Дети Шини

Я решительно встала, подошла к стене с выступами и полезла наверх. Я обязана была идти до конца и спасти нас всех. — Умоляю, не лазь, — закричал Амелин, как только сообразил, что я делаю, попытался встать, но сразу повалился назад. — Пожалуйста. — Если у тебя не получилось, это не значит, что не получится у меня. Я наступила ногой на один камень, ухватилась за другой и повисла. Это было очень похоже на то, как я тогда перелезала стену. Вот только падать, в случае чего, будет гораздо больнее. Он попробовал подползти боком: — Стой! Подожди. Но мне было не до него. Сказала себе, что не буду его слушать, и оглядываться тоже не буду. — Тоня, я забыл. Вернись, это очень важно. Искушающий голос демона. — Я тебе кое-что дам. Я непроизвольно замерла. Спасительная, но при этом жуткая по своей сути догадка. — Ключ? Он помедлил с ответом, потом едва слышно, но многообещающе произнес: — Да. Мгновенно спрыгнув, я бросилась к нему. Ослепляющая ярость застилала глаза, на секунду даже показалось, что убью его прямо на месте. — Какой же ты больной жалкий урод! — с силой пнула ногой. Защищаясь, он закрылся, скрестив руки над головой, и этот механический, затравленный жест, тут же отрезвил меня. Столько раз я видела его, но никогда даже предположить не могла, что он на самом деле значит.  — Давай сюда быстро, — я протянула ладонь к зажатому кулаку, но Амелин ловко, точно играя, уклонился в сторону, так что пришлось нагнуться и пытаться поймать его за шиворот. Но он оказался проворнее. Свободной рукой быстро схватил за болтающуюся на мне одежду и дернул. Потеряв равновесие, я беспомощно повалилась вперед. И он крепко прижал меня локтем к снегу, так что аж дыхание перехватило. — Я не хочу и не могу с тобой драться. Пожалуйста, не лазь туда сама. — Так у тебя есть ключ или нет? — гневно прохрипела я. Он разжал пальцы и из кулака выкатился перепачканный кровью белый бильярдный шар. И тогда я расплакалась от бессилия и собственной глупости так, как не плакала с самого глубокого детства. Навзрыд и в голос. А Амелин даже не пытался меня утешать, даже не пожалел, вместо этого начал по-деловому объяснять, что необходимо сделать, чтобы привести в чувство Герасимова. Что нужно растопить снег и отпаивать, а ещё эффективнее засыпать его снегом с головой, чтобы уж наверняка. Приступ горького разочарования в том, что ключа у него не было, и одновременно облегчения, по той же причине, позорно душил слезами. Тогда он вдруг высказался, что те решения, которые я принимаю в одиночку — глупые, и что я строю из себя «суперменшу», хотя на самом деле боюсь собственной же тени, и что я ещё маленькая совсем и беспомощная. Но это было не обидно, напротив, я даже оценила его попытки разозлить меня, однако накопившиеся за эти дни переживания, постепенно превратились в глупый, непрекращающийся рев. В конечном счете, Амелин замолчал и стал ждать, но потом я вспомнила про маму с папой, про Детей Шини, про Якушина, про Павлика, про то, как нас ограбили в Волоколамске, про охотников, про много чего ещё, и всё пошло по новой. И тогда, когда конца и края моей истерике не было видно, он взял и поцеловал меня. Быстро и очень точно, так, что от неожиданности я позабыла всё, о чем убивалась минуту назад. Было ясно, что это провокация, но зато она подействовала мгновенно и весьма эффективно, моментально приведя в чувство. Возможно, он рассчитывал на то, что я сразу вскочу и убегу, но у меня даже нормально возмутиться не получилось. — Ты же говорил, что… — Я передумал, — тут же перебил он меня. — В конце концов, не такой уж я и урод. От него слышать такое было довольно необычно и забавно, так что я, утираясь рукавами, не удержалась: — С чего вдруг такая уверенность? Но он не моргнул и глазом, видимо радуясь, что я хоть всхлипывать прекратила. — Милины подруги говорили. Я искоса взглянула на его довольную