Дети Шини

В полной уверенности, что, наконец, вернулись Герасимов с Якушиным, мы с Петровым наперегонки помчались вниз. Он обогнал меня совсем немного и первым распахнул входную дверь. Из холодной темноты зимней ночи нам навстречу шагнул крупный, заметенный снегом человек в широкой камуфляжной куртке, толстых утепленных штанах и сапогах по колено, на плече у него висело ружьё. — Добрый вечер, — вежливо поздоровался он. — Могу ли я поговорить с хозяином дома? Я попятилась, а Петров, не моргнув и глазом, любезно ответил: — Добрый вечер. К сожалению, в данный момент хозяин находится в отъезде. Потом замялся немного и добавил: — Завтра вернется. — Хорошо, — у мужчины был цепкий острый взгляд, и он за какие-то секунды успел оглядеть нас с ног до головы. — Тогда мне нужен кто-то из старших. — А что случилось? — спросил Петров со свойственной ему наигранной лёгкостью. — Дело в том, что мы тут немного заблудились и хотели бы как-то до утра перекантоваться. Просто в тепле и под крышей переждать снегопад. Нам и кровати-то не нужны. Мы неприхотливые. Но вы не волнуйтесь, мы оплатим за простой. По штуке с носа. — А сколько вас? — тут же заинтересовался Петров, позабыв про осторожность. — Четверо. А ещё, у нас вот, что есть, — он потряс над головой связкой мёртвых зайцев. Я, отступив за дверь, так, чтобы мужик не мог меня видеть, замотала Петрову головой, показывая, что не нужно соглашаться. Но тут к нам подошел Марков и, быстренько войдя в курс дела, сказал, что цена вполне приемлемая, и за эти деньги мы им сможем даже кровати найти. Но когда завалились остальные, возможно, он и пожалел, что пошел на эту сделку. Здоровые, шумные, чересчур раскрепощенные мужики. От них несло дорогим парфюмом, потом, шерстью и кровью. Точнее мужиков было трое, а с ними странный молчаливый парнишка, примерно наш ровесник. У него было узкое болезненное лицо с выступающим вперед подбородком, длинные волосы, такие же светлые и прямые как у Сёминой и черная вязаная шапка, которую даже в доме он снимать не стал. В нижней губе у парня красовался пирсинг, а в ушах тоннели. И, если мужики держались доброжелательно, то парень не выразил абсолютно никаких эмоций, даже не сказал нам «привет», просто вошел и стал озираться по сторонам. Когда же гости сняли свои страшные охотничьи одеяния, то оказались не такими уж страшными. Вполне приличные мужчины лет за сорок, очевидно с хорошим достатком и социальным статусом, наподобие родительских друзей. Кроме того, они тоже оказались москвичами. Один, тот, что постучался к нам, весь разодетый в хаки, с красивой атлетической фигурой и накаченными мышцами, немного грубоватый, но подчеркнуто вежливый. Друзья звали его Старый, хотя на вид они все выглядели одногодками. Второй — Макс, в серо-белом, напоминающем окрас березовой коры, комбинезоне и толстом свитере цвета слоновой кости, явно из породы циников, сдержанно-саркастичный и расслабленный. И всё в нем, от золотого браслета на запястье и модной модельной стрижки до пухлых женственных губ и невероятно бирюзовых глаз, кричало о том, что он успешен, независим и отлично знает себе цену. Третий же — Кузя, невысокий, суетливый, с большими карими глазами навыкате, ласковой улыбкой и наметившимися залысинами, понравился мне, пожалуй, больше остальных. Он вел себя бойко и приветливо, но при этом довольно скромно, постоянно повторяя «прошу прощения», «не беспокойтесь», «если не будете возражать». Охотники обрушились на нашу дремотную тишину, как цунами на тихий берег. «Кругом одна молодежь, а такое ощущение, что пенсии живут»; «В этом доме кто-то умер?»; «Так, вот оно какое — сонное царство»; «Где у вас музыка, танцы и веселье до упаду?». И, со словами «Ребят, вы не волнуйтесь, мы вас тут несильно потревожим», они принесли из машины магнитофон, колонки и врубили на весь дом, что-то наподобие «дискотеки восьмидесятых». Потом притащили из столовой в залу тяжеленный обеденный стол, сказав, что ужинать у камина гораздо приятнее, постелили одноразовую скатерть, достали свою еду и пластиковую посуду. И