Дети Шини

А через час за обедом произошел загадочный случай. Мы сидели все на кухне, тесно набившись вокруг стола, и уже начали пить чай, когда Герасимов неожиданно замычал и подскочил так, что сидевшая слева от него Настя с визгом слетела с табуретки. Грубо отпихнув не поместившегося за стол Петрова, он бросился к раковине и выплюнул то, что держал во рту. Затем включил воду и принялся пить прямо из-под крана. — Что случилось? — Якушин встал и подошел к нему. Я помогла подняться Насте. — Что за дрянь? — прорычал Герасимов. — Это чья-то шутка или как? Марков, я же тебе голову оторву. Ты достал уже, тупой баран. Или это ты, Сёмина? — Ты сам достал, — негодующе воскликнула Настя, стряхивая с шотландских брючек мокрое пятно. — Сёмина мне всё ухо провизжала, — пожаловался Марков. — Объясни хоть в чем дело, — не переставал тормошить Герасимова Якушин. — Я выпил какую-то дрянь, — страдальческим голосом произнес тот. — Такой вкус, словно кошки во рту нагадили. Якушин взял со стола его уже пустой стакан и заглянул внутрь. — Там что-то белое. Похоже на соль, — он сунул внутрь стакана палец, и уже приготовился облизать его, как Петров, не отнимая камеры от лица, закричал: — Осторожнее! А вдруг цианистый калий? Якушин вздрогнул и отставил стакан. — Если бы это был цианистый калий, то Герасимов бы уже валялся тут с пеной у рта, — заметил Марков. — Как так получилось? — удивилась я. — У меня совершенно нормальный чай. — А это, как обычно, — Марков явно злорадствовал. — У всех всё нормально, а у этого через заднее место. Герасимов резко метнулся к Маркову, но достать не смог. — Как вообще Марков мог насыпать тебе туда соли, если он сидит с другой стороны? Мимо него даже стаканы не передавали, — попытался успокоить его Якушин. — А кто передавал стаканы? — спросила я. Но никто этого не помнил. Так что Герасимов психанул, завалился на свой матрас и лежал там, надувшись, до самого вечера, а стоило нам всем собраться в зале, демонстративно ушел бродить по дому. Однако ровно в восемь, если судить по бою гостиных часов, которые удалось выставить и завести, мы вдруг неожиданно услышали тревожные и нежные звуки. Тихая, крадущаяся мелодия, точно таинственный отголосок потустороннего мира, неожиданно наполнила дом. — Что это? — Настя, которая, обложившись разноцветными клубками, вот уже полчаса плела какую-то замысловатую фенечку по заказу Петрова, пугливо замерла с концами нитей в руках. — Похоже на пианино, — Петров, сидевший рядом и увлеченно складывающий из её клубков различные цветовые комбинации, наклонил голову, прислушиваясь. В первый момент я невольно вскочила на ноги, чуть было, не выронив из рук карты, в которые мы втроем играли, но потом, заметила насмешливый взгляд Якушина и сразу же села обратно. — Думаешь, призрак? — не скрывая насмешки, поинтересовался он. Мы с Настей испуганно переглянулись, Петров в кое-то веки тоже напрягся. — Одно из двух, — совершенно спокойно сказал Якушин. — Или суицидник, или Герасимов. — Это не может быть Герасимов, — так же спокойно отозвался Марков, беря из колоды две карты. — Бездушные чурбаны не способны издавать столь чарующие звуки. По Настиным глазам я видела, что она опять думает о том, о чем Якушин запретил говорить. И я, в свою очередь, тоже почувствовала неясный мистический трепет и даже не пыталась ничего объяснить, потому что от любого такого объяснения стало бы ещё страшнее. Якушин поймал мой настороженный взгляд и, с протяжным вздохом отложив свои карты, сказал: — Ну, ладно, давай посмотрим что там. Мы втроем, включая Петрова, направились в ту сторону, откуда доносилась музыка. Белая, чуть облупившаяся снизу, створка распашной двери столовой была слегка приоткрыта. За пианино, лицом к нам, действительно сидел Герасимов и, угрюмо нахмурив брови, сосредоточенно и вдохновенно играл какую-то классику. На лице Петрова отобразилась такая палитра эмоций, что я поняла: не меня одну увиденное привело в полное замешательство. Кажется, такие вещи называются «когнитивным диссонансом». Лицезреть музицирующего Герасимова было всё равно, что обнаружить за пианино ту самую мраморную деву или узнать, что камни обладают нервной системой. Возможно, если бы мы нашли здесь призрака, то я удивилась бы гораздо меньше. Даже Якушин немного оторопел, хотя и сам выдвигал подобные версии. Вот только одно дело предполагать, что жизнь на Марсе существует, а другое, увидеть её собственными глазами. Мы с Якушиным хотели осторожно уйти, но Петров спешно врубил камеру и, пристроившись к щели, стал снимать это непостижимое явление. — Потому что иначе никто не поверит, — прошептал нам он. Но тут вдруг музыка