Дети Шини

А утром выяснилось, что у Маркова разболелся живот, как сказал Герасимов: «от жадности», и ехать он никуда не смог. Лишь валялся на матрасе и негромко скулил, а когда краем уха услышал, препирательства Якушина, Герасимова и Петрова по поводу того, кто должен отправиться в поселок, жалобно попросил разрешения «оставить завещание» о том, что ехать должен кто-то разумный, а единственный такой человек среди нас, кроме него — Осеева. И они все втроем посмотрели на меня, сомневаясь, что я смогу поднять полный рюкзак бутылок. Но я, быстро сообразив, что это отличная возможность ещё раз поговорить с Якушиным о возвращении домой, твердо заверила их, что это только с виду я слабая. А когда мы уезжали, Петров в своём репертуаре зачем-то взял и кинул снежок Герасимову прямо в ухо. Герасимов немедленно вспыхнул и метнул ответный, но промахнулся и попал в Якушина. За тем, конечно же, дело не стало. И они на ровном месте, прямо перед самым отъездом, снова затеяли вчерашнюю мальчишескую игру. Но теперь это было очень не вовремя, так что я подошла к Якушину и спросила, поедем ли мы вообще сегодня или нет, но он был слишком увлечен, мельком повернул голову в мою сторону, ничего не ответил и продолжил кидаться. Это был очень невежливый игнор с его стороны, поэтому я просто набрала снега и, выбрав подходящий момент, запихнула за шиворот. Якушин вскрикнул от неожиданности, и тут же натянул мне шапку на глаза, за что получил хороший пинок. Тогда он сгреб меня в охапку, поднял и попытался кинуть в сугроб, но я намертво уцепилась за шею, и мы рухнули туда вместе. Якушин — на спину, я — сверху. — Мой нос, — взвыл он, закрываясь ладонями. — Ничего, вот тебе заморозка, — я легонько брызнула ему в лицо снегом. И вдруг увидела его таким красивым, каким не видела никогда прежде, эти его серо-зеленые глаза блестели светом и жизнью, он рассмеялся, и я точно взлетела высоко-высоко, что аж дух захватило. Секундное промедление стоило мне полученного преимущества. Мы барахтались в сугробе, пытаясь утопить друг друга в снегу, и я чувствовала, как стучит у него сердце. И тут неожиданно Сёмина как заголосит: «Смотрите, смотрите!». Мы все моментально застыли, точно в манекен челлендже, подняли головы, и посмотрели наверх, туда, куда показывала Настя. В распахнутом окне мансарды на подоконнике в полный рост стоял Амелин и махал нам рукой. Даже снизу была видна его широкая, сияющая улыбка. Но то была нехорошая, опасная улыбка, и это тотчас поняли все. — Он же прыгнет, — завизжала Настя. Мы все, как по команде, сорвались и помчались наверх. Герасимов первым долетел до дверей мансарды, начал ломиться, но дверь оказалась запертой. И вдруг я с ужасом вспомнила, что забыла его открыть. Кое-как нашарила в кармане джинсов ключ. Руки тряслись и не слушались. Якушин нетерпеливо выхватил у меня ключ и распахнул дверь. Ледяной хлёсткий порыв ветра ударил нам в лицо, такой сильный, что мне на секунду показалось, будто Амелин на нем пошатнулся. Полы его пальто колыхались. — Привет! — весело сказал он. — Уезжаете? А я вот вышел проводить. Якушин не раздумывая, без промедления направился к окну, но Амелин, держась одной рукой за створку, дернулся так, словно вот-вот собирается спрыгнуть, и сердце у меня чуть было не выпрыгнуло вслед за ним. — Немедленно слезай! — закричала я не своим голосом. — В какую сторону? — он пребывал в своем идиотском глумливом настроении. — В комнату, конечно. — Боже! Какая тебе вообще разница? — он демонстративно покачался туда-сюда на створке. Я нервно зажмурилась, а Настя начала отчаянно истерить срывающимся голосом «Костя, не нужно»! Так истошно, что Герасимову попросту пришлось выпихать её за дверь. — Слушай, правда, чего ты психуешь? — Петров в недоумении развел руками. — О! — воскликнул Амелин, точно только что его заметил. — Давай, доставай камеру. Я сейчас тебе, знаешь, какое кино устрою — настоящий жесткий реализм. Кровь, кишки и всё такое. Ютуб на руках носить будет. Петров замялся в нерешительности, но Амелин ждал и, под встревоженными взглядами, Петрову всё же пришлось поднять камеру. —  Я готов начать, Не важно, с чего. Открыть рот. Я могу молчать. Но лучше мне говорить. Амелин произносил слова четко, но негромко, хриплым полушепотом, и мы сначала не поняли, что он декламирует очередной стих, настолько естественно это прозвучало.  — О чем? О днях, о ночах. Или же — ничего. Или же о вещах. О вещах, а не о людях. Они умрут. Все. Я тоже умру. Это бесплодный труд. Как писать на ветру. Он то поднимал глаза на нас, то косился вниз, точно именно сейчас обдумывал, что ему предпринять дальше. — Да перестань ты уже. Какая муха тебя укусила? — не выдержал Якушин, делая несколько осторожных шагов. Амелин осекся и резко изменился в лице, я ещё ни разу не видела, у него такое темное и страшное выражение. — Ещё приблизишься хоть на шаг, и падать будем вместе. — Я не буду тебя трогать, просто подойду, — попробовал договориться Якушин. — Ты меня понял, герой хренов? Якушин остановился, немного опешив от такого неожиданного наезда. — Я тебя чем-то обидел? — Обидел? Пожалуй. Не то, чтобы очень сильно, просто получилось метко, — Амелин смотрел на него прямо, не моргая. Приняв этот вызов, Якушин вперился в ответ. Повисла напряженная тишина. И это было ещё страшнее, нежели глупая эпатажная болтовня и стихи.  — Эй, — крикнул Петров и пихнул Якушина в плечо. Тот вздрогнул и опустил голову. — Костя, — как можно спокойнее сказала я. — Это из-за того, что я тебя закрыла? Извини, пожалуйста, сегодня было сумасшедшее утро. Амелин неопределенно покачал головой, так, словно дело было в другом. Но я-то знала. — Трагедия человека не в том, что он один, а в том, что он не может быть один, — сказал он в камеру Петрову. — Нафига ты это делаешь? — неожиданно подал голос Герасимов. — Что за хрень? Мало нам Ворожцовой. Ну, скинешься ты и чего? Нам же это в итоге предъявят. И так проблем по горло. Было бы лето — кидайся сколько влезет, закопали бы в лесу, никто бы не узнал. А сейчас? Только если выбросить куда подальше, чтобы звери сожрали. — Герасимов! — я в негодовании бросилась к нему и зажала рукой рот, чтобы больше ничего не ляпнул. Впрочем, куда уж больше. Наступила напряженная тишина. Занавески беспомощно трепыхались на порывистом, студеном ветру, и было слышно, как шелестят страницы в раскрытой, оставленной на полу книге. Затем, после этого тяжелого молчания, Амелин кивнул в сторону парней: — Пусть они уйдут. И те, ни слова не говоря, немедленно вышли, а когда дверь за ними закрылась, он медленно опустился и сел на подоконник, свесив ноги наружу. — Глупо получилось. Хотя, может теперь и к лучшему. Кстати, из окна я ещё ни разу не прыгал. Возможно, стоило попробовать. — Я как-то читала в новостях, что одна женщина упала с тринадцатого этажа и не погибла. — Пьяная, наверное? — Ну, да. — А этим вообще ничего не бывает. — Можно я подойду? — Валяй. Если хочешь, можешь даже подтолкнуть. Мне будет приятно. Я подошла и села рядом. Спину обжигал мороз. — Тут случайно вспомнилась одна история, — сказал он неожиданно спокойно, словно я как обычно просто заглянула поболтать. — Так, неожиданно на ум пришла. И как-то всё завертелось, одно за другим. На самом деле история веселая. Ну, почти. Однажды Милу кинул частный таксист. Отнял деньги, телефон, даже украшения заставил снять. Нет, он её и пальцем не тронул, но она перепугалась, и ей было ужасно обидно, что так произошло. Пришла домой вся в истерике и рыдала, как маленькая. А я бегал вокруг и не знал, как утешить. Там была её зарплата за месяц. Сначала я предложил, заявить в полицию, но она ответила, что это бесполезно, потому что им некогда такой ерундой заниматься, тогда я хотел пойти и найти его. Выследить там, и всё такое, ну, а что ты хочешь, мне было лет тринадцать, и я много смотрел всякого кино, но она всё равно плакала и плакала. Я сказал, что если нужно могу вообще хоть месяц не есть. Но это тоже не помогло. В общем, я и так и эдак — лежит себе на диване, прямо в платье и туфлях, лицом вниз и трясется, как осиновый лист. Так что мне пришлось позвонить её подруге Диане, обрисовать ситуацию, и та сказала: «Подобное подобным. Если деньги уплыли, то нужно тратить оставшиеся». И уже через час, мы втроем сидели в дорогущем кафе, я потом в таких-то больше и не был никогда. Они пили вино и убеждали себя в том, что всё к лучшему. А потом, я уж не очень помню, как так получилось, но к нам подсели какие-то веселые мужики. И один из них прям явно запал на Милу, как сел с ней рядом, так и не отходил больше. В общем-то, он был даже ничего. Я подумал, что из всех её ухажеров он самый приличный. Миле мужик тоже понравился. И они постоянно танцевали, я же говорил, что если Мила