ухмылочку, точно мы не сидели в колодце на окровавленном снегу и не подыхали от мороза и голода, а кокетничали друг с другом теплым летним вечером на лавочке в парке. — Ты целовался с Милиными подругами? — Давай договоримся так, когда мы выберемся, я должен буду рассказать тебе кое-что очень-очень важное. А сейчас сделай всё, что угодно, лишь бы Герасимов протрезвел. Для Герасимова я притащила целое ведро снега. Половину распихала по пустым бутылкам. Оставшийся же взяла и безжалостно высыпала прямо ему на лицо а, пока он стонал и отмахивался, засунула пару горстей за воротник и на живот под свитер. После чего он так заорал, что я испугалась, что он сейчас встанет и будет меня бить. Но Герасимов только неуклюже сполз со стола и принялся трясти головой, стряхивая снег. — Придурочная. — Не придурочная, а Ваше величество, алкоголик. Давай, соберись уже. Но он еле стоял на ногах и сильно покачнувшись, свалился в кресло. Я сунула ему в руки бутылку со снегом. — Что это? — он, скривившись, посмотрел на бултыхающийся внутри серый из-за остатков вина снег. — Пей это или ешь, как хочешь. А потом два пальца в рот. И давай быстро. — Озверела? — Ты вообще хочешь отсюда выбраться? — Ну. — Тогда делай, что сказала. — Иди нафиг. Я спать хочу. — Герасимов, не заставляй меня… Но он демонстративно свернулся в кресле, натянул на голову куртку и затих. Так что мне пришлось снова идти за снегом, а когда я шла обратно, фонарик неожиданно погас, но меня это ничуть не испугало, потому что в данный момент существовали куда более страшные вещи. В следующий раз я стала растирать Герасимову лицо снегом, и он чуть было не попал мне по уху, когда пытался отбиваться. Но я успела быстро отскочить и снова повторила экзекуцию. Наконец, он поднялся и, шатаясь, пошел в мою сторону. На долю секунды отрезвление Герасимова показалось мне гораздо опаснее падения со стены колодца. Однако в кромешной темноте он моментально потерял ориентацию. — Послушай, — я попыталась пробиться к проблескам его сознания. — Там колодец, из него можно выбраться. Тебе будет легко туда залезть. Ведь, турник это твой любимый предмет в школе. Сможешь?  — Пошла к черту. — Ну, давай же, включи уже мозг! — я снова метнула снежок, и Герасимов кинулся было ко мне, но его тут же повело, замутило и начало тошнить. Я вспомнила как плохо было мне и на время милостиво оставила в покое. Постепенно он стал приходить в себя, и сам попросил снега. Протер лицо, виски и шею. Затем, хмуро спросил: — Куда лезть? Для начала его нужно было отвести в колодец. Там мороз и свежий воздух. Чтобы посидел, проветрился. Пришлось заставить его нагнуть голову и тащить за руку, потому что он то и дело задевал косяки и пытался войти в стену. А в тоннель полез, как слон в мышиную нору. Я толкала его сзади, постоянно опасаясь, что он там застрянет. Наконец, он остановился, обнаружив лаз, но когда начал в него протискиваться, то неловко задел плечом торчащие сбоку камни и сразу же послышался неприятный гулкий стук. Пока до Герасимова доперло, что происходит, пара камней успела свалиться ему на спину, я дернула его назад. И очень вовремя, потому что в следующее мгновение проход стал стремительно засыпаться. Издалека послышался горестный вой Амелина, но мы уже с бешеной скоростью лезли обратно, опасаясь, что обрушится весь тоннель. Но тоннель не рухнул. Вместо него рухнула я прямо там, на леденеющий пол. И это был конец. Даже Герасимов это понял. Я ему не сказала ни слова, он тоже. Мы просто валялись потрясенные до самого глубокого отчаяния. Одно радовало: от потери крови Амелин умрет быстрее и легче, чем мы от голода. — Успокойся, — собравшись с силами, проговорил Герасимов, хотя я не произнесла ни звука. — Я сейчас всё разберу. Только умоюсь ещё. И он ушел, а я подползла к тоннелю и крикнула: — Эй, Амелин, мы сейчас разберем всё. Но тот не отозвался. Зато