Дети Шини

На капищенской Леди Гаге ритуальный креатив Петрова не закончился. На следующий день он достал из гаража несколько старых покрышек, отнес их на заднюю сторону дома, туда, где находилась открытая площадка для отдыха, попросту занесенное снегом ровное место, где не росло никаких деревьев, и не было вообще ничего, забрался прямо в центр этой площадки и расчистил большой ровный круг. Затем выложил по его краю все покрышки, а полые места внутри них забил ветками и палками. Он занимался этим около часа, серьёзно и старательно, в полном одиночестве и без камеры. А мы наблюдали за этими его чудаковатыми манипуляциями из окна мансарды. Амелин первый заметил и позвал меня. И сразу возникло множество версий на этот счет, однако Петров заставил удивиться даже Амелина, когда, неожиданно исчезнув из нашего поля зрения, через несколько минут, шумно топая по лестнице сапогами, широко распахнул дверь и ворвался к нам. Спецовка его была расстегнута, волосы взмокли, глаза блестели. Он был весь дико взбудоражен и переполнен чувствами. В руках Петров держал нерасправленный мусорный мешок. — Извините, что помешал, я быстро, — по-деловому сказал он, направляясь к сундукам. — Что ты делаешь? — окликнула его я, когда он, открыв крышку самого большого из них, принялся вынимать оттуда мягкие игрушки и запихивать в мешок. — Скоро узнаете, — он на секунду остановился и внимательно поглядел в глаза розовой обезьяне с длинными болтающимися руками и ногами. — Это будет шикарно. — Какое-то у меня нехорошее предчувствие, — сказал Амелин, подходя к нему и вытаскивая обратно из мешка ту самую панду. — Мне кажется, это не самая лучшая твоя идея. — Идея замечательная, — заверил Петров, закидывая игрушки ещё быстрее, пока Амелин не отобрал остальные. — Вы просто ещё всей концепции не знаете. Я потом расскажу. Он быстро стянул почти полностью набитый мешок и, послав воздушный поцелуй в ответ на мой растерянный вид, мигом выскочил за дверь. — Пойдем- ка посмотрим, — озабоченно предложил Амелин. Я направилась к окну, в то время как он уже зашнуровывал кеды. — На улицу идем, глупенькая. Если это то, что я думаю, то мне не нравится. Будет очень плохо, если он так сделает. — Что сделает? — никак не могла понять я. — Вы как будто на каком-то своём языке разговариваете. — Если он сейчас всё это подожжет, то мы тут все сдохнем раньше времени. Это так вонять будет. — Да, ладно, — мне очень не хотелось тащиться на улицу. — Петров же не такой идиот. Зачем ему поджигать игрушки? — Он не идиот, — Амелин натянул пальто — Но он так видит, а это ещё хуже. — Как он видит? — Дети Шини — сама подумай. Забыла? И эти игрушки, неужели непонятно? Деструктивизм и отторжение. Взгляд художника. В черном едком дыму горящей резины пылает и плавится наше детство. Жалкие молящие о помощи глаза, перекошенные рты, ну и всё такое. Звучало дико. Я осторожно выглянула в окно, Петров уже добрался до своей конструкции и стал перекладывать содержимое мешка внутрь покрышек. — Нужно найти Якушина, — сказала я. Амелин уже раскрыл дверь, но после моих слов замер на пороге. — Зачем это? — Чтобы остановил Петрова. Он несколько секунд постоял, подумал, а затем отпустил дверь, и она со звонким щелчком закрылась.  — Действительно. Что-то я и забыл. Затем резким движением содрал пальто, потому что оно застревало на рукавах, бросил прямо посреди комнаты, пошел и завалился на кровать. — Потом приходи. Расскажешь, как прошло. — Не понимаю, на что ты обиделся, — его такая быстрая смена настроения порой меня очень удивляла. — Тебе всё равно на улицу нельзя. — Пока ты тут стоишь и болтаешь со мной ни о чем, возможно бедные обезьяны и жирафы, пожираемые неистовым пламенем, уже корчатся в предсмертной агонии, и их невинные души молят лишь о том, чтобы этот ужас поскорее закончился, — смакуя каждое слово, мрачно произнес он. — А если я сейчас ещё и начну объяснять тебе, что любая обида — это результат собственных