Дети Шини

На кухне было жарко, душно и пахло горячим маслом. Настя готовила блинчики, и все играли в кулинарную передачу. Она наливала на сковородку густую сероватую жижу, и когда та обретала равномерную плотность и подрумянивалась, переворачивала на другую сторону. А Марков в одной футболке и без очков, которые были безжалостно раздавлены в той самой потасовке с Герасимовым, изображал ведущего: «А сейчас мы покажем вам, как приготовить блин комом» и « Не забудьте записать рецепт: вонючая, отсыревшая мука, и, главное, никаких яиц!». Герасимов и Амелин, развалившись за столом на табуретках, исполняли роль зрителей. — Что это за пугало на улице? — поинтересовался Якушин.  — Это капищенская Леди Гага. Культовое божество Детей Шини, — Петров на секунду оторвал камеру от лица. — Когда вы уже повзрослеете? Научились бы хоть калитку запирать, а то кабаны придут. С этими словами он ушел, оставив меня одну объяснять, где мы так долго пропадали. Пришлось плести какую-то чепуху, что мы увидели целое стадо кабанов и пережидали пока они уйдут. А ещё заметили настоящие волчьи следы, и поэтому пришлось свернуть в другую сторону. Последнее, кстати, было правдой. — От зверей главное не убегать, — сказал Петров, когда я закончила. — Говорят, им погоня интереснее добычи. — Это точно, — согласился Герасимов. — Сам один раз так попал. У нас на территории старых гаражей жили сторожевые собаки. Я там мимо каждый день в школу ходил. Носы под забор просунут, глянут на тебя одним глазом, и давай бесноваться. А зимой у них щенки родились. Классные. Смешные. Под воротами пролезали и к прохожим приставали. Я из-за них всё время в школу опаздывал. Вывалят гурьбой к ногам, шагу не шагнуть. А уж если на корточки сесть, так вообще могли зализать до смерти, прямо в лицо. Пушистые такие дурни. Приходилось специально из дома колбасу и сосиски брать, чтобы их как-то отвлекать. Ссыплешь всё это им из пакета и сваливать, пока опять не прицепились. И вот как-то я сыпанул им еду и давай уматывать. Только в этот момент как раз машина в гараж заезжала, сторож ворота открыл, а три здоровенные собаки как подсекли, что я бегу, так и за мной. Очень быстро, между прочим, догнали. Одна в руку вцепилась, а другая в ногу. На мой ор сторож тут же примчался, но кровищи всё равно море было. Я больше той дорогой не ходил. И собак теперь всех избегаю. Хотя щенки всё равно прикольные были. — Против собак только один верный способ есть, — в своей манере заметил Марков. — Увесистый камень. — Есть ещё один, — подал голос Амелин. — Когда на меня как-то раз стая бродячих собак напала, я им врубил плеер на полную мощь. Они сначала оторопели, начали головами крутить, прислушиваться, да как завоют дружно. Так увлеченно и вдохновенно, что до меня им уже не было никакого дела. Я потом понял, это на Апокалиптику они так отреагировали. Виолончель — душераздирающий инструмент. — Вечно у тебя какие-то сказочные истории, — Настя на миг отвлеклась от сковородки. — Лучше передай мне сахарницу. — А что? Собаки тоже могут через музыку переживать боль и тоску. Это же генетическая память. Всё то ужасное, что происходило с их предками на протяжении веков, мучительно отзывается в их собачей душе, — говоря это, Амелин то и дело подтягивал длинные растянутые рукава свитера, отчего безобразные сетки его белых и розовато-бурых шрамов постоянно маячили у нас перед глазами. — Генетическая память — это вам не воспитание. В ней всё честно. Собаку можно выдрессировать не шарахаться от выстрелов, но ей нельзя внушить доверие к ним. Инстинкт самосохранения не позволит. В этом смысле животным гораздо больше повезло, чем нам. Он взял со стола круглую стеклянную сахарницу и протянул мне, но потом, пристально глядя на мою распростертую в ожидании ладонь, неожиданно