Дети Шини

Утром Якушин и Герасимов взяли по рюкзаку с бутылками и уехали на снегоходе в деревню. На улице сильно потеплело. Ночью будто бы даже шел дождь. И всё вокруг было мокрым, а воздух серым и влажным. Выходить из дома не хотелось. Когда я вошла в мансарду, Амелин, завесившись волосами, сидел на овечьем ковре и усердно пытался складывать оригами, как его учила Настя. Я опустилась рядом и забрала себе один наушник. Играл «Литиум». — Как у тебя ещё батарейки не разрядятся? — Они вечные. — А это что такое? — Лягушка вроде. — Сомнительно. — Да. Фигня какая-то выходит. — Понятно, почему не получается, — я забрала лягушку и попыталась исправить. — Ты же ничего не видишь. Когда в последний раз в парикмахерской-то был? — Никогда, — он смущенно пожал плечами. — Меня Милины подруги стригли. — Всё ясно, — ехидно усмехнулась я. — Значит, эти потрясающие стильные прядки тоже они? — Им было весело, — извиняющимся тоном проговорил он. — А мне всё равно. — Слушай, — Амелин вдруг оживился, нашел на полу ножницы и протянул мне, — может, ты меня пострижешь? — Нет уж, я на себя такую ответственность не возьму. — Да, ладно, чего такого? Берешь, отрезаешь и всё, — он попытался вложить мне ножницы в руку, но я с шутливой брезгливостью отбросила их в сторону. — Чтобы ты ходил, как урод? Я представила себя в роли парикмахера и даже рассмеялась, но он воспринял мой смех как-то по-своему. — Ничего же не изменится. Никто не заметит. — Тебя сложно не замечать. — В смысле? — он разом посерьёзнел. — В прямом. Такой персонаж, как ты, всегда в центре внимания. — А, ну я понял, — он сосредоточенно потупился. — Типа человек-слон? Главный номер представления. Противно, жутко, но не замечать невозможно. — Это ты сейчас так кокетничаешь? — Нет, Тоня, я серьёзен, как никогда. Он сделал паузу, и создалось такое ощущение, что музыка в плеере заиграла на всю комнату. I’m so happy 'cause today I’ve found my friends… They’re in my head I’m so ugly, but that’s okay, 'cause so are you… We’ve broke our mirrors — Скажи, пожалуйста, только честно, я очень противен? Тебе я очень противен? — Что за глупости? — эти его резкие перемены в настроении постоянно ставили в тупик. — Речь не о внешности, а о том, как ты себя ведешь. Все эти твои стихи, темы про смерть, провокации и кривляние. Ты же и сам всё это знаешь. — Нет, не знаю. Я даже внутри себя ничего не понимаю. — Всё ты понимаешь. Ты же умный, только придуриваешься много. — Умный? — он невесело ухмыльнулся. — Традиционные слова утешения для уродов. — Никакое это не утешение. Наличие ума совершенно не оправдывает идиотского поведения. — Хорошо. Умный фрик-идиот — это я понял. Но ты не ответила на главный вопрос — я тебе противен? — Перестань, — я подтолкнула его под локоть. — Что за упадничество? Если бы ты был мне противен, я бы не приходила сюда. — И ты не испытываешь отвращения, когда сидишь рядом? — С чего бы это? — Ну, типа я резаный и от этого больной и мерзкий. — Пока ты не напомнил, я не думала об этом. Почему это вообще пришло тебе в голову? — Потому что ты не хочешь меня стричь. — Я не хочу, потому что не умею, а вовсе не из-за того, что ты там себе надумал. Тогда он медленно и лукаво улыбнулся, придвинулся ближе и, осторожно пробежавшись по спине пальцами, обнял за плечо. Я моментально вскочила. Наушник беспомощно повис у него на шее. — Боже, Амелин, как ты умеешь всё испортить! — мой возмущенный голос заглушил музыку. — Нормально же сидели. Его брови жалобно и чересчур наигранно взлетели вверх. — Просто хотел проверить, что не обманываешь. — Вот поэтому ты идиот и фрик. Не смей меня больше трогать. — Теперь убедился, что обманываешь. — Думай, что хочешь. Мне плевать. — Почему ты всегда так напряжена? Один сплошной комок нервов. — Да потому что постоянно кто-нибудь напрягает. Достало уже. — Иди сюда. Он быстрым движением смахнул с ковра недоделанные оригами, но я не сдвинулась с места. — Глупенькая, не буду я тебя трогать, — с тяжелым вздохом, он отполз в сторону. — Только расскажу кое-что. Честно. Просто сядь так, чтобы удобно было. Куда хочешь. И хватит уже всего бояться. Послышавшаяся в его голосе интонация теплого участия, задела ещё сильнее. То был прямой вызов моему