пока шла вся эта движуха, кто-нибудь из них по ходу обязательно бросал в нашу сторону нечто вроде: «Чё вы такие вялые-то?». Наши незваные гости, явившись, точно из другого, инопланетного мира, расшевелили нашу память, напомнив, что мы не одни в этой вселенной. И я была благодарна им за возможность выбросить из головы недавнюю отвратительную сцену, как дурной сон, который с пробуждением бесследно развеялся. Они достали походный мангал и поставили его на крыльце, чтобы снег не засыпался внутрь. Накидали кучу дров и быстро развели, полив какой-то горючей жидкостью. И мы все, кроме Насти, которая осталась караулить картошку, вывалились в морозную ночь, и принялись жадно вдыхать колючий ночной воздух. Столб огня, разбрасывая вокруг себя крошечные искры, рвался высоко вверх, под самую крышу, то и дело, норовя лизнуть её своим жарким языком. — Ух, вот это прям пионерский костерок, — маленький Кузя с восторгом потер ладони. — Я уж даже отчаялся провести сегодня хорошо время. — Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры — дети рабочих, — пробасил ему в ответ, рассевшийся на каменных перилах крыльца Старый. На что Кузя весело отозвался: — Близится эра светлых годов. Клич пионера — всегда будь готов. И вместе с подключившимся к ним Максом, они допели этот пионерский гимн до конца, не переставая отхлебывать из круглых кожаных фляжек. А как закончили, Старый печально вздохнул: — Были же времена. Когда меня в первую очередь не приняли в пионеры, я жутко расстроился. Нет, серьёзно. Я знал, что сначала принимают только ботанов и активистов, но всё равно было неприятно, типа «не первый сорт». — А я, первые два месяца, после того, как меня приняли, каждое утро гладил этот дурацкий галстук, а через год уже преспокойно носил его в кармане, — Макс достал очередную сигарету, он очень много курил, буквально одну за другой, и машинально предлагал нам, так что я непроизвольно вспомнила о Якушине. — Ко всему ведь привыкаешь. Думали, получишь галстук и будет тебе счастье, а потом оказалось, что его и в кармане нормально носить, ничего не меняется. — Да ну, перестань, — Кузя пихал длинную ветку в огонь и с любопытством смотрел, как загораются её кончики. — Всё ж — идея. Вот, ты хотел быть нужным и полезным обществу?  — Прикинь, а ведь я хотел, — гоготнул Старый. — Честно. Хотел какой-нибудь подвиг совершить. Реально. Прям, спал и видел, что вот если начнется война, то пойду и стану пионером — героем. Так перед сном частенько себе представлял, как вражеские танки взрываю. — А я верил, что если человек сказал «честное пионерское», то он точно не соврет, — трогательно улыбнулся Кузя. — Во всяком случае, я не мог. — Представляю, как ты потом жестоко обломался, — захохотал Макс. — Вот, из-за таких лопухов, типа тебя, у нас в стране и проблемы. — Это Кузя-то лопух? — Старый недоуменно вытаращил глаза. — К твоему сведению лопухов к банковской бухгалтерии на пушечный выстрел не подпускают. — Я просто легко обучаем, и быстро перевоспитался, — скромно потупился Кузя. Они все засмеялись, и потом ещё долго болтали о своём, курили и хлебали из фляжек. С нами же заговаривали редко, но запросто и по-свойски, точно старые знакомые. Оказалось, что они бывшие однокурсники, закончившие какой-то технический вуз, и вот уже двадцать лет свято придерживались традиции раз в год проводить вместе хотя бы один отпуск, то на яхте, то на горных лыжах, в этот раз — охота. Договорились с лесником охотиться на кабанов, а он оказывается, день перепутал и теперь должен вернуться из города только завтра. Велел им в своём лесном домике остановиться, но они три часа рыскали повсюду, но домика так и не обнаружили. Вскоре выложенные на решетку зайцы покрылись лёгкой желтоватой корочкой и, дурманящий, первобытный аромат, смешавшийся с запахами свежего снега, ночи и дыма, здорово нас взбудоражил. Особенно Петрова. Ему явно хотелось понравиться охотникам, и он начал плести про то, что собирается стать режиссером и снимает авторское кино. Марков тоже попытался поддержать эту тему, сказав, что