замедлился и, едва я успела коснуться стекла, разжал пальцы. Сахарница глухо стукнулась. Крохотные сладкие кристаллики разлетелись по всему полу. Все тут же начали кричать, что он криворукий, и что у нас почти не осталось продуктов. Я пошла за веником, а когда вернулась, на кухне его уже не было. И к обеду он даже не соизволил спуститься, хотя Петров звал. После обеда я зависла в библиотеке, нашла там «Жизнь Дэвида Копперфильда», потому что это была мамина любимая книга, и бездумно читала, снова и снова возвращаясь к фразе: «Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой — должны показать последующие страницы». Сосредоточиться никак не получалось. В голове крутилось сначала только утреннее лесное происшествие, потом сцена с сахарницей, затем вспомнилась московская квартира, мама с папой и школа. Интересно, кто-нибудь ещё скучал по дому? Если бы я могла хоть как-то дать знать родителям, что со мной всё хорошо, то чувствовала бы себя гораздо лучше. А когда начало темнеть, я забрала книжку и уже собиралась спуститься в залу, как вдруг мерный тягучий покой погружающегося в сумерки дома безжалостно нарушился громким отрывистым криком. Затем ещё одним. Я попыталась сообразить, откуда идет звук, но уже всё стихло, и на долгую минуту наступила напряженная тишина. Словно весь дом глубоко вздохнул и затаил дыхание, прислушиваясь. Однако оцепенение схлынуло мгновенно, когда со всех сторон послышались взволнованные голоса и шумное хлопанье дверей. Я кинулась по коридору к лестнице, и тут, из крайней спальни правого крыла, на меня вывалился Петров. Догадаться, что это Петров, можно было только по голубой спортивной толстовке и зажатой в руке камере, потому что на голове у него был надет плотный мусорный пакет. Неожиданно Петров вытянул перед собой свободную руку, и я даже пикнуть не успела, как он молча схватил меня за ворот свитера и припер к стене. — Отпусти, козел, — прохрипела я, задыхаясь.- Тупые шутки. Но тот лишь тяжело сопел внутри пакета и продолжал держать меня за ворот. Недолго думая, я с силой ударила мыском ему по лодыжке. Петров жалобно заскулил, однако хватку не ослабил. Из нашей комнаты выскочила Сёмина, но вместо того, чтобы помогать мне или Петрову, выхватила у него камеру и стала снимать. — Сёмина, убери его, он правда меня задушит. — Да, да, конечно, — промурлыкала Настя, не шевельнув и пальцем. А Петров, точно по мановению волшебной палочки, вдруг упал на пол и принялся дергаться, судорожно пытаясь освободиться от пакета. В этот момент к нам уже подлетели Герасимов с Якушиным и помогли ему. — Она хотела убить меня, — едва слышно прошептал Петров. — Это он хотел убить меня, — закричала я. — Сёмина видела. — Я думала, вы играете, — растеряно захлопала глазами Настя. — Дура, ты! — Осеева, зачем ты хотела меня убить? — Петров, всё ещё сидел на полу, жадно хватая воздух ртом. — С ума сошел? Это ты набросился на меня. — Ты первая начала. Мы ещё какое-то время препирались, пока Якушин не потребовал, чтобы все успокоились и рассказали всё по порядку. С горем пополам выяснилось, что кто-то напал на Петрова сзади, когда он снимал из окна, набросил на голову пакет и стал душить, сильно, чуть ли не до потери сознания. Но он всё же вырвался и попытался схватить нападавшего. Выскочил в коридор, наткнулся на меня, и сам уже не понимал, что делает. Я сказала, что это не могла быть я, хотя бы потому что мне бы не хватило сил кого-либо задушить. Тогда Марков, понятное дело, попер на Герасимова, и тот по-настоящему испугался, что все подумают на него. — Я же в ванной был, — попытался оправдаться он. Но, как оказалось, никто никого не видел. Настя сидела в нашей комнате и плела фенечки, Якушин спал, а Марков пересчитывал в кладовке продукты. — А где Амелин? — подозрительно