резко оборвалась и хлёстко, подобно пистолетному выстрелу, хлопнула крышка пианино. Это Герасимов заметил Петрова. — Чё приперлись? — не вставая с места, крикнул он. Петров медленно приоткрыл дверь, осторожно просочился в комнату и немного заискивающе сказал: — Клёво играешь. А что-нибудь нормальное, современное, можешь? — Отвали, — сухо ответил Герасимов, машинально покусывая большой палец. По этому детскому, неуверенному жесту я поняла, что он смутился. — Это ты из-за соли расстроился? — Якушин взял стоявший поодаль стул, подставил его к обеденному столу и сел. — Что я дурак, что ли? — Герасимов развернулся к нему. — Делать мне нечего на всякую тупость обижаться. — Ты, правда, очень красиво играл, — подтвердила я. — Учился в музыкалке? — Угу, — буркнул он. — С первого класса тебя знаю, и вот такой сюрприз. — Я что виноват? — почему-то начал оправдываться он. — Думаешь, я сам? Ненавижу сольфеджио. — Сыграй ещё что-нибудь, — попросил Якушин. — Я только по программе умею. Да и то, почти не помню. Как диплом выдали, так больше и не подходил к инструменту. — А нам всё равно, — я облокотилась о пианино и выжидающе посмотрела на Герасимова. — Ну, пожалуйста. Хотя бы то, что играл до этого. — Ладно, — сдался он. Петров пристроился рядом со мной, с интересом наблюдая за тем, как Герасимов откидывает крышку, и его крупные широкие руки начинают легко и ласково бегать по клавишам. Видела бы сейчас его моя мама! И пока Герасимов играл, я не переставляла удивляться, что совершенно ничего про него не знаю. А потом пришла Настя и всё испортила. Она тихонько прокралась в столовую и встала возле стеночки у двери, но уже через минуту я заметила, как непроизвольная жалостливая гримаса исказила её симпатичное личико. Губы поползли вниз, нос покраснел, и вскоре Сёмина принялась так громко всхлипывать, что на музыку и Герасимова уже никто не обращал внимания. Герасимов перестал играть, и мы молча уставились на Настю. — Что опять случилось? — первым нарушил молчание Петров. — Я не могу сказать, — она горестно всхлипнула. Такой бессмысленный, абсолютно Настин поступок. Она хотела, чтобы мы начали её расспрашивать, выпытывать, но лично мне было обидно, что она так некрасиво прервала Герасимова, поэтому я не произнесла ни слова. Якушин только недоуменно пожал плечами, а Герасимов как сидел, так и остался за пианино. Один только Петров засуетился вокруг неё. И по тому, как он утешительно погладил её по плечу, и как сказал «ну перестань, не расстраивайся», было видно, что он воспитывался среди женщин и подобные сцены его в тупик не ставили. — Я, правда, не могу сказать, — промямлила Настя. — Сейчас, здесь, при Саше. Такой очевидный укор Якушину означал, что она опять собирается поднять тему Кристины. — Дом большой, — равнодушно сказал тот. — Можешь идти, куда тебе захочется. — Я поняла, — её голос дрогнул, предвещая рыдания. — Я уйду. Извините, что помешала. — Нет, нет, погоди, — остановил её Петров. — Не смотри на него. Ты нам расскажи. И он так неожиданно с ней ласково заговорил, что я тоже всё-таки подошла к ней, обняла, и тогда Сёмина принялась всхлипывать у меня на плече, причитая о том, что всё вокруг устроено для таких людей, как Марков, которые знают, чего им нужно или таких, как Якушин, которые живут здесь и сейчас, или таких, как Петров, которые хотят видеть только хорошее. И что все мотиваторы о том, что главное чего-то очень сильно хотеть — бредовый фейк. Потому что это не работает. Ведь сколько не хоти, всё равно невозможно попасть в мир, где нет несправедливости и насилия, переместиться во времени или заиметь нормального отца. И что от того, что мы живем в скучном, однообразном, приземленном мире, всё вокруг теряет смысл. Первым не выдержал Герасимов и прямо заявил, что от такого унылого шлака ему хочется повеситься. И ещё очень цинично добавил, что теперь нет никаких сомнений в том, кто внушил Ворожцовой эти дурные мысли. Зря он это, конечно, сказал, потому что попал в самое её чувствительное место, и Настя ещё более жалобно заскулила. Якушин поморщился и, осуждающе взглянув на Герасимова, поднялся. Взял Настю за руку, подвел к своему стулу и принудительно усадил на него. А сам встал напротив, скрестив руки на груди: — Ты, Настя, просто ещё маленькая и не понимаешь, что такое по-настоящему плохо. От этого и придумываешь всякие ненужные страдания на пустом месте, — но в ту же секунду, заметив, как она сжалась, раскаялся. — Видишь вот этот шрам? — Якушин ткнул пальцем себе в бровь, показывая тот самый маленький шрамик, который я заметила ещё тогда в Москве, когда мы сидели на лестнице. Настя подняла заплаканное