Дети Шини

Когда я заглянула к Якушину, он, сидя на корточках, разбирал в гараже какие-то инструменты, а увидев меня, лишь повернул голову, равнодушно посмотрел и снова принялся ковыряться в деревянном ящике со странными железяками. — Знаешь, я тут подумала. Мне пришло в голову… — перешла я сразу к делу, чтобы не создавать лишнего напряжения. — Марков прав. Нужно поехать в ближайшую деревню и продать там что-нибудь. — Какая свежая мысль! Сто раз уже обсуждали. Чтобы что-то продать, нужно, как минимум, это иметь. В доме не осталось ничего ценного. Кроме библиотечных книг. Впрочем, — он выпрямился, — ради того, чтобы поржать над тем, как ты будешь впаривать их деревенским, я даже готов отвезти тебя туда. — Зачем ты так? Я ничего ему не говорила. — Это ты о чем? — О том, что ты подумал, когда вчера Амелин сказал про речку. — Шутишь? Я должен был об этом что-то думать? С какой стати мне вообще про это думать? У меня, типа, других проблем нет. — Всё ещё обижаешься за тот случай в лесу? Или на что-то другое? — Я вот одного только не пойму, ты так хорошо придуриваешься или реально не врубаешься? — он пнул ногой ящик. — Не врубаюсь, — не могла же я признаться, что мне бы хотелось думать, что я ему всё-таки по-настоящему нравлюсь. — Ты просто не хочешь врубаться. Ты живешь, как будто внутри своего стакана. И смотришь из стакана. И думаешь только о себе и никогда не ставишь себя на место других. Попробуй хоть раз выбраться оттуда. И тогда тебя ждет множество удивительных открытий. — Ты говоришь загадками, — пролепетала я, ошалев от такого напора. — Просто хорошенько подумай об этом. Так ты что-то конкретное хотела предложить или просто пришла глазки строить? — отвернулся и сделал вид, будто ищет что-то на полке. Он совершенно спутал мои мысли, так что уже не хотелось ничего рассказывать, но назад дороги не было. — Помнишь, я тебе говорила, что нашла ключ от подвала, рядом с гаражом? Тогда, когда ты просил оставить тебя в покое и не мешать заниматься делами? Так вот, в том подвале полно всяких бутылок: вино, водка и виски. Я подумала, что спиртное — не книги, и его в деревне можно было бы легко обменять на еду и бензин. Якушин на миг замер, а затем медленно развернулся ко мне, и в следующий момент лицо его озарилось. — Что же ты молчала-то? Столько времени! — Ты не хотел слушать. — Честное слово, Тоня, я сейчас расплачусь, мы четыре дня пытались что-то придумать и вчера чуть не переругались из-за этого, а ты точно с неба упала. В некоторых вопросах ведешь себя хуже Насти и Петрова. Ещё хуже, чем детский сад. Но само по себе предложение очень крутое. И больше не говоря ни слова, он забрал ключ и тут же побежал рассказывать об этом остальным. Толком даже не закончив разговора, не объяснив, о каком стакане вообще шла речь. Через десять минут они с Герасимовым и Петровым отправились обследовать подвал. Мы сидели на ковре перед камином и играли в дурака. Мне ужасно не везло, в голове постоянно крутился недавний неприятный разговор, и сосредоточиться на игре никак не получалось. Тогда как Насте, которая не то, чтобы очень быстро соображала, по каким-то непонятным причинам всё время выпадали козыри и, быстро отбившись, она оставалась наблюдать, как Амелин с Марковым по очереди беспощадно обыгрывают меня. Так что в какой-то момент я начала сильно расстраиваться, хотя виду старалась не подавать, однако, судя по регулярным нападкам Маркова и виноватой улыбочке Амелина, это всё равно было заметно. — Вот, Осеева, — ехидным голосом проблеял Марков, закончив отбиваться от Амелина и выходя из игры, — наглядное подтверждение реального положения дел. Он гордо задрал голову и вызывающе таращился на меня, тогда как во время игры постоянно щурился и низко нагибался, чтобы рассмотреть достоинства карт и масти. — Мне за всю игру только один козырь попался, — объяснила я. И, хотя был мой ход, на руках оставалась одна дурацкая трефовая девятка. Тогда как у Амелина, я не сомневалась, было явно что-то более значительное. Так что я решила доиграть последнюю партию и больше не позориться. Но только собралась перевернуть лежащую возле колен карту и принять проигрыш, как Марков сказал: — Да нет, теперь ясно, чего ты столько дней про подвал молчала. Я ж раньше думал, что ты умная. — Я уже объяснила, почему не рассказывала об этом. — Но я всё равно не понял. — А это уже проблема не моего ума. Марков тут же вперился в меня, точно собирался просверлить глазами в моей голове дырку. Я ответила тем же, и мы так сидели около минуты, играя в гляделки, до тех пор, пока Сёмина не сказала: «Ну, всё, хватит. Надоело уже». Так что нам пришлось прервать эту молчаливую дуэль, а когда я, собираясь закончить игру, открыла оставшуюся карту, то какое-то время долго и недоуменно смотрела на неё, не веря своим глазам. То, что было минуту назад девяткой