неожиданно из коридора раздались изумленные крики Герасимова. — Осеева, Осеева, — вопил он. — Иди сюда скорее. Было ясно, что что-то случилось, но что ещё могло случиться? Кое-как поднявшись, я побрела на голос, и по мере того, как подходила к комнате «Килиманджаро» в глазах постепенно светлело. Чернота отступала, тени бледнели, на стенах заиграли световые блики. И когда я вышла из очередного коридора, то была буквально ослеплена. На потолке горела лампочка. Заслонив глаза, я побежала в бильярдную, а затем в погреб. Герасимов уже долбил в дверь. Сквозь этот стук я различила уверенные шаги по металлической лестнице. — Эй, люди, мы здесь! — закричала я, как ненормальная, а через несколько секунд из-за двери послышался знакомый голос. — Давайте, открывайте, это я. — Блин, Якушин, — взвыл дурным голосом Герасимов. — Спаси уже нас, нахрен, отсюда. — Тогда открывайте. — Мы не можем. У нас ключа нет. — Отлично. Я что, по-вашему, могу выломать железную дверь? — Ты всё можешь, — не сдержавшись, выпалила я. — Да, блин, — одновременно со мной заорал Герасимов. — Там в гараже болгарка есть. Тупо петли срежь. Делов-то. — Какие же вы придурки, — выругался Якушин и ушел. Я побежала к тоннелю и закричала Амелину, что нас скоро спасут. Но он опять ничего не ответил, потому что после обвала, наверное, была очень плохая слышимость в этом тоннеле. Никогда прежде я не была так рада видеть Якушина. Кажется, я обнимала его сильнее, чем даже могла вообразить в самых сокровенных мечтах. Прекрасные серо-зеленые глаза смотрели на меня столь приветливо и тепло, что голова закружилась в самом прямом смысле. А тот факт, что именно он пришел за нами, делал меня вдвойне счастливой. Якушин сказал, что я выгляжу, как пугало, из-за всей этой многослойной одежды и крови, в которой перепачкалась вся. Он собирался развести камин, но я объяснила, что нужно срочно вытаскивать Амелина и везти в больницу. Тогда Якушин сделал убийственное лицо и недовольно ответил, что, похоже, он уже работает на скорой помощи, но потом снова стал нормальным: — Можешь описать, чего там у него? При воспоминании об окровавленной кости меня передернуло. — Если я ничего не путаю, это называется открытый перелом. Мы замотали тряпками, но кровь всё равно не останавливается. Сам лезть наверх он точно не сможет. Тоннель разбирать долго и сложно. — Всё ясно. Нужно вызывать спасателей, — резюмировал Якушин.- Они вас и так третьи сутки по всему лесу ищут. — Как ты их вызовешь, если связи нет? — спросил Герасимов. — Поедем в поселок, а оттуда вызовем. — Но в колодце мороз. И очень много крови уже натекло, — отчаянно запротестовала я. — Кажется, теперь она вся на тебе, — невесело пошутил Якушин. — Так, Герасимов, садись на снегоход и поезжай до большой дороги. Там ловит. Якушин сунул ему в руки телефон. — Как я поеду? Я от голода еле на ногах стою. — Поедешь. Не в колодец же тебе лезть. Скажи, спасибо, что жив. А пожрать ещё успеешь. Мы опять вытащили из гаража снегоход и посадили на него Герасимова. Затем, взяли фонарь, машинный трос, какие-то простыни, аптечку из Газели и побежали к колодцу, точнее Якушин побежал, а я потащилась, еле-еле переставляя ноги. На улице недосягаемые звёзды по-прежнему мерцали в сумеречной вышине. Было приятно осознавать, что насчет Якушина Амелин так ошибся. Я заглянула в колодец, но даже с фонариком что-либо внизу было сложно различить. Позвала, Амелин не откликнулся. Не иначе, как музыку опять свою слушал. — Принеси крепкие прямые палки, — деловито велел Якушин, привязывая к верхней ступеньке трос. — Нужно будет сделать шину. Вокруг не было ничего подходящего, только гибкие ветви рябин и кустарники. Я вышла за калитку, пробралась немного вглубь и сразу же нашла несколько толстых сухих сосновых веток, поломанных во время снегопада. После чернильной темноты подземелья, безоблачная зимняя ночь