в наше время роль кино в первую очередь экономическая. И авторское кино Петров может снимать только для своей бабушки, потому что если оно не станет приносить деньги, то оно никому не нужно и будущего у Петрова нет. Они уже готовы были затеять очередной спор, но мужики просто не стали их слушать, увлекшись собственными воспоминаниям о видеосалонах, кассетах, которыми все обменивались в то время, и фильмах со Шварценеггером и Сталлоне. Старый начал рассказывать, что из-за них стал ходить в качалку, и что тогда во многих подвалах понаделали самопальные залы для тренировок. А мы с Амелиным просто стояли у мангала, грели руки и иронично переглядывались. Наконец сели за стол. В одном конце Старый, в другом, его сын Валера, неожиданно расторопно занявший место подальше от отца, а Макс и Кузя с двух сторон от него. Когда же они закончили по-хозяйски рассаживаться, то пригласили и нас, и никто отказываться не стал, потому что при виде накрытого стола, после наших вынужденных голодовок, все только и думали, что о еде. В доме запах жареного мяса и маринованных овощей ещё больше усилил атмосферу праздника, и я поймала себя на мысли, что, наверное, в первый раз в жизни я ему рада. Во время ужина опять говорили в основном наши гости, мы торопливо ели. Один только Валера, почти ничего не ел и не разговаривал. Сидел как истукан, внаглую уставившись на Настю и, в самом прямом смысле, не сводил с неё глаз. За окном по-прежнему валил снег, поленья в камине трещали, приглушенная музыка звучала ненавязчиво, и вместе с сытостью, на меня накатило странное чувство уюта, спокойствия и умиротворения. Однако длилось оно совсем недолго, потому что, наговорившись, охотники всё же решили обратить на нас внимание. — А чего вы тут сидите в этой глуши в самый разгар учебного года? — Старый, наконец, задал вопрос, который всё это время со страхом ожидал каждый из нас. Повисло напряжение. Можно было продолжать сочинять про временно отсутствующего хозяина, но они не дураки и уже успели заметить, что у нас тут не сильно устроенный быт. Другой же легенды мы придумать не успели, поэтому Марков, взяв на себя ответственность, признался: — Мы сбежали. Они недоуменно обменялись взглядами, и Старый, вальяжно откинувшись на спинку стула, пристрастно оглядел нас по очереди. — Чего-то вы не похожи на детдомовцев. И шмотки недешевые, и лексикон несоответствующий, и чересчур скромные какие-то. — Просто сбежали из дома. Обычного. От мамы с папой, — нехотя пояснил Марков. — Прикольная тема, — одобрительно покачал головой Макс. — Я тоже сбегал из дома. На Северный полюс. Тогда уже никто не сбегал на полюс, мода закончилась, а я всё равно хотел. Далеко, правда, не ушел, потому что думал, туда можно на метро доехать. — Вас кто-то обижал? — участливым тоном поинтересовался Кузя. И, прежде чем кто-либо начал разбалтывать им подробности, я нарочито бунтарским лозунгом заявила: — Мы хотим независимости и свободы. — Точно, — поддакнул Марков. — Свободы? — Старый, точно не расслышал. — А вы хоть знаете что это такое? — Это когда тебе мозг не выносят с утра до вечера, — тут же выпалил Петров. — Вот-вот, — согласился Марков. — И когда не нужно постоянно оправдываться, и делать то, что хотят другие, и не думать, что ты дерьмо только потому, что твоё мнение отличается от большинства, — Петров мог и дальше продолжать, но Марков сказал, что он про себя так не думает, и для него свобода — это умение прожить без родительского участия. Пока они это говорили, Старый неодобрительно качал головой, а затем назидательно произнес: — Свобода — это возможность самому определять свои жизненные цели и нести ответственность за поступки. Вы уже умеете нести ответственность? Или только хотите определять жизненные цели? Никто не проронил ни слова, каждый рассчитывал, что ответит кто-нибудь другой, но тут Кузя вдруг оторвался от своей тарелки и, замерев с заячьей ножкой в руке, сказал: — Когда я был маленький, у меня в клетке жил попугай. Обычный такой, волнистый, синий попугай. Мне его на шесть лет подарили. И