Калейдоскоп Х

      Мир, похожий на отчаяние. Невообразимой боли, непередаваемой словами. Просто... хуже быть не может, именно так выглядит ад.       Больно. Дико режет глаза от света, из-за попыток читать и увидеть мелкие детали. Ни раскрыть преступления, ни перепрочесть любимого Холмса.       Проклятые капли! Если бы не они, расширяющие зрачки, всё было бы иначе!       Но вокруг все думают по-другому. Ты должен их капать, Шиничи, иначе останешься слепым. Нет же... не останется... Кудо-сан, ваша болезнь опять ухудшилась. Чёрт... Шиничи-кун, хватит!.. Даже Соноко не отстаёт, вот чёрт... Кудо, если тебе так не хватает книг, то слушай их!       Слушать? Это не то! Совсем-совсем не то! Нельзя перепрочесть, наслаждаясь тем или иным моментом, вдохнуть запах старых чернил, которые медленно выцветают на желтеющей от старости бумаги. Невозможно благовейно провести пальцами по странице, ощущая едва ощутимый рельеф букв. Отвлечься на пару секунд, обдумывая мысли автора и его загадку. Что тот хотел сказать? Хотел ли? Что вложил: желание денег и славы или душу? Насколько тщательно отнёсся к своей работе, перепроверял ли указанные в ней факты? Насколько книга живая?       Это не то же самое, что слушать книгу. Да, можно насладиться интонациями актёра, игрой, но... Воспринимать книгу на слух? Это как вообще? Зачем это?       Бумажные лучше. Намного, они неповторимы, хоть и занимают много места и собирают тонну пыли, которую надо осторожно убирать с них метёлочкой и никак не влажной тряпочкой. У них есть недостатки, но все достоинства окупают их с лихвой.       Это ад. Нельзя читать, потому что будет только хуже. Невозможно слушать, потому что это совсем-совсем иначе, оно так не работает и не цепляет. Не раскрыть преступления, потому что сейчас не увидеть улики, лежащие иногда под самым носом. Не поиграть в бездумную игрушку на телефоне или приставке, потому что свет экрана режет глаза.       И всё, что остаётся — футбол и тонна боли, перемешанной с раздражением и ненавистью к болезни. Пинать мячик о стенку, слабо щурясь и едва попадая в мишень больше по привычке, чем действительно её видя.       День за днём. Только мяч, боль в глазах и редкие походы к окулисту после очередной дикой рези в глазах, начавшейся вновь из-за того, что начал нарушать указания врача.       Безумие — это бесконечный повтор одного и того же. Ад — это безумие, перемешанное с болью и невозможностью заниматься любимыми и привычными делами. А те, что можно, лучше делать ночью или в тёмных очках. И всё это помноженное на невозможность снять стресс.       Даже непонятно, какое число. Словно вне времени: ни час самому не узнать, ни дату, приходится подслеповато щуриться и слушать телевизор, переключая по случайным каналам и смутно надеясь, что скажут хотя бы время.       Чёрт с ней, с датой.       День за днём. Неделя за неделей, а глазам едва ли лучше. Месяц за месяцем? Возможно. Год за годом? Хочется верить, что нет.       Мейтантей. И ты, Брут? Тоже пришёл сказать, что стоит тщательнее относиться к себе?       Но нет. Белый волшебник приходит за тем, чтобы превратить ад в рай, переполнить жизнь новыми красками и эмоциями. Даже учитывая ограниченность зрения, тот всё равно исхитряется придумать тысячи занятий буквально на пустом месте.       Погоня. Как же это сладко — гоняться за ярко-белым плащом по всему ночному дому, едва не снося к чертям все тумбочки и вазы по дороге и иногда неосторожно врезаясь в косяки. Прятки: оказывается, даже если взять тот факт, что Кид не вылезает из своего костюма и изрядно выделяется на фоне преимущественно тёмных тонов особняка, найти его в этом самом доме — та ещё задачка! Найди тут белое пятно, уползающее сверху по белому потолку и удерживающее свой плащ в зубах! А ещё смех. Коварный вор наставил своих колонок, отчего даже если закекекает от того, что взгляд направлен прямо на того и вор всё ещё не найден — придётся думать, а сам ли Кид смеётся.       