треф, каким-то непостижимым образом превратилось в козырного бубнового туза. — Вот, блин, — с расстройством сказал Амелин. — Ты выиграла. Марков ошарашено промычал: — Странно, мне казалось, у Осеевой нет козырей. Я заметила, как Настя, сидящая справа от меня, разулыбалась — она-то видела, как Амелин поменял свою карту на мою. Мне тоже стало смешно, что Марков так запросто повелся. — Вот, ты хитрая, — обижено поджав губы, сказал Марков, — а строила из себя невинность. Но зато теперь я понял. Так и с подвалом было. — Если ты не прекратишь, то в следующий раз я тебя опять где-нибудь запру, — пригрозила я. — Перестаньте портить всем настроение, — вмешалась Настя. — Сейчас же уже всё хорошо. И мы перестали, а в следующей игре Амелин начал так откровенно и глупо поддаваться, что уже ни о каком азарте речи не шло. Мы с Настей только и смеялись над тем, как он виновато оправдывался перед Марковым, что короли у него случайно склеились, шестёрки с девятками путаются от голода, а буби стали червами просто потому что «тоже красные». Марков стал сварливо ругаться, что если «это безобразие» сейчас же не прекратится, то он с нами никогда в жизни больше играть не сядет, и Амелин торжественно, но не очень убедительно, поклялся, что будет играть в полную силу. Поэтому уже в следующем коне, мы снова остались с Марковым один на один и, похоже у него были все шансы обыграть меня в четвертый раз. Однако пока он, совсем зажарившись, стаскивал через голову пуловер, Амелин незаметно подобрался ко мне сзади и, по-наглому выхватив из моей руки пару валетов, вместо трех, с которых я собиралась пойти, кинул в центр на ковер перед Марковым. От неожиданности я обернулась и чуть было не стукнулась с ним лбом. Хотела возмутиться, но он, предчувствуя мою реакцию, сразу отпрянул. Настя радостно захихикала. Марков поднял голову, неодобрительно посмотрел на нас и снова воткнулся в свой веер. Затем побил валетов двумя маленькими козырями, и я тут же подкинула своего третьего. — Черт. Не могла сразу с трех сходить? — зло проворчал он и забрал всё. Амелин довольно кивнул и, пока Марков разворачивал в руке новые карты, заполз на четвереньках ему за спину, заглянул через плечо и, рьяно жестикулируя, стал подавать какие-то странные знаки. Настя снова едва слышно захихикала. Марков же, услышав эти писклявые сдавленные звуки, резко поднял глаза и застукал Амелина с поличным. Однако какое-то время терпеливо, но осуждающе наблюдал за тем, как тот хлопает себя по груди и растопыривает пальцы, складывая из них крестики и ромбики. А когда Амелин понял, что попался, и стыдливо спрятал руки за спину, мы с Настей не выдержали и расхохотались уже в голос. — Да я просто, — начал он неловко отмазываться, тоже едва сдерживая смех. — Это я так. Ничего такого. Это я Тоне в любви объясняюсь. И снова шутливо приложил руки к сердцу, делая вид, будто посылает его мне. Но Марков оставался строг и непоколебим: — Нечего меня тут за дурака принимать. Я и так всё вижу. И после слов «всё вижу» нас троих разобрал такой искренний смех, что мы около минуты не могли успокоиться. — Так, — Марков пихнул Амелина в плечо, — немедленно отлезь. И не подсказывай ей больше. А ты, Осеева, сейчас поплачешь у меня. — Не дождешься, — я всё ещё смеялась. — Я никогда не плачу. — Не может быть? — изумился Амелин, точно не поверив своим ушам. — Я тебе уже говорила. — Как же ты живешь? — Завидую тем, кто умеет не плакать, — со вздохом сказала Настя, накручивая с двух сторон свисающие с плеч волосы на пальцы. — А я вот с трех лет не плачу, — похвастался Марков, кажется, сам себе не особо веря. — Ну, сравнил, — сказал Амелин таким тоном, словно нам всем до Маркова, как до Луны. — Ты — мужик. Кремень, закаленная сталь, а Тоня — девушка. Впечатлительная и ранимая. Ей вредно не плакать. — Это Осеева ранимая? — ядовито хмыкнул Марков. — Да она пуленепробиваемая, огнеупорная и водоотталкивающая. — Ну, вас, — отмахнулась я. — Обсуждать больше нечего? Марков просто пожал плечами и включился в игру, а Амелин задумался, и, когда ему кидали карты, страшно тормозил, ошибаясь теперь уже не специально. — Уснул, что ли? — наконец окликнул его Марков. — Или строишь планы, как заставить Осееву плакать? В ответ Амелин потряс головой, точно только очнулся, и, рассеяно перехватив мой вопросительный взгляд, быстро кивнул: — Угадал. Именно это и собираюсь сделать.  — Пальцы ломать будешь или щекотать? — у меня всё ещё было отличное настроение, потому что я совершенно отвлеклась от разговора с Якушиным. — За кого ты меня принимаешь? — он снова был собой: глаза полны невинности и притворства. — Никакого членовредительства. Просто сижу и гадаю, есть ли у нас лук. — Лук? — удивилась Настя. — Репчатый? Нет, и не было. А тебе зачем? — Да, вспомнил вот, раньше, когда бабушка лук резала, то всё время горючими слезами рыдала.