завышенных ожиданий, то спасать твоему герою будет уже некого. Якушина я действительно немного поискала, но не нашла, зато мне повстречался Герасимов. И после того, как я рассказала, что Петров собрался поджигать шины и игрушки, и зачем это ему, он выскочил на улицу даже без верхней одежды. Но когда мы добежали до места, и Герасимов чересчур резко развернул Петрова к себе, в руках у него оказалась большая пятилитровая бутыль с прозрачной жидкостью, из горлышка которой шел пар, и он старательно заливал посаженные внутрь шин игрушки. — Не вздумай зажечь, — угрожающе предупредил Герасимов, от него всего после бега шел такой же пар, как из бутылки. — Что? — Петров нахмурил брови, пытаясь сообразить о чем речь. — Чего зажечь? — Ну, вот эту свою хрень. — Как тебе такое вообще в голову пришло? — Петров посмотрел на Герасимова, как на идиота. Герасимов также посмотрел на меня. — Я же ледяные скульптуры делаю. В Сокольниках видел. Помните Крысобелку из Леднякового периода, замороженную в куске льда? Должно получиться так же. А шины для того, чтобы мешок нужную форму имел и не расползался по земле. Видите? Оказалось, что он вставил черные пластиковые мешки внутрь шин, выложил игрушки и теперь заливал водой. — За ночь застынет и будет красота, — пообещал Петров. — Памятная концептуальная инсталляция «Дети Шини». Мы с Герасимовым переглянулись. — Дура ты, Осеева, — помолчал немного и добавил. — И ты, Петров, тоже. А потом развернулся и ушел. Я же ещё немного постояла, недоуменно наблюдая за детскими играми Петрова и, переполненная эмоциями, пошла в дом. Поднялась наверх, чтобы рассказать Амелину, как он ошибся насчет Петрова, и ещё кое-что, но у него уже сидели Настя и Марков. Настя училась танцевать танго, и Амелин, глядя под ноги, показывал ей какие-то движения. А Марков валялся на овечьем ковре и посмеивался над ними. — О, Тоня, — выпуская Сёмину из рук, обрадовался Амелин. — Давай, я тебя тоже учить буду. — Нет уж. Развлекайтесь без меня. Заходить не хотелось, я осталась в дверях. — А чего ты такая злая? — спросил Марков. — Знаете, меня не оставляет ощущение того, что всё это полный бред и маразм какой-то. — Что именно? — Настя удивленно вскинула брови. — То, что мы здесь, и то, чем занимаемся. Петров со своими игрушками, вы с танцами. — Что плохого в танцах? — Амелин захлопал ресницами. — Так не может продолжаться всегда. Это какая-то глупость. У нас нет денег, бензина, никто не знает, где мы и что с нами, более того, мы сами не знаем, что с нами и что будет. Может, вас всех это и устраивает, а я так не могу. Нам нужен какой-то план, какая-то цель, какой-то выход. Мы должны, наконец, принять какое-то решение. И действительно, эта мысль уже давно бродила во мне, но ясно оформилась только сейчас, когда я увидела нас будто бы со стороны. — Хочешь вернуться домой? — Марков щурился, как слепой крот. — Хочу. Потому что глядя на вас, начинаю сходить с ума. Какой вообще смысл в том, что мы торчим здесь? — Мы прячемся, — сказал Марков, будто я была полная дебилка. Амелин уселся на подоконнике, болтая ногами. — А как ты вообще хотела, когда сбегала? — с мягким нажимом спросил он. — Как ты себе это представляла? — Не так. — Я тоже себе это не так представлял. Но получилось гораздо круче. — Тоня, не понимаю, что тебя расстраивает? — Настя опустилась на сундук, но я не сдвинулась с места, по-прежнему стоя в дверях. — То, что мы живем так, словно завтра не наступит никогда, словно это какой-то один бесконечный день. Но так не бывает. Только подумайте, что может быть, когда вы неожиданно проснетесь, — на одном дыхании высказала я то, что собиралась сказать одному Амелину. — В одном я с тобой согласен, — признал Марков. — Еда у нас действительно заканчивается. — Так ты не ответила, как ты это себе представляла? — прицепился Амелин. Это был дурацкий, очень неудобный вопрос, потому что я никак себе этого не представляла. Думала только о том, как