Дети Шини

Мрачные, неприятные подозрения начали копошиться у меня в голове. Противные, навязчивые, до конца не оформившиеся мысли. Я же не ответила Амелину тогда сразу. Нет, конечно, его могли до сих пор не выписать, а в больнице у него нет ни телефона, ни компьютера. Но он ведь писал в тот день, когда я приехала. И вообще, если его уже привезли в Москву, то я могу просто отправиться к нему в больницу и поговорить. Но для этого нужно было знать куда ехать. В общем, на следующий день я приняла решение пойти к нему домой. Причём, как только решила, так сразу и побежала. Просто шла из школы своей дорогой, а потом развернулась и помчалась в другую сторону. Не знаю, что на меня нашло, но я летела сломя голову, по снежным лужам, перескакивая через газонные ограждения, один раз даже на красный свет. Обшарпанный вонючий подъезд, исписанные стены, пятый этаж. Замешкалась, как тогда перед дверью Кристины, но если в тот раз я колебалась всего пару секунд, то теперь застыла, никак не решаясь позвонить. Минут пять так стояла, как дура, пока не услышала, что кто-то медленно и грузно поднимется по лестнице. Пожилая измученная женщина с большими тряпичными сумками в обеих руках поравнялась со мной, подозрительно посмотрела, затем поставила сумки на пол и, тяжело переводя дыхание, спросила: «вы к кому?». — А Костя дома? — смущенно и тупо спросила я. Женщина растерянно уставилась на меня так, словно я сказала что-то неприличное. — Тоня? Мы сидели на кухне, и пили чай. Точнее я пила, а она всё говорила и говорила без остановки, словно сто лет ни с кем не разговаривала.  — Сама я родом с ярославской области, деревенская, но в четырнадцать, как мать померла, уехала с тёткой в Москву, выучилась, замуж вышла, и вроде уж немного пообжилась здесь, а по окончании института муж получил распределение на «Чайку». Как раз неподалёку от нашей деревни, так что пришлось сниматься и ехать обратно. Думали, отработает положенный срок, вернемся, но как он пришел на завод, так до самого инсульта там и проработал, втянулся, да и Мила на второй год родилась, так что не до Москвы уже было. А Мила-то с рождения получилась ладной девчушкой, и мы с Витей так радовались, что она у нас первой красавицей растет, что вот от этой-то радости, видать, всё и проглядели. Училась она неважно, зато сильно танцами увлеклась. Способности у неё к этому делу оказались. На соревнования с бальным коллективом ездила, места какие-то занимала, пока у нас ещё денег хватало, потому что, знаешь, какое это, оказывается, дорогое дело. Одни платья чего стоят. До сих пор перед глазами стоит, как она рыдала, когда я объявила ей, что с танцами придется заканчивать. Но потом нашла себе какую-то модную студию и стала пропадать там. Ну, а я что? Вроде при деле ребенок. Только учебу забросила совсем, еле восемь классов дотянула, пошла в училище. Муж мой расстраивался очень, что дурында такая вышла. Повлиять пытался, но куда там. У неё уже одни поклонники на уме были. То один, то другой, я и со счета сбилась. Ну и, естественно, закончилось всё дело тем, что в шестнадцать лет она забеременела. Собиралась аборт делать, но я ей категорически запретила. Категорически. Много мы ругались из-за этого, она всё из-за танцев своих тряслась, дескать, фигуру потеряет и время упустит. Но я стояла намертво. Вот так, с горем пополам, Костик всё же родился. Папашу мы его и в глаза не видели, до сих пор не уверена, что Мила сама знает. В общем, она как родила так сразу и вернулась к своей разгульной жизни. Благо, хоть подрабатывала, себя кормила, а до ребенка ей никакого дела и не было, точно и не её он вовсе. Учиться кое-как закончила и стукнуло ей в голову, поехать в Москву, дескать, там условия, работа, женихи и деньги. Ну, я ей отдала ключи от оставшейся мне по завещанию