вот, однажды весной или, может, в начале лета, потому что кругом было уже полно зелени, я открыл окошко, вдохнул этот упоительный воздух оживающей природы, увидел на ветвях счастливых воробьёв и решил, что мой попугай очень несчастен, потому что я его держу его насильно взаперти, и он не знает ни радости полёта, ни красоты природы, ни свободы. Поэтому я, ни секунды не сомневаясь в правильности своего поступка, взял клетку, поставил на подоконник и выпустил попугая. Возможно, первые несколько минут он и был счастлив, но уже на следующий же день, соседская кошка принесла его со свернутой шеей. — Кончай запугивать пацанов. Всё нормально они делают, — отмахнулся Старый, разливая из фляжки по стаканам. — Я просто пытаюсь донести, — подвел итог своей истории Кузя, — что к свободе нужно быть готовым. — Главное, не бояться, — Старый призывно обвел нас всех глазами. — Вот, мы в детстве вечно шастали по стройкам, делали бомбы из селитры, жгли шины и кидали в костер шифер, лазили в окна по водосточной трубе, воровали яблоки и даже пили воду из-под крана. Мы рисковали и ничего не боялись, поэтому из нас выросли бойцы. Так что всё правильно, пусть рискуют. И чем выше ставка, тем крепче закалка. Слышишь, тюфяк? Старый через весь стол воззрился на Валеру. — Если хочешь чего — добейся! Но Валера только безразлично пожал плечами: — Сто раз слышал. — Видишь, ребята тут живут и не парятся, трудности преодолевают, а ты что? Но Валера сделал такую гримасу, будто что-то протухло у него под носом. — А нахрена мне трудности, если можно без них? — Человек не может развиваться, если не борется с трудностями, — продолжал наседать Старый. — А зачем? — Что ты, — вмешался в разговор Макс, — в их жизни полно трудностей: аккумулятор разрядился или вай-фай не ловит. Но Валера демонстративно перевел взгляд на Настю, показывая, что больше не намерен слушать. — Это да… — Кузя задумчиво затянулся сигаретой. — Вы уж, ребят, не обижайтесь, но всё ваше поколение — это какое-то сплошное недоразумение. Живете на всём готовом. Ничего не хотите, потому что зажрались. Существуете, как простейшие одноклеточные амёбы, целиком внутри самих себя. — А я рад, что у меня детей нет, — сказал Макс. — Ты, Старый, ему и курорты, и учебу, и деньги, и охоту вместо школьных занятий, а он сидит и страдает, что его не прикалывает шататься по лесу и мёрзнуть. Добрый ты и терпеливый, вломил бы раз по первое число, чтобы все эти колечки из него посыпались, тогда может и просветление наступило. — Я бы воспитал, да Ленка не даёт, — пожаловался Старый. — Прям, как курица над ним кудахчет. Разве, что сопли не вытирает. Говорит, что в нашем совковом детстве ничего не было: ни шмоток, ни жрачки, ни поехать никуда нельзя было, так пусть теперь у него всё это будет. У ребенка, говорит, должно быть полноценное детство. Пускай живет и радуется. И чего? Посмотри на него. Где там радость-то? Он сердито шлепнул ладонью по столу, резко встал и, подойдя к магнитофону, прибавил звук. — А ну, пацаны, давайте, научите нас какие там у вас сейчас модные танцы. Но, не дожидаясь нашей реакции, тут же сам подхватился, выскочил в центр зала и начал отплясывать с сигаретой в зубах. К нему присоединился Кузя. Они выпили уже достаточно много и пребывали в стадии активного веселья. Гнусавая певичка то и дело звонко вскрикивала «сause you are young», и они, по всей вероятности, в этот момент именно такими себя и чувствовали. — Идите, идите, — настойчиво велел нам Макс, тоном, не терпящим возражений. — Вон, старые дядьки, а как зажигают. — Я не могу, у меня нога больная, — нашел отмазку Марков. Было видно, что Петрову идти не хотелось, но упасть в грязь лицом он хотел ещё меньше. Позвал Настю, и та охотно согласилась, потому что сидеть под прицельным взглядом Валеры было ещё хуже. Мы же с Амелиным, не сговариваясь, схватились под столом за руки. — Вы тоже больные? — Макс изучающе разглядывал нас, неторопливо пережевывая маслины. — Нет, у нас всё хорошо, — Амелин моментально засиял лучезарной улыбкой, точно внутри него зажгли