вернусь. — Или, может, ты хотела на вокзалах ночевать с наркоманами и бомжами? Останавливать дальнобойщиков и всячески умолять их добросить тебя хоть куда-нибудь, чтоб в дороге немного отдохнуть, греться в магазинах и караулить в Маке недоеденный гамбургер? — Амелин развернулся и смотрел на меня так, словно я одолжила у него миллион, а теперь уверяла, что ничего не брала. — Я, вот, например, это себе так представлял. — Когда я убегала, у меня были деньги. — Ты права, — поддержал меня Марков. — Без денег мы никто. — Да мы так и так никто, — вздохнула Настя. — Мы не дети, потому что нас уже никто не жалеет и не любит, и не взрослые, потому с нами ещё никто не считается. Так, не пойми что. — Ты, Осеева, что-то конкретное предлагаешь? — сощуренными глазами и, подперев голову, Марков вопрошающе смотрел в мою сторону. — Ты же у нас самый умный. Вот ты и предлагай, откуда еду брать и деньги, и вообще, что нам теперь делать. — Главное до весны протянуть, — с серьёзным лицом сказал Амелин. — А там подножный корм пойдет. Грибы, ягоды. Можно будет огород вскопать и картошку выращивать. Тоня, ты умеешь картошку выращивать? — Иди нафиг. — Нет, правда, если умеешь, я на тебе женюсь, потому что если есть картошка, то можно даже не уметь готовить. — Твой тупой юмор уже достал. — А ты сходи, пожалуйся Якушину, — он вдруг спрыгнул с подоконника, ухватил Настю за руку и резко стянул с сундука, чтобы танцевать дальше. От неожиданности Сёмина громко взвизгнула. Марков засмеялся. Я ушла, громко хлопнув напоследок дверью. Всё, что я сказала в запале, не успев даже хорошенько обдумать, было реальным положением дел. Мы сбежали из дома девять дней назад, а складывалось ощущение, что вечность. Да, действительно, в Капищено было относительно спокойно, если не считать все эти странные нереальные вещи с тёмными комнатами, белыми фигурами, бродящими по коридорам, пакетами и привязыванием к кровати. Но и они принимались всеми, как нечто должное, как необходимое условие проживания здесь. Ведь нельзя приехать в чужой дом, беспрепятственно жить в нем и полагать, что такая жизнь будет протекать совсем без происшествий. А для того, чтобы вернуться в реальность, чтобы зажечь свет в темноте, нужно было проснуться. Якушин нашелся в беседке. Он сидел на перилах, вытянув ноги вперед, и курил сигару, одну из тех, что мы нашли в библиотеке, потому что сигареты у него кончились ещё пару дней назад. Увидев меня, он как-то беспокойно заерзал, так что чуть было не свалился с перил, точно хотел уйти, но меня это не смутило. — Что делаешь? — Ничего. — Разве ты можешь ничего не делать? — Как выясняется, могу. — На тебя не похоже, — я подошла и встала, опершись о столб так, чтобы видеть его лицо. — Да чего-то надоело всё, — он всё время почему-то избегал смотреть на меня. — В конце концов, живут же люди, не напрягаясь. И мне надоело. Сигара разгорелась красным огоньком. Она пахла сладкой вишней. Чужой, густой, незнакомый запах. — Ты о чем? — О том, что, может, всё должно идти, как идет. Природа вон, живет себе и живет спокойно, а мы чего-то с ума сходим, дёргаемся без толку. — Природа, она, между прочим, всегда. Чего ей торопиться и дёргаться? — А, может, нужно просто ловить момент? Отпустить, и пусть будет, как будет? — он расстегнул молнию на куртке, достал свой кулон и посмотрел на него. — Просто здесь и сейчас. — Значит, и ты не хочешь уезжать? — Я ничего не хочу. — А как же твоя мама? — Уверен, они прекрасно и без меня справляются. Да и вариантов у нас нет. — Мы можем поехать в какую-нибудь деревню и попросить помощи. — Какой такой помощи? — Якушин прищурился от дыма. — Да любой. Ты сам говорил, что можно попроситься на работу или хотя бы за еду что-то сделать. — Это я фигню говорил. Сейчас зима. Что в деревнях зимой можно делать? Ты разве не знаешь исконный русский уклад? Только водку пить. Все от безделья дуреют, не только мы. Да сейчас в деревнях уже и людей-то наверняка не осталось. — А