Богиня Артемида умеет любить

      Следующие две недели мы с Прусаком не виделись. Моя жизнь шла своим обычным чередом, казалось, ничего не изменилось, однако Серый Город наполнился новым, не знакомым мне ранее ароматом. Улицы пахли теплым, влажным запахом чего-то живого, но в то же время живым не принадлежащего. Было необычно, странно, но одновременно с этим и жутко. Серый Город затих, словно в ожидании страшной бури, которая может снести его до основания.       Розы, одна за другой, увядали в моей оранжерее. Концы их лепестков постепенно чернели и загибались, легко опадали, совершая в воздухе свой предсмертный танец. Я с обреченностью, тихо и спокойно наблюдала, как медленно погибает единственная отрада моей жизни. Единственная красота. То, что возрождало во мне желание жить. Если мои розы исчезнут, и я не смогу дальше о них заботиться, то... наверное, придет и мой конец.       Я иду по пустой мостовой. Блеклая трава давно уже пробила камень и теперь высилась к небу. Небу, которое давно не давало жизни. На улицах пусто, кругом замерли лишь безликие дома и тощие голые деревья. Вдалеке виднеются выцветшие луковицы старого храма, когда-то возможно сверкающие золотом на солнце, но сейчас лишь тускло отливающие свет. Серый Город и раньше не отличался оживленностью, но все равно оставалось чувство жилого, что здесь кто-то жил, однако сейчас... сейчас здесь стояла мертвая тишина. Неприятная, обволакивающая разум смутной тревогой, пропитанная этим неизвестным ароматом.       Я взглянула на небо, словно ища у него ответы на свои вопросы. Грузные облака все так же закрывали под собой синюю долину с ярким подсолнухом.       Может, данная ситуация как-то связана с появлением Прусака? Он здесь чужой, и каждый боится чужих, прячется, ждет, пока те уйдут, лишь бы не трогали, лишь бы оставили в живых. Прусак, он... вышел сейчас из-за угла здания, спешно направляясь в мою сторону. Виновник моих бесконечных дум, страшный нарушитель моих серых снов сейчас вновь появился передо мной, сам того не подозревая, исполнил мое тщательно скрываемое глубоко внутри желание. Он не заметил меня, оглядывался периодически назад, неровная походка и блестящий взгляд выдавали его волнение и напряженность. Видимо, мысли сейчас полностью заполняли его голову, поэтому меня он увидел, лишь когда расстояние между нами составило десять шагов.       — А… это вы, — несколько удивленно произнес Прусак. — Очаровательная мадемуазель умеет появляться именно тогда, когда она очень сильно нужна-с.       Его золотые глаза сверкнули, он схватил меня за плечо одной из своих многочисленных рук и потянул за собой, размашисто и быстро шагая в направление, откуда я только что пришла. Его чёрные усики напряглись и выпрямились.       — Шанель, — серьёзно сказал мой спутник, пытаясь выровнять дыхание, — если вы сейчас не выручите меня, мы больше никогда не увидимся.       Не увидимся, подумала я. А нужно ли нам еще видеться, есть ли в нашем недолгом знакомстве какая-либо ценность? Был ли это дар судьбы или все-таки проделки случайности? Хотела ли я... еще раз встретить Прусака? Определенно. Я размышляла, вспоминая нашу прошлую встречу, после я... видела сны о нем. Пару раз я даже представляла, как мы вновь столкнемся где-нибудь в подворотне. Он и я. Воображала о чем будем говорить, как будем смотреть друг на друга.       Секунды тикали на часах, греющих внутренний карман, а я молчала. Я ощущала смутное чувство сладости от того, что жизнь Прусака, хоть и на миг, но оказалась в моих руках, зависела от моего решения. Помочь или отказать? Я сдалась.       — Что от меня нужно?       Прусак с облегчением улыбнулся.       — Отведите меня в место, где мы могли бы затаиться на некоторое время.       — Моя каморка подойдёт?       — А о ней кто-нибудь знает?       — Нет.       — Тогда вполне.       Я повернула вправо на перекрестке, и мы помчались в сторону моего пристанища. Сзади послышался громкий хлопок. Я вздрогнула, и Прусак отпустил мое плечо, теперь схватив за руку, сплетая свои длинные пальцы с моими. Мы бежали не очень долго, но этого хватило, чтобы дыхание сбилось, и я почувствовала укол в боку, поняв, что дальше уже не смогу быстро бежать.       Мы остановились, и я, тщетно пытаясь отдышаться, побрела вглубь полуразрушенных однотипных высоток. Впервые за долгое время я ощутила биение жизни у себя во всем теле, меня взбудоражило, и кровь забилась в висках. Я чувствовала дрожь в коленях, которая оказалась неожиданно приятной. Тело было против, но нутро жаждало продолжения.       