал, а когда отчим кинулся ей на помощь, то поднял с земли увесистый камень, и, с криком «фашист», как метнет в него. И попал прямиком в грудь, честное слово, очень сильно и точно кинул, для такого заморыша, прям, трехочковый. У дальнобойщика сначала аж дыхание перехватило, он согнулся и хрипел, а потом точно взбесился, догнал мальчишку, схватил за волосы и давай со всей силы лупасить. Кулачищами, ногами бил, как остервенелый. Мать визжит, оттащить мужа пытается, парень орет. И уже непонятно чья кровь на фартуке: матери, мальчишки или поросенка. Я до того дня ни разу не видел, чтоб детей так били. Хорошо бабушка моя дома была, она-то их и разогнала. Сначала ругалась сильно, грозилась милицию вызвать, а после утешала всех и синяки обрабатывала. Она у меня старшей медсестрой работала, так что в случае чего, все к ней приходили. А дед инвалидом был, не работал, дома сидел со мной. У него в пятьдесят лет инсульт случился, и всю правую сторону парализовало, и говорил он плохо, и слышал фигово. Короче, ещё не понятно, кто с кем сидел. А дальше получилось так. Бабушка как раз на дежурстве была, а мы с дедом спать уже улеглись. Дальнобойщик тогда, вроде, в отъезде был, и к жене его дядя Коля пришел, я его по голосу узнал. А у меня на стене коврик такой висел гобеленовый с лесом, домиками, речкой, горбатым мостиком и мельницами, и я перед сном всегда на него смотрел и придумывал, кто там в этих домиках может жить. В тот день я начал представлять, что кассирша — ведьма, которая насылала на ту деревушку болезни, неурожай, выдаивала всех коров, и на высокой горе, в самом верхнем углу коврика, устраивала шабаш. Правда, я тогда ещё такого слова не знал. Но зато у меня был огненный меч, которым я планировал расправиться с ведьмой. Тут Амелин закашлялся и чуть не расплескал оставшийся чай. — Ты же был маленький, как ты всё так подробно помнишь? — затаив дыхание спросила Настя, которая уже давно опустилась рядом со мной на пол. — Поверь, — ответил он, отдышавшись. — Я очень хорошо помню ту ночь. Каждую минуту. Точно где-то в голове это на плёнку записалось. В общем, ведьмин шабаш был нарушен не мной. У них вдруг с грохотом хлопнула входная дверь, и раздался отборный мат дальнобойщика. Я отчетливо слышал, что он орал, как рыдала кассирша, как оправдывался дядя Коля. Отлично помню, каждую фразу, каждое слово, просто пересказывать вам этого не хочу. В общем, не прошло и пяти минут, как дядя Коля по-быстрому свалил. Я даже не поленился в окно посмотреть, как он выбегает, одеваясь на ходу. Сейчас думаю, что дяде Коле очень повезло, а может, кассирше не повезло, что дядя Коля оказался трусом и бросил её одну всю эту кашу расхлебывать. Потому что дальнобойщик был уже пьяный и сразу, как только дверь за дядей Колей захлопнулась, начал кассиршу бить. В общем-то, всё это напоминало их обычные скандалы, только в три раза громче и жестче. И это было неприятно, но терпимо, до тех пор, пока я не услышал во всем этом невообразимом гаме звонкий голос того мальчика. Он кричал «сволочь», «фашист», что-то ещё, не очень разборчивое из-за рыданий матери, а потом дальнобойщик как вдруг заорет, разъяренно и пронзительно. И тут же послышался жуткий удар и душераздирающий вопль кассирши, и слова дальнобойщика, что раз она сука, и сын её ублюдок, и что раз она не могла по-хорошему, то и он не будет по-хорошему, и всё кричал: «Смотри, смотри, это из-за тебя, чтоб ты знала — это то, что ты заслужила, это — кара, это — праведное возмездие». А потом мальчик так кричал, что мне даже начало казаться, что это я так кричу. И я побежал к дедушке и стал просить сделать что-нибудь, но он быстро и встать-то толком не мог, потому что ему сначала нужно было