Дети Шини

Дни тянулись мучительно долго. Я всё время пыталась себя чем-то занять, но по большей части крутила записи про Капищено, которые выпросила у Петрова, смотрела и проживала всё заново. А когда очередной ролик заканчивался, то даже не замечала, как гаснет экран, а я запросто сижу в темноте и больше её не боюсь. Никто не звонил, ничего не рассказывал. Новостей не было. Про Амелина не было, других же событий хватало. В среду в школе появилась Кристина Ворожцова. Вначале я не поверила глазам, потому что она была одета как нормальный человек: в обычную синюю блузку и школьную юбку, и накрашена тоже, как нормальный человек, и волосы просто забраны в хвост. Но потом на перемене ко мне примчалась Сёмина и подтвердила, что это Кристина. И мы пошли искать Петрова, чтобы рассказать ему, но вместо Петрова натолкнулись на завучиху, она намеренно преградила нам дорогу. — Девочки, — нахмурившись, сказала она. — Получается, вы не доводили Ворожцову? — Я вам говорила, — ответила Настя. — Ну, не знаю, — задумчиво протянула завучиха. — От такой ученицы нам, конечно, избавляться придется. — Как избавляться? — не поняла Настя. — Ну, как, сейчас закончит свой девятый и пусть катится на все четыре стороны. Кто знает, чего она может учудить в следующий раз, — и завучиха двинулась дальше по коридору, негодующе качая головой:  — Какая ужасная девочка. Какой страшный человек! В столовой Петров, Герасимов и Марков бурно обсуждали «амнистию», мне же нужно было срочно перекатать конспект по обществознанию. Сидела, спокойно писала и вдруг неожиданно поняла, что они больше не разговаривают. Никто не разговаривает. Будто вся столовая замерла, так что даже слышно как на кухне кипит вода. Осторожно подняла голову. Перед нашим столом стояла сама Кристина Ворожцова, и все смотрели на неё как на материализовавшийся капищенский призрак. — Привет, — тихо поздоровалась она. — Привет, — ответили Настя и Петров. — Я решила не выкладывать тот второй ролик. — Мы и не рассчитывали, — отозвался Марков. — Я записала другой, — сказала Кристина. — Где прошу у вас прощения. — Какая скукота, — Петров изобразил, будто зевает. — Такое и смотреть никто не будет. — А чего от нас надо? — неожиданно грубо выступил Герасимов. Кристина замялась: — Хотела разрешения спросить, можно ли это выложить. — Нам-то какое дело? Ты и в прошлый раз особо не спрашивала, — фыркнул Марков. — Да, она пришла не за этим, — ответил за Ворожцову Петров. — А зачем? — удивился Герасимов. Они говорили так, словно Кристины тут и не было. — Это она так извиняется, — пояснил Петров. Герасимов посмотрел на Кристину: — Ну, тогда пусть извиняется. — Я уже Тоне и Егору говорила, что мне очень жаль. — Ну, уж нет, ты обвиняла нас всех, теперь перед всеми и извиняйся, — Герасимов был несгибаем. Тогда Кристина в волнении захлопала глазами, глубоко вдохнула воздух и очень громко и отчетливо произнесла: — Ребята, простите меня, пожалуйста, я поступила очень глупо и не подумала о том, чем это может обернуться. Хотите, я на колени встану? — подбородок у неё дрожал, было видно, что она готова это сделать. — Не, на колени это лишнее, — поморщился Марков, и мы с ним переглянулись, вспомнив одно и то же. — Да, конечно же, мы тебя прощаем, — тут же затараторила Сёмина. — И не нужно ничего больше выкладывать, нам и так нормально, а Интернет про это уже забыл. Там же в одном городе пять восьмиклассниц одиннадцатиклассника ногами избили, до сотрясения мозга, и ещё один пацан от несчастной любви повесился и записку кровью написал. Так что всем есть, что обсуждать. Все были согласны с Настей и начали собираться, а Кристина так и стояла в растерянности, а потом осторожно спросила: — И что мне теперь делать? Мы неуверенно замялись, а Герасимов снял с плеча