поинтересовался Якушин. Все многозначительно переглянулись. — Он тоже не мог, — убежденно заверила я. — Зачем это ему? Якушин неодобрительно покачал головой: — Мне, кажется, ты слишком с ним носишься и чересчур ему доверяешь. — Глупости. То, что он болеет, не может чистить снег или ходить за дровами, не значит, что нужно приписывать ему дурные поступки. — Не значит, но он хоть и с нами, и в тоже время его нет. Чем он тут занимается, пока мы на улице? Бродит по дому, переодевается призраком и пугает тебя? Или надевает пакеты на голову Петрову? Мы этого не знаем. — А я предупреждал, — не преминул вставить Герасимов. — Вы сами его отселили. Он, между прочим, не виноват, что болеет. — Но ты не можешь не согласиться, что он странный, — продолжал гнуть своё Якушин. — А кто из нас не странный? И тут Петров пристально уставился куда-то наверх, в сторону лестницы, и все остальные тоже обернулись. Там, закутавшись в одеяло, стоял Амелин собственной персоной и, довольно щурясь, слушал нашу перепалку. — Это ты сделал? — спросил прямо Якушин. Амелин неопределенно пожал плечами: — Какой смысл душить кого-то и не довести дело до конца? Или подсыпать соль, вместо крысиного яда, которого, кстати, полно в гараже? Или привязывать к кровати Тоню и даже не воспользоваться этим? Обидно, что вы так несерьёзно ко мне относитесь. — Вот, Осеева, слышишь, — пихнул меня локтем подслеповатый Марков. — Вот, у него в какую сторону голова работает. — Он так шутит. Неужели не понятно? — сказала я. — Причем всегда. — Знаешь, Костя, тут такое дело, что, в общем-то, не до шуток никому, — медленно произнес Якушин с нажимом. — Это ты дома мог изображать придурка и страдальца, когда перед мамой выпендривался. А тут мы все не в шоколаде, поэтому давай заканчивай с клоунадой. Если ты этого не делал, то так и скажи. Просто честно ответь на вопрос! Амелин с наигранной робостью потупился, помолчал, а затем, решительно вскинул голову и, театрально запахнувшись одеялом, начал медленно спускаться по ступеням: — Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль Души терпеть удары и щелчки, Обидчицы судьбы иль лучше встретить С оружьем море бед и положить Конец волненьям? Всё это он декламировал с чувственным выражением душевных терзаний, проникновенным, трагическим голосом, вызывающе глядя в глаза Якушину. — Умереть. Забыться. И все. И знать, что этот сон — предел Сердечных мук и тысячи лишений, Присущих телу. Это ли не цель Желанная? И, подойдя совсем близко, с мрачной издевкой, проговорил прямо ему в лицо: — Скончаться. Сном забыться. Уснуть. И видеть сны? Вот и ответ. — Ты меня скоро доведешь, — Якушин несильно отпихнул его от себя. — Да, брось, — Амелин ласково улыбнулся. — Это ты только угрожаешь, а на самом деле, мухи не обидишь. И уж тем более не станешь пакеты друзьям на голову одевать или к кровати привязывать. Кто угодно, только не ты. Я прав? Якушин поднял руки, показывая, что сдается: — Все вопросы снимаются. Иди болей дальше. А то уже осложнение на голову пошло. — Хочешь, я ему врежу, — беззлобно предложил Герасимов. — Сам справлюсь. Разбирайтесь без меня, — с этими словами Якушин просто ушел, оставив нас всех в растерянности толпиться в коридоре. — А я по-прежнему думаю, что в этом доме творится что-то странное, — таинственным тоном произнесла Настя. — И никто из нас тут ни при чем. — Бред какой-то, — Петров забрал у неё камеру и, криво ухмыляясь, стал просматривать запись. — Вот я чудак. Извини, Осеева. Но ты и меня должна понять. Перепугался насмерть. И все стали смотреть то, что наснимала Настя и смеяться над сценой моего удушения, отматывая назад и просматривая снова и снова. А потом Амелин не выдержал и попросил: — Давайте уже дальше посмотрим. Монолог Гамлета. Я очень старался.