лампочку. — А, правду говорят, что когда зайцев убивают, они плачут как дети? Я насторожилась, а Макс удивленно вскинул брови и криво усмехнулся. — Не скажу, а то спать плохо будете. — Просто я не верю. В интернете любят выдумывать то, чего нет. С какой стати зайцам плакать? Они же зайцы. — Косули ещё хуже рыдают, а их детеныши издают натуральный крик ужаса, очень похожий на человеческий. И что теперь? — Макс с вызовом навалился локтями на стол и подался вперед. — Ничего, — Амелин скромно потупился. — И много вы зверей убили? — Немало, — бирюзовые глаза смотрели холодно и недобро. — Что же вы с ними со всеми делаете? Всех съедаете, а головы на стену вешаете? — Вот ещё, — Макс брезгливо скривился. — Всякую дрянь домой тащить. Лесник забирает и рад. — Тогда зачем вам охотиться? — Амелин явно лез на рожон, хотя Макс это ещё не до конца понял. — Дело не в добыче, а в процессе. Прикинь, сегодня даже волка чуть не завалили. Жаль, поздно заметили, он уже умотал почти, но я, кажется, всё равно попал. — Но это же жестоко, — сказала я, — убивать просто так. — В животном мире убийство — не преступление, а в человеческом охота — адреналин и спорт, — от его мрачного тона у меня по спине побежали мурашки. — Один человек сказал, — Амелин ангельски захлопал ресницами. На тех, кто его не знал, это действовало успокаивающе, но я поняла, что он готовится к очередному выступлению, — что охота на оленей была бы замечательным спортом, будь у оленей винтовки. Макс цинично хмыкнул. — Если бы её не было, люди убивали бы друг друга гораздо чаще. Это естественная реализация древних инстинктов. Мы одновременно повернулись в сторону Маркова, но он сидел дальше от нас и из-за музыки не слышал разговора. И тут всё- таки Амелина прорвало: — Страсть к убийству, как страсть к зачатию, — негромко, но с выражением проговорил он, — ослепленная и зловещая, она нынче вопит: зайчатины! Завтра взвоет о человечине… Макс настороженно замер, перестал жевать и уперся в него тяжелым взглядом. — Что? — Извините. Просто к слову вспомнилось. Но вы не думайте, я вас понимаю. Ничто так не заводит, как применение силы при полной безнаказанности. Самоутверждение через чужую боль и страх. Лучезарное сияние усилилось во сто крат. Макс с подозрением прищурился, склонил голову набок, а потом словно о чем-то догадавшись, одобрительно кивнул самому себе. — Ты типа, дурачок местный? — Я понимаю. Это нормально. Это природа. Сильный всегда ест слабого. Помните, как у Заболоцкого? Я как следует пнула его ногой под столом. Но это не помогло.  — Природы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие. По лицу Макса расползлась раздраженная ухмылочка. — Хорошо, дурачок, за стишки зачет. А теперь — свободен. И прежде, чем Амелин успел раскрыть рот, чтобы выдать очередной перл, я, как дурочка, воскликнула «ой, какая хорошая песня» и, сдернув его со стула так, что он чуть не упал, потащила танцевать. Играл Коэн. — Ты чего опять творишь? — Извини, пожалуйста. Случайно получилось. Я больше не буду. Честно. Иногда так бывает, — по его старательным оправданиям, я совершенно точно поняла, что он действительно не собирался цепляться к Максу. Видимо, у него не всегда получалось это контролировать, точно так же, как я, порой, не справлялась со своими вспышками гнева. — Они наши гости и не нужно их обижать. Обещай, что больше слова не скажешь. Он клятвенно пообещал, а потом начал громко петь мне прямо в ухо на ужасном английском: «Dance me to your beauty with a burning violin, dance me through the panic till I’m gathered safely in». Так, что я просто не могла не смеяться, потому что знакомые слова в его произношении звучали, как инопланетный язык. Но зато, он действительно так легко и уверенно вел, что я неожиданно увлеклась этим занятием. Ведь, после того, как я бросила бальную студию, мои парные танцы закончились, и я уже забыла как это. А когда, классе в шестом или седьмом, в школе просили выступить на каком-то празднике, со скандалом отказалась, потому что нужно было танцевать с противным семиклассником, который