самолюбию. И я, преисполнившись решимости, всё же вернулась на ковер. Ещё раз сунется, получит хорошую затрещину. — Закрой глаза и дыши одним животом, — сказал он, когда я уселась, откинувшись на руки и вытянув ноги вперед. — Прислушайся к дыханию. Представь, что напряжение, с каждым выдохом, точно маленькое облачко, вылетает из твоего тела. Вдохни и не дыши, досчитай до четырех. Давай ещё раз. Это было любопытно и необычно. Размеренный негромкий голос гипнотически успокаивал. И я послушно выполняла все его задания. — Теперь представь, что в центре твоей груди стоит прекрасный белый замок, в котором живет прекрасный, оберегающий твой покой белый рыцарь. Представь, как он спокойно выходит из замка и медленно движется по твоему внутреннему пространству. Он заботливо собирает всю боль, весь негатив, попадающиеся по дороге, и прячет их под свой защитный плащ покоя и безопасности. И там, где рыцарь прошел, всё вокруг становится кристально-чистым и лёгким, как снег у нас в лесу. Так, он идет и, шаг за шагом, очищает тебя от всего темного, злого и страшного, что накопилось. Когда я открыла глаза, Амелин смотрел с таким внимательным ожиданием, словно я вернулась из космического полета. — Ну, что? Мой психиатр говорит, что в девяти случаях из десяти это помогает снять внутреннее напряжение и избавиться от дурных мыслей. — Психиатр? — Каждый должен наблюдаться у психиатра даже после одной попытки. — Попытки? — Тоня, мы сейчас вообще о другом. Что ты чувствуешь? — Не знаю. Может то, что перестала злиться на тебя. — Ну, хоть что-то, — он удовлетворенно кивнул. — Ты тоже так делаешь? — Нет. Я тот самый десятый случай. Мой рыцарь калека и выродок. Куда не пойдет, сам всё перепачкает. — Опять ты всё придумываешь. Ну почему тебе так нравится прикидываться больным на голову? Что ещё говорит психиатр? — Что агрессию нельзя вытеснять в бессознательное, заглушать окружающее плохо, а эмоции нужно освобождать. То есть открыто делиться с людьми чувствами, которые они в тебе пробуждают. Ну, к примеру, если тебе противно тут сидеть со мной, то ты должна так и сказать. Или если ты меня боишься, то тоже должна сказать. — Боюсь? Вот ещё. И про то, что ты не противный, я тоже уже сказала. — Значит, ты не думаешь, что я психопат, монстр и всё такое? — Амелин, не пойму, ты сейчас специально на комплименты напрашиваешься? Хочешь услышать какой ты милый и распрекрасный? — Нет, нет, что ты, — он смутился. — Просто уточнил. Ведь ты шарахнулась, как ошпаренная. Я вернулась к нему и села плечо к плечу. — Дело не в тебе. Я просто хочу уже домой и часто думаю об этом. Всё, что с нами произошло и происходит, слишком много и тяжело для меня. Мечтаю закрыться в своей комнате и тупо сидеть, чтоб никого не видеть, ни о чем не думать и ничего не чувствовать. — Хочешь уехать? — глаза его удивленно расширились. — Зачем? Хорошо же живем. Здесь спокойно и весело. Нас никто не трогает, ничего не заставляет, мы сами себе хозяева. Зачем тебе возвращаться? — Чтобы всё встало на свои места. — Ладно, — он небрежно отмахнулся, — по-любому это пока нереально. — Почему же? Если у нас будут деньги и бензин, мы запросто вернемся. Представляешь, как все удивятся? — И тебя не пугает полиция и сетевое линчевание? — Нет, не пугает. Потому что мы даже не попытались сопротивляться. Сумрачная тень проскользнула по его лицу, но я продолжила: — Мы не можем сидеть тут вечно. Нам нужно учиться, нужно ходить в школу, нужно всех успокоить, нужно доказать, что ничего плохого мы не сделали. — Мне ничего не нужно, — он весь как-то сразу напрягся и судорожно сглотнул. — Не нужно никуда ехать. Пусть всё будет как сейчас, пожалуйста. — Не переживай, мы наверняка сможем это как-то решить. Кто захочет, тот останется. Он беспокойно заерзал, не зная, куда себя деть. — Зачем тебе возвращаться? Пожалуйста, выброси из головы эти глупости. — Хотя бы затем, что там родители с ума сходят. — Ты вроде говорила, что не очень-то нужна им. — Не совсем так. — А мне нужна. Подобный поворот был неожиданный и неприятный. Стоило уйти, чтобы не слышать нелепых, похожих на упрек, признаний, и уж тем более не отвечать на них. — Зайду попозже. Я встала с ковра и попробовала отойти, но он стремительно