лицо. И, убедившись, что она его слушает, продолжил: — Было у меня два друга — Толик Ильин и Ромка Ильин, близнецы. Петров их знает. Такие веселые, заводные ребята, всегда вокруг себя кучу народу собирали. Мы с ними с первого класса. После школы всегда ко мне ходили, потому что у нас дома всегда есть что пожрать. Они заваливались и всё сметали, но мать никогда не ругалась. Просто готовила ещё больше, зная, что Ильины придут. Толик сильно по химии провисал, так я ему все домашки давал и на контрольных частенько его вариант делал. А когда они заболели скарлатиной, я Ромке свой ноут отдал на две недели, потому что его комп сломался, а Толик своим делиться не хотел. У них вообще между собой всегда конкуренция. По любому поводу, если один что-то сделал, то другой должен сделать ещё круче. Причем, всегда дико спорить начинали, вцепятся друг в друга — не разнять, частенько до драки доходило. Толик посильнее, а Ромка злее. Но я их как-то усмирял, получалось найти компромисс. Они всё меня спрашивали — кто из них лучше: то лимоны жрали, то с гаражей прыгали, то трудовика доводили, а если вдруг выбор вставал, какой дорогой пойти, то это была серьёзная проблема, потому что из-за этих выяснений мы могли полчаса на одном месте простоять. Они даже как-то раз жвачки из магазина стырили, доказывая друг другу, кто круче. Я прекрасно знала этих Ильиных — у нас в классе их назвали «Чикаго булс», за рост и наглость, с которой они распихивали всех в школьном коридоре. — И вот, в десятом классе они познакомились на курсах с одной девчонкой, и у них обоих точно помутнение случилось. Все уши мне про неё прожужжали. Только и ходили, рассказывали, кому из них она больше внимания уделяет. В итоге, решили, что нужно выдвинуться куда-то вместе: в кино или просто погулять, чтобы я оценил, на кого из них она больше смотрит, а то они друг с другом совсем в контрах из-за этого были, невозможно общаться. Не стоило мне на это соглашаться, но не мог же я им сказать, что они оба ей нравятся одинаково, ведь по-любому они не смогли бы с ней встречаться одновременно. Но я согласился. И мы пошли в парк гулять. А девчонка эта — Даша, и в самом деле оказалась очень хорошенькой, но только почему-то не смотрела особо ни на Ромку, ни на Толика, а как подхватила меня под руку с самого начала, так и ходила весь вечер. И я, конечно, видел, что Ильины злятся, несколько раз пытался от неё отвязаться, но она всё равно продолжала глазки строить и в итоге оставила мне свой телефон. В общем, как только мы проводили её домой, так они на меня сразу возле подъезда и набросились оба. Реально, точно крышу сорвало. И не просто двинули со злости, а по-серьёзке, с удовольствием били. Пока прохожие не вмешались. Лучшие друзья детства били меня из-за бабы. — Сильно? — мой вопрос прозвучал неуместно и глупо. . — Да дело не в том, что сильно, — отмахнулся Якушин, трогая пластырь на носу. — Это было ужасно обидно. Вот, Сёмина, ты говоришь — хреново тебе. А я поэтому из школы и ушел, что не мог их видеть. Они, правда, потом пробовали помириться, но не то, чтобы извинялись, а типа: «ладно, если хочешь, тоже можешь попытать счастья, но мы по-прежнему в игре». — Ну, а она чего, Даша эта? — слёзы на глазах Сёминой вмиг высохли. — Не знаю. Я больше её не видел. Мы с Настей переглянулись. — Струсил, значит? — без стеснения поинтересовался Герасимов. — А так по тебе не скажешь. — Это другое, — сказал Якушин. — Что же? — Сёмину распирало от любопытства. — Это же их девушка. — И что такого? — не понял Петров. — Ладно, — Герасимов метнул в его сторону осуждающий взгляд. — Никто не герой. Это миф. Парни твои — козлы, но друзья — тоже миф, так что не вижу причин для особой запары. — Друзья — миф, — согласился Петров. — Друзья — миф, — подтвердила я. — Спасибо, — сказал Якушин. Мы ещё поболтали немного и потихоньку разбрелись по постелям. Стоило мне только опуститься на скрипучую, но мягкую кровать, как сразу же начал накатывать предательский сон. Однако спать нельзя было ни в коем случае, потому что мы договорились с Амелиным идти в подвал. Но как назло, Сёмина никак не могла угомониться. — Тоня, тебе нравится Саша? — Я уже засыпаю, — промычала я, чтоб она отвязалась. — А может, мне показалось. Просто, понимаешь, я никак не могу решить, кто мне больше нравится Саша или Егор. — Егор? Это кто ещё? А…а. Петров. Слушай, тут у нас всё не слава богу, а у тебя одни парни в голове. Спи уже. — Ты знаешь, я вот думаю… Но продолжения я не слушала, с громким тяжелым вздохом, демонстративно накрывшись подушкой. Так что ей пришлось замолчать, а через каких-то десять минут она уже сопела, как сурок.