казалась светлой и дружелюбной. Подобрав самую большую ветку, я попробовала разломить её, но сил не хватило. Взяла другую, и тут, ни с того ни с сего, мне вдруг почудилось с левой стороны какое-то движение, я оглянулась, но среди молчаливых стволов и пушистых еловых лап — ничего, кроме едва уловимого ветерка. Однако ощущение чужого присутствия всё равно не отступило. Не хватало, что бы приступ паники случился именно сейчас. «Никакого призрака нет», — сказала я себе. «Это всё Петров. А темноте не так уж я и нужна, раз она не тронула меня в подвале. Бояться нечего». Но подсознание сигналило об обратном. Сердце тревожно заколотилось. «Это от потери сил, от голода и нервного потрясения. Бояться нечего». Взяв охапку ветвей, я потащила их к колодцу. К моему возвращению, Якушин уже сделал из простыни куль и, положив в него аптечку, повесил через плечо. Выбрав самую прямую ветку, он наломал из неё коротких палок, сунул их за пояс и начал осторожно спускаться в колодец. Моей задачей было светить фонариком на ступени, а когда Якушин будет уже на дне, спустить его, привязав к тросу. Но как только Якушин скрылся из виду, я снова, краем глаза уловила какое-то движение сбоку, на этот раз совершенно отчетливо. Вздрогнула, быстро обернулась и оторопела. Это был не призрак, не кабан, и даже не монстр. Хищный серый зверь стоял по другую сторону колодца и смотрел прямо на меня. — Эй! — послышался из колодца голос. — Уснула что ли? Я ничего не вижу! — Боже, Саша! — Что ещё? — Волк. Настоящих волков я видела только в зоопарке, и там они, сытые и безразличные, со свалявшейся шерстью и поджатыми хвостами, выглядели обычными дворовыми собаками. Этот же был некрупный, худой, с болезненно повисшей задней лапой и темным пятном запёкшейся крови на бедре, но от него исходило такое угрожающее напряжение, что я на миг даже дышать перестала. Волк замер, низко наклонив голову, и неотрывно следил за мной. — Охренеть, — только и смог сказать Якушин. Я резко подалась назад, а зверь прижал уши, глухо заворчал, и тяжело волоча раненую лапу, начал медленно обходить колодец. — Лезь сюда, — крикнул Якушин, показываясь из колодца и протягивая руку. — От тебя кровью несет, как от мясника. Я осторожно подползла к нему, но едва успела свесить ногу, как волк прыгнул, и мой пронзительный вопль разлетелся по всему лесу. Не знаю, насчет «всей жизни», которая должна проноситься в такие мгновенья перед глазами, но у меня совершенно точно ничего не пронеслось, возможно, потому что её толком и не было. Я видела только, как он вцепился в многослойную толщу моей одежки зубами и резко мотнул головой, выдрав клок куртки. Отбиваясь, я треснула его по голове и он, щёлкнув зубами, попытался вцепиться мне в руку, но вдруг неожиданно взвизгнул и отпрянул, в мгновение ока, развернувшись на сто восемьдесят градусов. Это Якушин огрел его палкой. В первый момент после удара волк пригнулся к земле, словно решая, продолжать ли ему атаку, но потом шерсть на загривке встала дыбом, и он без предупреждения прыгнул. Повалил Якушина и стал остервенело наскакивать, неуклюже, из-за бездвижной лапы, перемещаясь пружинистыми скачками из стороны в сторону, чтобы увернуться от палки. Торопливо стащив с себя куртку, я примерилась и набросила её волку на голову, точно мешок. Потеряв ориентацию, он яростно выкручивался, и я держала куртку, сколько было сил. Но этого хватило, чтобы Якушин всё же успел выползти из-под зверя. Когда же резким рывком волк освободился, то молниеносно схватил меня за рукав, а моя жалкая попытка пнуть его в живот закончилась тем, что я беспомощно завалилась навзничь. Разгоряченная пасть мгновенно оказалась возле моего лица. Но в ту же секунду Якушин навалился на него сзади и просунул в пасть палку. Обеими руками он держался за её концы, а телом прижимал голову, сдерживая движения волка. Тот захрипел и я тоже, потому