сколько там бензина? Может, до города, какого или поселка доехать получится? — В баке чуть меньше половины, километров на сорок-пятьдесят, видимо. Но, даже если хватит туда и обратно, а денег не найдем, то вообще не на чем ездить будет. А как раздобыть деньги за одну поездку я без понятия. Единственное, что я могу предложить, так это выехать куда-то подальше, туда, где связь есть, и тупо вызвать полицию. — Нет, это ужасно, — я вспомнила наши фотографии по телевизору. — Давай ещё что-нибудь придумаем? — Ну, вот и думай, а я уже устал. С этими раздолбаями даже за дровами нормально не сходишь. Дети Шини, блин. Монстры и демоны. Да это даже не сгущение красок, это просто глум. Вы все, как выпускники детского сада. Совершенно неприспособленные к жизни. Оторванные. Только разговаривающие взрослыми заумными словами, а на самом деле — ничего, кроме своих компов не видевшие. — Не знаю, что ты там за свои восемнадцать успел увидеть, но если бы не был таким же, то не сидел тут с нами. — Девятнадцать. — А то я не в курсе, сколько тебе лет. — Значит, не в курсе. — Что, правда? Получается сегодня двадцатое января? — Так и есть. — Круто, я тебя поздравляю, — я сделала шаг к нему, но он, со словами «Только никому не говори. Ненавижу этот день», перекинул ноги через перила и прыгнул в сугроб. В ту же секунду раздался страшный треск и на моих глазах Якушин начал медленно проваливаться под снег. Я и предположить не могла, что умею так быстро преодолевать барьеры, вот бы наш физкультурник порадовался. Даже через коня я так не летала. Упала рядом с Якушиным и ухватила двумя руками за куртку на плечах. На какое-то время он перестал сползать вниз. Снег вокруг него быстро осыпался, и моим глазам предстала глубокая и черная дыра, дна которой видно не было, и в которую, Якушин вот-вот мог сорваться. Хорошо, что он сам этого не видел. Повиснув на локтях, где-то на уровне груди, он рывками подтягивался, но снег под его руками и животом скользил, и он снова и снова плавно съезжал обратно. С каждым следующим разом всё ниже и ниже. Говорят, в критических ситуациях у людей просыпается сверхсила, и в тот момент я испытала это на себе. Потому что Якушин был уже нормальный взрослый парень, килограмм восемьдесят, наверное, вместе с одеждой, а я, по данным полицейских, «на вид пятнадцать». Когда же до меня вдруг жаркой головокружительной волной накатило осознание того, что любая следующая попытка может стать последней, я инстинктивно сгруппировалась и дернула его на себя с такой силой, что чуть было не вырвала себе руки, но зато у него получилось вылезти по пояс, а я, потеряв равновесие, упала назад. Якушин, наконец, выбрался и остался лежать возле той ямы лицом вниз, а я подползла к ней на четвереньках и заглянула внутрь. Пустота и чернота. По краям гладкие каменные выступы. И стены тоже серые, каменные. — Это колодец, — сказала я ему, словно это должно было успокоить. В ответ Якушин горестно застонал и нехотя поднялся. — Что же это я такой неудачник? Почему это всё со мной происходит? Почему постоянно так: либо по морде, либо в колодец? Он был весь с ног до головы в снегу, даже на лице снег. Пластырь отклеился и потерялся. На носу осталась небольшая ссадина. — Ерунда. У всех случаются неприятности, — дрожащими руками я помогла ему отряхнуться. — Петров вон кроссовки в сугробе посеял, нас с Марковым гопники поймали, а Герасимову собственный отец в глаз дал. — Зря ты меня спасала, — с тяжелым вздохом произнес он. — Умереть в свой день рождения довольно эпично. Если бы это сказал Амелин, я бы пропустила мимо ушей, но слышать подобное от Якушина было более, чем странно. — Ничего эпичного не вижу. А ещё говоришь, что ты взрослый. — Ладно, в следующий раз моя очередь спасать. Увидишь призрака — зови, — он весело усмехнулся своим словам о призраке, дружески похлопал меня по плечу, и вскоре окончательно вышел из того уныло-задумчивого состояния, в котором я его нашла.