тёткиной квартиры, и за следующие два года она к нам ни разу и не приехала. Но нам и без неё хорошо было, если не считать того, что у Вити инсульт случился и работать он уже не мог, зато с Костиком сидел, очень много с ним возился, хотя сам едва ходил и почти не разговаривал. И вот, однажды, в один прекрасный день заявилась. Вся такая расфуфыренная, надменная, увидела Костика и как-то сразу к нему прониклась, ведь он тогда, точно ангелок был, как она сама в детстве. И прям, говорит — хочу, чтоб сын ко мне переехал. Но я велела ей не дергать мальчишку и не дурить ему голову. Она и не настаивала, только денег попросила и уехала с богом. А через полгода опять объявилась. Сказала, не дадите денег, заберу ребенка. Вот так и пошло, только и успевали откупаться. Один раз даже прописку в ту квартиру выторговала, а мне и не жалко, лишь бы нас в покое оставила. Но вскоре у соседей наших по дому трагедия случилась. Муж по пьянке пасынка своего зарезал. А Костик в ту ночь слышал всё, как было, и на него эта история очень сильное впечатление произвела. Плохо спать стал, голоса ему чудились. Так вот, как та женщина съехала, мы с Витей решили выкупить вторую половину дома, чтобы никаких соседей не было больше. И поэтому когда Мила явилась в следующий раз, то сильно разозлилась, что мы ничего дать не можем. Орала, что мы жируем, а её в трудную минуту не поддерживаем. Ну, я и послала её куда подальше, а когда на утро проснулись, то оказалось, что она уехала и Костика забрала. В тут же минуту я собралась и поехала в Москву, подалась в квартиру, а там никого, тишина и пустота. Под дверью сидела сутки, так никто и не пришел. Но пришлось уехать, потому что Витя же один остался, а ему тоже уход нужен. И что мы могли сделать? Она ведь мать Костику, законное право имела. Я написала ей письмо, пообещала, что найду деньги, пусть только ребенка вернет. Она же в ответ такую сумму выставила, что Витю сразу второй инсульт схватил. — Ты ещё от меня не устала? — Костина бабушка встала, полезла в шкафчик и, достав валокордин, накапала в столовую ложку. По кухне растекся едкий валериановый запах. — Нет. Мне интересно. — Я так подробно рассказываю, чтобы ты всё поняла и не делала поспешных выводов. — А я и не делаю. — Погоди, выслушай сначала. В общем, прошло года два-три. Я умоляла Милу приехать, привезти Костика хотя бы на лето, но с таким же успехом можно было биться о стену. Думала, она пошла на принцип. Но дело, оказывается, было в другом. Только слишком поздно я об этом узнала. Не буду мучить тебя своими перипетиями: как уговаривала своих приятельниц на пару дней остаться с Витей, как каждый раз безрезультатно штурмовала Милину квартиру, как завязала знакомства с соседями и по крупицам выуживала информацию, расскажу лишь, что теперь знаю, и что происходило все эти годы. Оказалось, она действительно нашла себе работу танцовщицы. Но какой? В этих ночных клубах с голой задницей плясала, а Костик целыми днями один сидел. Поначалу у неё, конечно, ума хватило его в сад отдать, и в школу он немного походил. Но всё это очень мешало её собственной жизни и распорядку, к тому же в школе начали задавать вопросы, так что она быстренько забрала его из той школы, а новую подыскивать некогда было. Так он целый класс пропустил, потом она всё же чухнулась, пристроила его ещё куда-то, да и там ненадолго. Но он очень толковый мальчик, хотя и много пропускал, его потом опять в соответствующий класс принимали. Только, так или иначе, это была не жизнь, потому что Мила находилась в постоянном поиске мужчины или пьяном загуле. Даже велела Костику сестрой себя называть, чтоб мужиков не отпугивал. Могу лишь вообразить, что тут творилось. И ребенок во всем этом жил. А в двенадцать он в первый раз попытался сделать это с собой. Не знаю, что