что они оба боролись прямо на мне. Неистово скребя здоровой задней лапой, зверь изо всех сил старался выбраться. — Давай простыню, — заорал Якушин. Я кое-как вылезла и, как полоумная, схватила сорванный куль. — Заматывай. Обмотала морду волка вместе с зажатой палкой во рту. Он зафыркал и захрипел. — Сильнее заматывай. Я сейчас отпущу. С трудом затянув конец простыни, я отпрянула. Якушин выпустил палку. Волк растеряно заметался и затряс головой. — Быстро в колодец, — приказал Якушин. Ноги не слушались, каждая частичка в моем теле нервно дрожала, я делала шаг и падала, в глазах потемнело, а время затормозилось. Стало тягучим, вязким, лениво уплывающим. Точно, хоть я и стараюсь, прикладываю кучу усилий, но при этом остаюсь на месте. — Тоня! — Якушин сообразив, что я не могу сдвинуться с места, кинулся ко мне. Но тут, волк, содрав свой самодельный намордник, неожиданно высоко подскочил и, ударив передними лапами ему в спину, тут же сбил с ног. Якушин упал лицом в снег, я попыталась подняться, но уже не могла. В глазах замелькали белые световые пятна, в ушах нарастал неясный гул, и сквозь туманную пелену я различила множество, стремительно приближающихся к нам, четвероногих теней. Лучше бы я упала в колодец и умерла с Амелиным от потери крови. Якушин силился скинуть с себя волка, но тот уже разодрал ему куртку и вонзил зубы в шею. Страшный, сдавленный крик поднял меня на ноги и заставил схватить палку. С диким исступлением я принялась лупить волка по хребту. Но то ли удары получались совсем слабые, то ли волк совсем обезумел. Серые остромордые твари окружили меня, Якушина, сидящего на нем волка, и неожиданно залились дружным, оглушительным лаем. Волк, щерясь окровавленной пастью, метнулся в сторону, поджал хвост, и гигантскими скачками бросился вглубь сада. Я обессилено рухнула на колени. Послышались голоса. К нам бежали люди. Какой-то мужик в сине-оранжевой спецовке грубо схватил меня за плечи и потряс: — Как ты? — Нормально, — прошептала я, оседая на снег. Они кинулись к Якушину, перевернули, и перед тем, как я окончательно потеряла сознание, успела услышать только. — Нихрена себе. А дальше было только пустое пространство и я, как некая частица сознания, не ощущающая себя собой, а только некой абстрактной мыслью. Затем, откуда ни возьмись, появились звезды, множество разноцветных сияющих звезд, больших и не очень, ослепительно ярких и сдержанно приглушенных, вращающихся вокруг самих себя и тех, вокруг которых кружили тысячи других звезд, и я могла направиться к любой из них, но выбрала одну маленькую, красную точку и беспрепятственно двинулась к ней. И по мере моего приближения, она становилась всё больше и больше, ширилась, разрасталась, пока не объяла меня всю целиком, пока не впитала, не сделала меня ею же. И тогда я всё вспомнила. — Как тебя зовут? — Тоня. — Фамилия. — Осеева. — Сколько лет? — Шестнадцать. — Ну, всё в порядке. Надо мной склонился молодой небритый врач в съехавших на нос очках и голубом медицинском костюме. От него сильно несло лекарствами и табаком. Я лежала в машине скорой помощи, на каталке, но мы никуда не ехали. Увидев, что я пришла в себя, врач взял шприц и собрался сделать мне укол. — Не боись, — сказал он. — Сейчас покурим и поедем. Тебе больше всех тут повезло. Бабы всегда самые живучие. Он противно усмехнулся своей глупой шутке, собрал гармошкой все мои многочисленные рукава и с деланным любопытством стал рассматривать руку. — Чё, даже не колешься? — произнес, наконец, разочарованным голосом. — Нет. В данной ситуации его плоский юмор звучал неуместно и дико. — Странно, вроде шпана. — Я не шпана. — Ну да, рассказывай. Постоянно таких вот девиантов откачиваем. Он воткнул иглу и стал медленно вводить лекарство. — Готовься, ща словишь кайф. — А где мои друзья? — осторожно спросила я. Сосредоточенно закончив процедуру, он кинул шприц в металлический лоток и небрежно махнул рукой: — Всё путём. Отправились уже твои пацаны до пункта назначения. По больницам, да по моргам. — Что? — я попыталась сесть, но он придержал за плечо.