И подушки. Прекрасная возможность огреть нахала, скинув с того цилиндр и монокль! Отбирать свои же книги тоже неплохо, как и оказываться после этого в тёплых объятиях вора.       Пользуется, нахал, что сейчас его не выпнут — слишком рады появившимся развлечениям. И потому смелеет всё больше, прижимая к себе, поглаживая по спине и что-то неразборчиво шепча на ухо, самую малость обжигая дыханием.       Хорошо. Кажется, это действительно рай.       А потом... зрение улучшается. Возвращается на место. Картинка становится чётче, боли всё меньше и меньше, и даже окулист доволен наконец-то выполняемыми предписаниями.       Даже неудивительно, что однажды получается разглядеть черты лица Кида, осознать, что цвет глаз более сложный, чем просто синий, а губы, которые всё чаще касаются нежной кожи лица и шеи, действительно такие шероховатые. И искусанные в край, почти до шрамов.       От боли. От волнения. От переживаний. Что тот чувствует, очередной раз впиваясь зубами в нижнюю губу, прокусывая почти до крови? О чём размышляет, царапая клыками и резцами верхнюю?       И за ухом. Маленький, едва приметный на глаз и прекрасно ощутимый на ощупь хирургический шрам. Такой маленький шовчик, похожий на место сварки металлов. Оттуда брали кожу? Но зачем? Куда?       От чего дрожит Кид, когда подушечки пальцев касаются шрама? Почему сам иногда в задумчивости потирает это место?       Сейчас можно заметить немного нервную улыбку в моменты, когда пальцы достигают ушей, да и в глазах всё чаще мелькает какая-то странная решимость, иногда выдающая себя более сильной хваткой на руке или талии.       Шиничи.       Впервые звучит именно имя в день, когда окулист почти согласен с тем, что глаза выздоровели. Буквально пару дней не напрягать слишком глаза, поменьше капать в них. И всё, свобода! Возвращение к полноценной жизни!       Рядом с Кидом это несложно.       И впервые голос того выдает непривычные нотки волнения, отчего руки сами тянутся обнять того покрепче.       Словно тот боится стать ненужным. Дурак какой, разве можно бросить после устроенных рая и поддержки? Никакой жалости, лишь искренняя и тёплая забота.       Пусть не без ложек дёгтя, но это лучше всего остального, что только предлагали друзья.       Вновь неразборчивый шёпот в ухо, почти даже сбивчивый, но очень жаркий по ощущениям и вкладываемому энтузиазму вора.       Куроба Кайто.       Ах. Вот почему сегодня вор словно на иголках, как и несколько последних дней. Тот аж вздрагивает от ладони на затылке и, кажется, вновь кусает свои губы.       Вот же дурак.       Зато классный на ощупь и пушистый. И размякший, вон как льнёт к плечу просто от того, что легко треплют пряди на затылке.       Люблю тебя. Едва-едва слышно, откровенным чудом можно разобрать отдельные слова и улыбнуться совсем как дурак.       По крайней мере, можно не прощаться, а захапать себе и оставить ночные безумия с битвами подушек. И погони по дому. И борьбу за книги. И вообще мягкую подушку для ночных объятий, на которую можно закинуть ногу и быть по-дурацки уверенным, что в безопасности.       Тихий смех ласкает слух, а сам Кид явно расслабляется от таких слов. Ещё и обнимает в ответ покрепче, слегка трясь щекой о щёку и щекоча шею волосами.       Так почему же ты пришёл тогда, Кайто?       Разве я мог оставить моего лучшего критика плакать от боли? Когда остальные не справляются, время Кида предлагать свой пиджак. Ну, или плащ. Тебе он явно нравится больше.