больно сжимал руки, грубо дергал, дышал в лицо и всё время винил меня, в том, что я из вредности не хочу под него подстраиваться. С тех пор, меня больше на концерты не звали, а других поводов не было. Но, оказывается, танцевать с тем, кто хорошо это делает, очень удобно и приятно, достаточно было просто расслабиться, слушать музыку и плыть, не боясь ошибиться, не думая, как выглядишь со стороны, никому ничего не доказывая, и это давало ощущение удивительной легкости и свободы. Вот тогда я поняла, почему Сёминой так приспичило выучить то танго. И только я о ней вспомнила, как Настя вдруг высвободилась из танцевальных объятий Кузи и быстро выскочила из зала, а за ней немой тенью отправился и Валера. И мне это очень не понравилось. Проследив за моим взглядом, Амелин сказал «лучше тебе не лезть», но я ответила, чтобы следил за собой, и пошла искать Настю. На кухне её не было, в туалете тоже, тогда я поднялась на третий этаж и в привычном мерцающем свете коридора увидела тощую фигуру Валеры. Он стоял возле нашей распахнутой двери, потому что Настя, дурочка, не закрыла её за собой, и наблюдал как она, сидя на полу, ковыряется в своей сумке. Заметив меня, Валера вздрогнул, и, ни слова не говоря, ушел. — Вернись ко всем, — требовательно сказала я. Настя испуганно вскинулась. — Я просто хотела кофту переодеть. В этой жарко. — Вернись ко всем. — Ненавижу пьяных. Мне они не нравятся, — пожаловалась она. — Мне тоже, — ответила я. — Потому-то и вернись. Когда мы пришли в залу, музыка уже не орала, а мужики взяли наши карты, расчистили половину стола и приготовились во что-то играть. Очень удачное решение, потому что больше не нужно было с ними сидеть, и терпеливо выслушивать разговоры и нравоучения. Но, каково же было моё удивление, когда я обнаружила, что вместе с ними, вдохновленный местными победами, собрался играть и Марков. Он где-то нашел блокнот и, под руководством Кузи, что-то в нем рисовал. «Здесь у тебя будет пуля, а здесь гора», — говорил тот странные вещи. И Марков, чуть ли не уткнувшись лицом в листок, внимательно вникал в суть этой их студенческой игры. Валера же, закинув руки за голову, развалился на спальном месте Якушина, а когда мы пришли, перевернулся на живот и опять уставился на Настю. Поэтому мы быстро подсели к Амелину и Петрову, которые в одинаковых позах, натянув капюшоны и обняв колени, о чем-то тихо переговаривались, сидя на матрасе Петрова. — Я больше не могу, — зашептала Настя, прячась за плечом Петрова. — Он мне уже так надоел. Чего ему нужно? — Хочешь, я ему скажу? — предложила я. — Сиди ты, глупенькая, — шикнул на меня Амелин. — Нужно было думать, когда вы их сюда звали. — Мы не звали, — попробовал оправдаться Петров. — Зря вы так напрягаетесь, они просто выпили немного. Но не буянят же. Всё нормально, сейчас поиграют в карты и успокоятся. А когда у них началась игра, Амелин вообще предложил уйти на кухню или в какую-нибудь другую комнату, но Петров сказал, что не хорошо бросать тут Маркова одного, и мы остались. Минут двадцать обсуждали, что будем делать, если завтра утром Герасимов с Якушиным не возвратятся. Петров хотел попросить охотников довезти кого-то из нас до поселка, но это всё равно толком ничего не давало, ведь, если парни там, то они и сами найдут способ вернуться, а если нет, то где их искать не понятно. Мы бы могли попросить у них телефон и позвонить Якушину, но его номера, конечно же, никто не помнил. Тогда я сказала, что если они не приедут, то нам всё-таки придется обратиться в полицию. Настя меня поддержала, а вот Амелин с Петровым как-то не особо, утверждая, что наверняка можно найти какой-то другой выход. В итоге, сошлись на том, что утро вечера мудренее, и я сама не заметила, как задремала. Ребята милостиво перебрались на место Герасимова, но я всё равно время от времени просыпалась и видела сквозь пелену дыма сосредоточенные лица, слышала матюки и недобрые комментарии. И пару раз, где-то на задворках сознания даже мелькнула приятная мысль о том, что должно быть Марков всё-таки неплохо играет.