рюкзак и протянул ей: — На вот, можешь понести. Мы пошли на выход, и одновременно с нами стала выходить вся компания Подольского. Похоже, сидели и слушали наш разговор. И, когда возле дверей скопилось очень много народу, то ли Шишов, то ли Солдатов специально вылили Кристине на спину банановый йогурт, оставшийся с завтрака, и он мерно потек белой склизкой массой по её синей блузке, затем по юбке и беззвучно закапал на пол. Гады захрюкали, едва сдерживаясь, чтобы не заржать в голос. Кристина не заметила и пошла дальше, но мы с Герасимовым заметили. И, резко развернувшись к Солдатову, Герасимов со всей дури долбанул ему в ухо. Так сильно, что тот сразу с ног свалился. А затем, таким же манером Герасимов треснул и Шишову. Но тот не упал, а только отлетел на столы с грязной посудой, которая от толчка посыпалась на пол. Кто-то из мелких подбежал к Петрову и начал кричать: «Снимай, снимай». Но Петров только одернул его и, наигранно нахмурившись, сказал «это тебе не кино». Ну и сразу понабежали учителя, повели Герасимова к директору, а Солдатова и Шишова к медсестре. Однако к директрисе пошел ещё и Марков и отмазал Герасимова за пять минут, сказав, что с этим вопросом придет разбираться его отец, а она, директриса, отлично знает, как серьёзно отец Маркова относится к вопросам справедливости и порядка. А в пятницу позвонил Якушин и позвал гулять. Мы пошли в парк. Было уже темно, только тускло, через один, мерцали фонари. Якушин был в капюшоне, и я в капюшоне, поэтому мы почти не видели друг друга. Он рассказывал о школе, о химии и биологии, и о том, что умеет играть на гитаре, коллекционирует монеты, любит Джека Лондона и Ремарка, Металлику и АC/DC. И я слушала, но отчего-то невнимательно, то и дело проваливаясь в какие-то свои мысли. Наверное, мне нужно было взять его под руку, чтобы лучше слышать, но, каждый раз, когда я вспоминала об этом, снова отвлекалась. На странные, неожиданные мысли вроде того, что если бы у меня были сверхспособности, то я хотела бы уметь перемещаться во времени и в пространстве, потому что это очень классное умение. Вот только перемещаться в будущее не хотелось, ведь если узнать что-то про себя заранее, то получится, что выбора уже и нет, а значит и интереса жить дальше. Потому что это неправда, что если заглянуть в будущее, то можно исправить что-то плохое. Будущее оно на то и будущее, чтобы быть одним единственным. В противном случае будущих должно быть несчетное множество вариантов, которые рождаются от каждого шевеления пальцем. Могла ли я когда-нибудь подумать, что Якушин позовет меня на свидание? Конечно, могла. В своих собственных фантазиях, которые неожиданно стали будущим. А если бы я тогда узнала это будущее, то было ли бы всё так, как есть сейчас? Была ли бы я такой как сейчас? Происходило ли бы со мной то, что происходит сейчас? — Эй, Тоня, — Якушин потряс меня за локоть. — Ты где? — А ты бы хотел перемещаться во времени и пространстве? — Тебе совсем не интересно меня слушать? — Извини. Давно хотела спросить, как ты решился вернуться за нами? — Да никак не решался. Просто сел и поехал. Это очень нервирует, когда в голове крутится тысяча вариантов, а ты не в состоянии их проверить. Точно ушел из дома, но не уверен, запер ли квартиру. — Я бы так не смогла, если бы не умела перемещаться в пространстве. Круто! — Да, хватит уже об этом, — он смутился. — Если бы я мог вообразить себе волка, то ещё бы сто раз подумал. — А ты бы хотел вернуться обратно, чтобы прожить там всё заново? — Зачем возвращать то, что было? Ведь, если всё время возвращать то, что было, ничего нового и не произойдет. — Ты прав, — согласилась я. — Но у меня такое чувство, будто, как ты говоришь, я то ли квартиру не заперла, то ли оставила там какую-то важную