вытащить свою парализованную ногу из-под одеяла, достать костыль, а затем только подняться самому. А мальчик всё кричал «помогите», «помогите, пожалуйста», так, что дед тоже услышал и начал всё-таки вылезать из кровати. Но невыносимо медленно, мучительно медленно. Тогда я выскочил к ним на крыльцо и стал лупить в дверь. Глупый совсем был, непуганый ещё. Потому что когда дальнобойщик вышел, то чуть не пришиб меня дверью, хорошо, я всегда был худым и спрятался за ней. Он вышел, шатаясь, в какой-то бессознанке, так и не поняв, что я там стою. Небрежно вытер руки о штанины, сплюнул и, чуть не свалившись с крыльца, на заплетающихся ногах сгинул в темноте. Заглядывать в распахнутую дверь было очень страшно, но я всё же решился. Мальчик лежал в комнате на спине, широко раскинув руки в стороны, а кассирша сидела над ним, держала его голову на коленях, и беззвучно рыдала. «Позови, пожалуйста, взрослых. Пусть вызывают неотложку». Но я не мог, я был словно загипнотизирован и, вместо того, чтобы бежать к дедушке и просить его вызвать скорую, подошел к ним, чтобы посмотреть на мальчика, потому что у него в горле, прямо под подбородком торчал обычный кухонный нож. И я смотрел на него, а он на меня. У него были такие невозможные молящие глаза, будто он очень хочет что-то сказать мне, но никак не может. Из-за этого ножа в горле. И только когда кассирша заорала: «Вызовите врача», я, наконец, отмер и побежал к дедушке, который к тому времени как раз успел только добраться до прихожей. Ну, потом мы вызвали и скорую, и полицию, но мальчика всё равно спасти не удалось. Он умер по дороге в больницу от потери крови. — Ужас, какой, — потрясенно проговорила Настя. Всё это время она слушала, казалось, не дыша, ловя каждое его слово. — Так вот, — Амелин сделал ещё один глоток и, неотрывно глядя мне в глаза, сказал: — С того самого дня, я как будто стал слышать голос этого мальчика. Стоило только посмотреть на гобеленовый коврик, как сразу в каждом окошке сказочных домиков я видел его умирающее лицо с молящими глазами. И он всё время как будто просил меня что-то сделать, что-то, чего я никак не мог понять, то ли спасти его, то ли отомстить. — И что? — не выдержала я. — Что ты сделал? Амелин неожиданно рассмеялся, точно с силой сбрасывая нахлынувшие воспоминания: — Глупенькая, что я мог? Мне же было всего пять или шесть. Отчим его на следующий день протрезвел и сам сдался полиции. А кассирша выставила свою половину на продажу. И бабушка очень переживала из-за того, что к нам могут приехать плохие соседи, поэтому собрала все свои сбережения и выкупила ту часть дома. Мы просто заперли её и спокойно жили, как раньше. Так что никакой призрак мне не являлся. Всё было как всегда. Просто я до сих пор иногда слышу, как он кричит. — Это всё? — как-то разочарованно протянула Сёмина. — Всё. Потом просто так сложилось, что я уехал из этого дома и больше никогда не возвращался.  — Про девушку на кладбище мне больше понравилось. Эту историю ты как-то недосочинял. Придумай ей какой-нибудь интересный финал, — предложила Настя. — Что-то яркое, например, что этот мальчик теперь приходит к тебе по ночам с тем самым ножом и режет тебе руки, за то, что ты не выполнил его просьбу. — Какая глупость, — Амелин неодобрительно поморщился. — Всё, идем, — Настя подскочила и потянула меня за собой, — мы хотели пять минут, а прошло двадцать пять. — Тоня, — окликнул меня Амелин уже в дверях. — Но ты же вернешься? Я ведь подохну здесь один со скуки. — Терпи, — поучительно сказала Настя, — болеть всегда неприятно. — Да я задолбался уже болеть, — он машинально вскочил с кровати, и пластиковый стакан всё же опрокинулся. — Честное слово, Тоня, если ты не придешь, я умру.