произошло, но мне одна сердобольная женщина из шестьдесят первой квартиры позвонила, рассказала, что скорые приезжали в три утра, и что Мила на весь подъезд всю ночь в истерике орала. Я снялась сразу, в тот же день приехала. Дочка меня впустила, но сказала, что это не моё дело, и чтобы я больше к ним не лезла, потому что она мне его больше ни за какие деньги не отдаст. А я ответила, что теперь душу продам, но его от неё заберу. Мы очень сильно тогда поругались. И после того моего визита она вообще перестала выпускать его из квартиры, боялась, что я что-нибудь этакое сотворю. Даже в школу не разрешала ходить. Но так вышло, что как раз в это время Витя умер, и мне пришлось на время отложить свои планы. А через год новый инцидент. Какой-то очередной Милин хахаль буянил тут, уж не знаю подробностей, но Костик взял, и облил его уксусом. Прямо в морду плесканул. Ну, мужик сразу побежал заявление писать. Тогда-то Мила и примчалась ко мне. Типа — дай денег, мужику этому заплатить, чтобы он заявление забрал. Конечно же, я дала ей деньги, но при условии, что она устроит мальчика в нормальную школу и сделает всё, чтобы больше ничего подобного не повторилось. Иначе я лично напишу заявление на неё саму и потребую отъема родительских прав. Мила поклялась, что всё исправит. И действительно, Костя пошел в школу и даже два года подряд отходил, кажется, седьмой и восьмой класс. Но горбатого могила исправит, и дочкины пьянки начались по новой. Я поехала, чтобы поговорить с ней, но случайно встретила возле подъезда Костика, — она шмыгнула носом, вся покраснела, как от натуги, и около минуты не могла произнести ни слова. — Он почти не изменился, такой же славный, только бледный очень, и всё лицо в ссадинах и синяках, как будто беспризорник какой-то. Я кинулась к нему, не сдержалась, заплакала после стольких-то лет. Но он лишь с удивлением посмотрел на меня, будто в первый раз видит, а когда сказала, что я его бабушка, ответил, что это неправда, потому что его бабушка и дедушка умерли, когда ему было шесть лет. Развернулся и ушел. И прямо в тот же день снова вскрыл себе вены. Тогда я уже поняла, что ждать больше нельзя. Пошла и подала заявление на Милу о лишении родительских прав. Но с судом у нас тоже всё не просто. Три раза у меня иск отклоняли из-за ерунды бюрократической. Потом опрашивали соседей, учителей, врачей, чтобы собрать доказательства, что обстановка неблагополучная. После ждала, когда приставы подключатся, в общем, пока всё это тянулось, произошло страшное. Костя убил человека. Какого-то дальнобойщика из Саратова. Зачем-то вступился за дуру эту, да пусть бы её хоть раз в жизни как следует уму разуму научили. На суде, правда, было доказано, что этот Воробьев сам Костика чуть не прибил. У мальчика было четыре ребра сломано, плечо вывихнуто и множество огромных ссадин и кровоподтеков, адвокат показывал такие жуткие фотографии, что аж весь зал суда плакал. Так что признали, что Костя ударил Воробьева бутылкой исключительно в целях самообороны, однако с учетом всей его прошлой суицидальной истории, всё равно отправили на принудительное психиатрическое лечение. Там он около четырех месяцев провел, в сентябре только отпустили. Милу, конечно, моментально лишили родительских прав, а на меня оформили попечительство. У него оставалось ещё полгода ограничения свободы, и я собиралась забрать его и уехать обратно в деревню. Но тут это происшествие с той девочкой Кристиной, вы сбежали, и всё ещё больше усложнилось. Из Пскова, под присмотром попечительских органов, его направили в московскую больницу, и теперь я вообще не знаю, отдадут ли мне его, и что с нами будет. — Почему же? — еле вымолвила я. — Сейчас он в хирургии, но хотят в психиатрию переводить. Потому что он там ведет себя отвратительно и изводит всех. Его