метнулся мне в ноги, с силой обхватив, так, что сдвинуться с места было уже невозможно. — Пожалуйста, не уходи. Я машинально погладила его по голове, и от легкого прикосновения он вздрогнул, точно от удара. И даже если это была игра, то настолько правдоподобная, что у меня самой защемило сердце. Пришлось опуститься на корточки и обнять его, как маленького ребенка. Он же, отчаянно уткнувшись мне в волосы, замер, и сидел, почти не дыша, около минуты. И из-за этого, во мне зашевелилось странное болезненное чувство, очень похожее на сострадание, только ещё более острое и жгучее, что аж комок в горле встал. — Это от нервов. Сейчас все ведут себя глупо и неестественно, — наконец пролепетала я, отстраняясь. Бездонные темные глаза взволнованно блестели, и на миг мне показалось, что я проваливаюсь и падаю их бесконечную неизвестность, как Алиса в кроличью нору. — Мы просто вышли из зоны комфорта, — я всё ещё пыталась выдержать этот взгляд, — и пытаемся справляться. — Да не было никакого комфорта, — грустно сказал он. — Как ты не понимаешь? — Всё у нас было. Только мы этого не ценили. — А чем тебе сейчас-то плохо? — Сидеть тут и прятаться от жизни — безответственно и по-детски. — По-детски бояться бытовых трудностей и считать, что настоящая жизнь — это механическое выполнение общепринятых порядков. Тупое закатывание камня в гору. Оттого и серость, что всё однообразно и фатально предрешено, — его печальное оцепенение тут же сменилось очередным приступом красноречия. — Всё равно там, куда ты хочешь вернуться, ничего кроме жестокости и зла. Кроме грязи и горя. Ничего, кроме моральных инвалидов и тупых баранов. — Но мы и сами оттуда. Значит, не всё так плохо, — я с трудом понимала, к чему он клонит. — Мы — Дети Шини, — сказал он на полном серьёзе, без всякого Петровского пафоса. — Мы — их чахоточный плевок. — Прекрати. Вот, сейчас ты меня пугаешь. Его обычно бледное лицо раскраснелось на скулах. — Ты не должна никуда ехать. И это наглое требовательное заявление в раз заставило позабыть и о белом рыцаре, и о маленьких облачках. — Твоё мнение интересует меня в последнюю очередь. Я скажу Якушину, и решать будет он. — Почему это он должен что-то решать? — Амелин нервно заморгал. — Потому что только он может вернуть нас обратно. — Какая же ты упрямая и бесчувственная, — он задохнулся от негодования. — А ты капризный и жалкий. От этих слов он аж подпрыгнул, выпрямился во весь рост и, глядя на меня сверху вниз, с укором произнес: — Это ты про то, как я тут ползал? О, да. Я могу унизиться. Мне несложно. Многие люди это обожают. — За кого ты меня принимаешь? — Всё. Больше я тебя не держу. Он даже подошел к двери и распахнул её. Это было так неожиданно и несправедливо, что я совершенно растерялась и осталась сидеть, только потому, что не собиралась выполнять его оскорбительные приказы. В течение нескольких минут мы молча смотрели друг на друга. А потом мне на глаза попался воткнутый в замочную скважину ключ, и предчувствие сладкой мести сразу же подняло меня с ковра. Я демонстративно вытащила ключ и сунула в джинсы. Амелин попытался, что-то ещё вякнуть мне вслед, но и так было понятно, что последнее слово осталось за мной. Прошло совсем немного времени, я успела лишь найти шкатулку с иголками, чтобы вытянуть образовавшиеся на свитере зацепки, как снизу послышались странные крики. Сначала короткие и отчаянные, а затем протяжные и пугающие. В первый момент подумала, что это Петров опять снимает своё кино, но крики не стихали и длились почти всё то время, пока я бежала вниз по лестнице. А когда примчалась в ванную, то обнаружила там растерянную Настю и Петрова, а внутри, в самой ванне, закутавшись в содранную с крючков и порванную в нескольких местах клеенчатую занавеску, сидел мокрый, трясущийся от холода Марков и слепо щурясь, время от времени выкрикивал: «а.а.