- Что? — А что? — поправив очки, поднялся и, сгорбившись, пошел к выходу, — такова жизнь. — Скажите по-человечески! — у меня неожиданно прорезался голос. — Кто-то умер? Врач с грохотом отодвинул боковую дверь. В кабину ворвался внезапный порыв ледяного ветра. — Кто умер? — повторила я, испугавшись, что он уйдет и оставит меня без ответа. — Я в них не разбираюсь. — Пожалуйста, — я непроизвольно села, меня снова трясло. — Скажите, кто умер! — А ну, ложись! Ты чё такая бойкая? Сейчас вернусь и ещё одну дозу тебе сделаю. — Пожалуйста, — проговорила я, чуть приопускаясь на локоть. — Кто? Кто умер? — Что пристала? — раздраженно фыркнул он. — Не умер, но это вопрос пары часов. Могли бы, конечно, откачать, но хозяин — барин. Хочет умереть — не вопрос. Мы никого на этом свете не держим. Работы меньше. — Он не хочет, — воскликнула я, свешивая ноги с каталки. — Уже не хочет. Вы его не слушайте. Не вздумайте слушать! Его не нужно слушать. Это у него манера такая. Давайте, я с ним поговорю. — А нам и слушать не нужно, мы читать умеем. Не хотел бы, не носил бы эту дрянь. «Не откачивать» видите ли. Да ради бога. И давай, ложись. Вернусь, чтобы спала уже. — Подождите! Но он с силой захлопнул дверь. Кошмар и не думал заканчиваться. Я сползла с каталки в малюсенький проход и, держась за боковое кресло, пробралась к выходу. Дернула дверную ручку, но с первого раза открыть не получилось. Пришлось собрать последние силы и подналечь, вложив в этот рывок всё своё бесконечное отчаяние и непередаваемый ужас положения. Дверь так резко ушла в сторону, что я даже сообразить не успела, как прямо с подножки вывалилась на утоптанный снег прямиком в ноги одному из спасателей. — Это ошибка. Это талисман. Просто так, — сбивчиво затараторила я. — Это напоминание про жизнь. Не нужно в морг. — Эй, мужики, — он точно и не слышал моих слов. — Чего тут у вас пациенты летают? — Это ошибка… — снова начала я, но он опустился рядом и, внимательно посмотрев в глаза, сказал: — Тихо, тихо, сейчас всё будет хорошо. И это прозвучало так, как обычно говорят в кино сумасшедшим, перед тем как сделать им лоботомию. — Пожалуйста, не нужно в морг. Подошли ещё какие-то люди и тот мужик, который делал мне укол. — Никто тебя в морг не везет, — спасатель взял меня под мышки и поставил на ноги. — Якушина не нужно в морг, — упрямо сказала я. — Да, кто тут доктор-то? — крикнул он через плечо. — Что происходит? Очкастый тут же подскочил и замаячил рядом. — Она ещё на адреналине. Не взяло. Сейчас покрепче что-нибудь вколю. — Я никуда не поеду, — я попыталась высвободиться из придерживающих меня рук. — Сделайте что-нибудь. Вы же врачи и спасатели. Свяжитесь по рации, скажите, что это ошибка. — О чем она? — нахмурился тот, что держал меня. — Кулон Якушина — это не то, что вы подумали, он ничего не значит. То есть значит, но не то, — я попыталась собраться с мыслями, потому что они неожиданно начали расползаться, ноги и руки стали мягкими и тёплыми, и происходящее я теперь видела точно со стороны, будто снова смотрела фильм. — Кто такой Якушин? — спросил он у того, что первым подбежал тогда ко мне. — Это которого волк подрал. У которого DNR и папаша хирург. — Ах, этот, тот-то я думаю, фамилия знакомая, — засмеялся державший меня спасатель. — И чего? И только я хотела повторить своё требование, как очкастый доктор начал оправдываться: — Да пошутил я. Расслабься. Кто на это смотрит? Если с каждой фигней, что вы, малолетки, с собой творите считаться, то уже никого в живых и не останется. — Этот-то лучше всех устроился, — ворчливым голосом проговорил в нашу сторону молчавший всё это время полицейский. — Уже на вертолете в Москву полетел.