танцует, то уже никто не может отвести от неё глаз. Так что я их почти уже не видел. Просто сидел и ковырялся в телефоне, музыку слушал, а когда очнулся, понял, что уже и не вижу их больше. Бросился искать, всё кафе облазил — не нашел. Хотел было позвонить ей, но телефон-то у неё украли. Вот и сидел я там часов до четырех, пока из посетителей уже почти никого не осталось и на улице окончательно не рассвело. А затем вышел на улицу и очень разволновался, ведь, знаешь, что угодно в Москве может случиться. И решил сначала домой пешком пойти, ведь денег у меня не было, но потом подумал, что если она вот-вот вернется и не найдет меня, то будет очень переживать. Поэтому сел прям там, на бордюр, и просто сидел, пока из кафе не вывалился какой-то пьяный, возрастной интеллигент. Увидел меня, устроился рядом, и тут же начал какие-то свои любовные страдания изливать, а потом и ко мне прицепился. Дескать, чего это я такой маленький и тут сижу. Ну, я ему и рассказал примерно, как дело было. А он допытываться стал, что за мужики и всё такое. Я ответил «вроде хорошие», а он такой — «если твоя женщина уезжает с хорошим мужиком, то она уже не вернется». А я говорю: «Мила мне не женщина, а сестра просто». А он: «это не важно — они все такие». Потом дал мне тысячу рублей на такси и так поучительно сказал: «запомни, если не можешь уйти первым, не отпускай». Наверное, ему всё это было близко. Ну и поехал я домой, а когда вошел в квартиру, то прямо сразу так и натолкнулся на того хорошего мужика, он уже уходить собирался. А Мила такая выходит из комнаты и говорит: «Ой, Костик, извини, пожалуйста, я совсем забыла про тебя». Представляешь? Она просто забыла и всё. И я даже сделал вид, что не обиделся, ей и так неприятностей за день хватило. — Дикая история, — сказала я. — И странная у тебя сестра. А я ещё думала, что это мои родители равнодушные. — Зачем вы так долго собирались и затеяли эту возню тут под окнами? Ветер безжалостно дул в шею, волосы постоянно лезли в глаза, и я даже сидя в куртке начала промерзать. — Слушай, но сейчас-то ты уже можешь слезть? Очень холодно. — Могу, если ты поклянешься, что ты с ним никуда не поедешь. Рука, державшаяся за подоконник, осторожно подползла к моей и накрыла её сверху, согревая ледяные пальцы. — Пусть едет с кем-то другим, — выдохнул он вместе с паром. — Костя, это называется шантаж. — Знаю. Но, я имею право. — Почему это? — Потому что я антигерой. И могу делать любые гадости. — Какая всё-таки у тебя в голове ерунда творится. — И это тоже. Так, что? Обещаешь? — Ладно, — сказала я, ведь у меня не было другого выхода. — Обещаю. — Смотри как хорошо, — он поднял голову к небу и глубоко вдохнул. — Одно лишь слово способно убить или вернуть к жизни. Даже воздух пахнет по-другому. Глупо, конечно, но начинает казаться, что, быть может, и ты кому-то немного нужен. Пусть даже из жалости. — Вот, видишь, если бы ты прыгнул, то ничего бы этого не почувствовал. — А я бы и не прыгнул, — он хитро прищурился. — Как? Очередной блеф? — Конечно, глупенькая. Но получилось хорошо, очень убедительно, мне самому понравилось. Вот, что значит дурная репутация. — Но это нечестно и гадко. — Возможно. — Или это ты меня сейчас дуришь, что не собирался? — Возможно. — Твоё хорошее настроение ещё хуже плохого. Пусть ты мне отомстил за дверь, но ребята-то в чем виноваты? Тогда он по-деловому перевернулся, спрыгнул на пол, пересек всю мансарду и широко распахнул дверь. Там, на небольшой площадке, сгрудившись, стояли все и терпеливо ждали, что будет. — Ребята, извините меня, пожалуйста, — просто и по-детски сказал он. И Якушин не сдержался, туго схватил его за ворот, точно намеревался задушить, а потом с силой притянул к себе и обхватил голову руками. — Ты что, устраиваешь? Так же нельзя с людьми поступать. Петров в кои-то веки убрал камеру, растопырил руки и обнял их обоих. — Нужно было просто поговорить с нами. Мы что, не люди, что ли? И Настя начала шмыгать носом, а Герасимов недоуменно скривился и покачал головой: — Ну, вы, блин, даете. А когда всё закончилось и все разбрелись по своим делам, Якушин подошел ко мне и сказал: — Это твоя вина. — Почему это? — Всё тебе игрушки. Забыла, что ты в ответе за того, кого приручаешь? — Я не приручаю. Мы друзья. — Он из-за тебя то на топор лезет, то из окон бросается, а у тебя всё — друзья. Я думал, Тоня, ты умнее.