а». Следом за мной, влетел Амелин. — Да, всё уже. Всё, — Петров тихонько похлопывал Маркова по голому плечу. — Это мы. — На него кто-то напал с ножом, — сказала мне Настя перепуганным шепотом и кивнула в угол, где валялся на полу огроменный тесак с кухни. Её лицо выражало полнейший ужас. Я заглянула в ванну, но крови там не увидела. — Ты дверь-то запирал? — спросил Петров, заметив, что Марков уже пришел в себя и прислушивается к нашему разговору. — Запирал, — с трудом пролепетал Марков. — А когда мы пришли, — сказала Настя, — она была нараспашку. Амелин присел на корточки и стал осматривать замок. — Но хоть что-то ты видел? — я приподняла двумя пальцами нож. — Или слышал? — Видел белый силуэт и нож, — всё ещё дрожащим голосом произнес Марков, — вода текла. — Боже мой, — Настя прижалась ко мне. — Опять призрак. — Просто Хичкок какой-то, — покачал головой Петров, медленно водя камерой вокруг. — Этот замок, хоть монеткой, хоть ногтем отопрешь, — сказал со знанием дела Амелин. — У нас такой дома, в ванной специально поставили, чтобы в случае чего, взламывать не пришлось. — И что? — не понял Петров. — То, что призраки замки не открывают, они проходят сквозь стены. — Хочешь сказать, что это сделал человек? — подозрительно спросила я. Амелин убежденно кивнул. — Намекаешь на кого-то из нас? — как-то неуверенно проговорила Сёмина. — В доме других людей нет, — ответил Амелин. Сёмина укоризненно посмотрела на него и поджала губы. — Мы с Егором были в зале. Скажи, Петров, что мы никуда не ходили раздельно. — Да, несомненно, — последовал отрепетированный ответ. — Хотя… — Что хотя? — вспыхнула Настя. — Честно сказать, не видел. Я просматривал вчерашние записи и на тебя даже не смотрел. — Ты дурак? — Сёмина разволновалась. — Зачем ты так говоришь, если мы сидели в одной комнате? — Я просто пояснил, — сказал Петров. — А вот, ты где был? — Настя отпустила мою руку и воинственно развернулась к Амелину. Но тот лишь рассеянно улыбнулся и неопределенно развел руками. — Вот, именно, — она перешла в наступление. — Я уверена в себе и в Петрове. Ни у кого из нас нет причин, чтобы делать подобное. — А у меня разве есть причины? — удивился Амелин. — А у тебя просто не все дома. Тут и причины не нужны. Обычно они хорошо ладили, странно, что Сёмина так наехала. Но я уже заметила, что когда она заводилась, то её просто несло. Как, например, вчера в подвале. — Это не он, — быстро сказала я, чтобы прекратить беспочвенные взаимообвинения. — Мы были вместе. — Да? — Настя недоверчиво прищурила глаза. — Ты уверена? — Уверена, — подтвердила я, хотя на секунду всё же засомневалась, потому что после моего ухода у него было достаточно времени, чтобы спуститься вниз. — Ладно, если вы отказываетесь верить в призрака, — заявила она. — То придется признать, что среди нас завелся маньяк. — Хорошо, — послушно согласился Амелин. — Давайте верить в призрака. Так спокойнее. — Слушай, Марков, — задумчиво спросил Петров, — может это ты сам себе так? Просто сознайся, и мы спокойно разойдемся. — Ребят, — жалобно пролепетал Марков, — можно я хотя бы оденусь? Следующие два часа до приезда Якушина и Герасимова, мы провели в обсуждении ужасающего случая с Марковым. И как не крути, каждый раз приходили к тому, что Настя права. Либо это сделал кто-то из нас, либо призрак, без вариантов. Но и то и другое было в равной степени неправдоподобно. Сто раз проговорили, кто, где был и что делал, заставили Маркова тысячу раз пересказывать случившееся и описывать каждое своё ощущение, даже попробовали разобрать психологию призраков, но так ни к чему и не пришли. Якушин с Герасимовым вернулись очень поздно, замерзшие и усталые. Они ничего не рассказывали, просто притащили два пакета с продуктами, кинули их прямо в холле, и даже не раздеваясь, и ни с кем не разговаривая, завалились на свои матрасы и тут же вырубились. И мы обрадованные и немного успокоенные, заснули все вместе в зале, как в тот первый день, когда только попали сюда. Мне снилось, что я дома, что у меня день рождения, и я хочу позвать на него всех Детей Шини, но мама с папой категорически против. Они ругаются и говорят, что им некогда заниматься моими выдумками, потому что они и так потратили слишком много времени на мои поиски и теперь нужно наверстывать упущенное. И сколько я не пыталась, никак не могла им ничего ответить, точно мне рот кашей набили. От этой их несправедливости и собственного бессилия стало нестерпимо обидно, очень горько, так, что я проснулась с мокрым лицом и с мыслью, что может Амелин и прав, говоря, что там мы никому не нужны.