постоянно колют успокоительными. И если он не стабилизируется, если всё-таки его переведут в психиатрию, то учитывая обстоятельства, положат надолго и с печальными последствиями. Понимаешь, у него сейчас навязчивая идея, что ты должна прийти и забрать его оттуда. — Я поеду прямо сейчас, — я с готовностью встала. — Это не так просто. Сначала мне придется поговорить с врачом, чтобы они хотя бы на пару дней перестали давать ему лекарства, а то под ними он всё равно ничего не соображает. — Я могу сама поговорить с врачом. Она добродушно рассмеялась: — Спасибо, не нужно. Но я очень рассчитываю, что ты уговоришь его вести себя прилично. — Конечно, уговорю! — уверено пообещала я. — Он же не сумасшедший, только придуривается всё время, а кто не знает, тот его шутки не поймет. Бабушка с благодарностью посмотрела на меня. — Я очень рада, что Костя, наконец, нашел себе друзей. Ведь раньше всех избегал, точно прокаженный. Это я по рассказам учителей и одноклассников знаю. Говорили, что некоммуникабельный совсем мальчик. Неадаптированный. — Слушайте их больше. Вам учителя такого наболтают, им лишь бы ярлык на человека налепить, а одноклассники друг друга в упор не видят. Всё у него в порядке и с коммуникабельностью, и с адаптацией. — Да? — её взгляд стал заинтересованным. — Я ведь сама с ним только знакомиться заново начинаю. Столько всего наверстать и исправить нужно. — А вот это у вас не получится, — прямо сказала я, во мне бушевало яростное негодование, — Ему семнадцать. Он взрослый. Такое уже не исправляется. Она кивнула. — Только очень прошу, не говори, что я тебе всё это рассказала, Костя может сильно обидеться на меня. Я ведь всё ещё надеюсь, что он согласится поехать со мной. Знаешь, в деревне такой воздух, он всё-всё лечит. Даже душевные расстройства. Только из-за тебя теперь, наверное, ни в какую не поедет. И мы договорились с ней, что как только она получит согласие от врача, то сразу позвонит. А напоследок попросила написать записку, чтобы Костя поверил, что мы с ней действительно встречались. И это поставило меня в тупик, потому что Амелин всё равно не знал моего почерка. Да и что я могла написать? «Веди себя хорошо» или «Слушайся врачей»? Меня бы саму от такого стошнило. Хотела вспомнить какой-нибудь стих, но ничего подходящего в голову не пришло, я же не заучиваю всё подряд, как некоторые. Да и его бабушка стояла над душой с немым вопросом в глазах, следя за каждым движением моей руки. Пришлось выкручиваться: «I gotta bulletproof heart, You gotta hollow point smile… We had our run away scarves…Got a photograph dream on the getaway mile». Должно было сработать. — Что это? — с удивлением спросила бабушка, вглядываясь в английские буквы. — Шифрованное послание, — очень довольная собой загадочно ответила я. — Там нет ничего противозаконного? — Там всё законно, — честно ответила я. — Кроме разрывающих пуль. А когда выходила из подъезда, то в дверях столкнулась с симпатичной хрупкой женщиной одного со мной роста и яркими зелеными глазами. Я сразу поняла, что это Мила. Молодая и стройная блондинка с длинными вьющимися волосами. Я придержала перед ней дверь, а она улыбнулась так лучезарно, будто солнечный свет разлился вокруг, и в сердце тут же остро кольнуло чем-то теплым, близким и болезненно знакомым. Кто бы мог подумать, что за такой ангельской внешностью может скрываться настоящий монстр. Жутко захотелось сделать ей что-нибудь гадкое, например, плюнуть в спину. Но я удержалась, лишь с силой захлопнув за ней дверь так, что весь первый этаж сотрясся. Шла домой в каком-то бессознательном тумане, когда позвонил Петров и позвал встретиться. Но я ответила, что не могу никого сейчас видеть, потому что десять минут назад мой мир перевернулся, и теперь никогда уже не вернется в прежнее положение.