вещь и теперь только об этом и думаю. Наверное, просто скучаю. — А чего скучать? — Якушин заглянул под мой капюшон. — Что нам мешает? У меня теперь куча времени появилось. Маме та сиделка, которую взяли, пока меня не было, очень нравится. Он остановился возле лавочки, и мы смогли, наконец, нормально посмотреть друг на друга. — Пойдем завтра в кино? Я ожидала нечто подобное, но всё равно не была готова. — Наверное, нет. Не знаю. Видимо нет. — А ещё говоришь, скучаешь. — Это другое. — Что такое, Тоня? Ты не слышала ни одного слова из того, что я тебе говорил. Ты витаешь в каких-то своих мыслях. Теперь не хочешь идти со мной в кино. В чем проблема? Я тебя обидел чем-то? — Конечно, нет. Но ты мне сам советовал выбраться из стакана и, теперь, когда мой стакан разбился вдребезги, я понимаю, что ты меня не просто так приглашаешь. — Так-так, — Якушин полез в карман и достал сигареты, а меня буквально затрясло и не только от холода. — Продолжай, — он прикурил. Зубы стучали, язык отказывался поворачиваться. Но я же умела быть сильной: пошла через снежное поле с Марковым, не побоялась лезть в темный тоннель, дралась с волком. Что там, в сравнении со всем этим, обычные слова? Но каждое из них казалось камнем, который нужно мучительно выдавливать из себя. — Ты ведь знаешь, что всегда мне нравился? Ещё со школы. — Да? — Якушин спокойно пожал плечами. — Ну, может быть. И что? — Тогда ты казался мне каким-то абсолютно идеальным и совершенно недостижимым. А теперь стоишь тут напротив, и до тебя можно дотронуться и даже пойти в кино. Вот только после того, как я узнала какой ты на самом деле, ты стал ещё более нереальным и недостижимым. Понимаешь? — Нет, — он воспринял мои слова как-то по-своему, взял за руку и потянул к себе. Я осторожно высвободилась. — Это как если бы один положительный заряд всё время стремился приблизиться к другому положительному. Как если пытаться дойти до горизонта или ловить свою тень. Понимаешь?  — Не понимаю, — он серьёзно покачал головой. — При чем тут всё это? Кажется, ты слишком путано пытаешься меня отшить. — Это не так! Это не отшить. Я пытаюсь объяснить, какой ты светлый, добрый и правильный. Ты надежный. Ты прекрасный друг. Ты очень красивый. И что мне до тебя, как до солнца. — Блин, Осеева, вот как была замороченная, так и осталась, — он невесело усмехнулся. — Просто ты носишь это кольцо, и я подумал, что всё в порядке. Совсем забыла про кольцо. Сняла с пальца и сунула ему в карман. — Оно же «без всякого такого». Якушин быстро достал его и кинул в мой: — А теперь со всяким таким. — Саш, я не шучу. — Хорошо, я понял. — Ты обиделся? — Нет, потому что, видимо, сам виноват. Мне раньше казалось, что всё как-то проще складывается, если ты понимаешь, о чем я. — О том, что девчонки всегда сами на тебя вешаются? — Ну, это ты сейчас со зла сказала, прям как моя мама, — даже в тусклом свете фонаря, стало заметно, как он покраснел. — Не со зла. Так и есть. И я тоже. Я сама думала, что всё в порядке, но оказалось, что совсем не в порядке, что никакого порядка вообще нет. Что всё вообще с ног на голову. Сейчас, когда это тебе говорю, мой рассудок готов казнить меня за каждое слово. — Хватит, — беззлобно остановил меня он. — Я уже сказал, что не обижаюсь. — Слушай, Якушин, у тебя вообще есть недостатки? — Мои недостатки в том, что их нет, — отшутился он. — Я серьёзно. — Не сомневайся, я же человек, а не солнце. — И какие же? Он медленно затянулся сигаретой и картинно выпустил одно за другим три колечка. — У тебя был шанс узнать об этом, но ты его сама упустила. Однако мы всё равно договорились пойти в кино, и я была ему безмерно благодарна, за то, что освободил меня, наконец, от той наивной, надуманной и полностью застилавшей глаза детской влюбленности.