Через пару кварталов перед нами открылся небольшой двор, где в окружении серых бетонных домов, словно в клетке, краснели мои розовые кусты, увешанные открытыми ранами бутонов. Тучи собирались над головой. Первые капли затрясли темно-зеленые листья роз, двигая своим шумом остановившееся время Серого Города.       Мы зашли в один из серых домов. Поднимаясь на третий этаж, я по привычке разглядывала стены с сереющими океанами и материками обшарпанной штукатурки, выискивая знакомые отметины и надписи. Остановившись около железной двери, я повернула ручку, и этот кусок железа отворился с протяжным скрипом, раздающимся на всю лестничную площадку. В Сером Городе не пользовались ключами. Больше нет.       — Здесь обитает еще кто-нибудь? — спросил Прусак, внимательно заходя и осматриваясь.       — Нет.       — Значит, вас смело можно назвать королевой этих мест?       Мне не понравилось сравнение. Поморщившись, я решила пропустить этот вопрос мимо ушей.       — Зачем вы здесь, Прусак?       Последние два дня я всерьез задалась этим вопросом, а сегодняшнее событие только укрепило мой интерес. Мне нужно было знать, почему в этом покинутым всеми божественными силами месте вдруг за какие-то пару недель пропали все звуки, даже легкое шуршание травы больше не могло беспокоить меня по ночам.       Прусак напрягся, золотые глаза на фоне черных белков стали еще ярче. Он откашлялся, словно собираясь с мыслями.       — Я думаю, для вашей же безопасности нам не стоит говорить об этом.       — Но мне нужно знать. Здесь что-то не так, и безопасность в этом деле волнует меня в последнюю очередь. Поймите, Прусак, я всю свою жизнь нахожусь здесь, в Сером Городе, в котором ничего не происходит. Каждый день я вижу эти бетонные дома, асфальт под ногами и небо над головой, и все это одного цвета! Вся моя жизнь окрашена только в один цвет – серый! — перевожу дыхание, осознавая, что впервые облекаю такой спектр эмоций в слова, — И я так больше не могу.       Прусак молчал, долго выдерживая паузу, затем он прошел внутрь, в комнату, внимательно осмотрев мою старую кровать, покрывало было покрыто шрамами ниток. Он обвел взглядом мои бежевые в цветочек обои, кое-где разбухшие от влаги. Затем он прошел на кухню и, вытащив из кармана пиджака темный предмет, хлопнул им по облезлой от времени дубовой столешнице. Я подошла и с удивлением узнала в лежащем предмете револьвер. Все стекляшки в голове сложились в причудливый мозаичный рисунок, где Прусак, вооруженный огнестрелом, бежит по улицам цвета песка своего огненного города, паля в братьев вражеского клана. Я слышала об этом из редких газет, заносимых к нам ветром. Только члены семейных кланов сейчас имели при себе разрешение носить огнестрельное оружие.       — Я скрываюсь, — сказал Прусак, направив взгляд в окно, — пристрелил важную шишку из клана Хексапода, мне приказали залечь на дно какое-то время, однако за мной образовался хвост. Верные усатые самого Адриано Хексапода следуют за мной по всей спирали городов, загнав на самую окраину. Я и не знал, что здесь вообще кто-то обитает.       — В Сером Городе тысяча обитателей, но все они рассеяны кто где, — пояснила я.       — Видимо, эти головорезы загнали и так жалкое количество простых обывателей по углам. Поэтому сейчас здесь так тихо. Никто и нос не показывает из своих районов обитания. А вы, Шанель?       — Нет, я не боюсь. А чего бояться, скажите, Прусак?       — Смерти? — ответил он.       — Смерти? — переспрашиваю. — Или жизни? В Сером Городе нет ни того, ни другого. Спустя пятьдесят лет после Черного дня мы словно застыли в стоячей озерной воде без выхода в текущую речку, плавно впадающую в могучее и безбрежное море. Бледные и дряблые, укутанные в старые грязные тряпки, что раньше назывались одеждой. Я редко встречаю кого-то из обителей на главной площади, в основном, в кривых узких улочках, в маленьких глухих двориках, со всех сторон окруженных монолитными домами, или вблизи возвышающихся до неба старых неработающих заводов, словно для посещения главных улиц им нужно особое разрешение. Ноги не гнутся, сердце учащает ритм, когда приближаешься к слишком открытому, незащищенному месту. Мы живем в мире ушедших побед, Прусак, мы и сами – ушедшая победа, жалкие останки самих себя. Мы одичалые звери – крысы – стучим когтями в темных подвалах, поворачиваем к ближайшей помойной яме в поисках пропитания, мы готовы загрызть друг друга за жалкие крохи, которые называем счастливой находкой.       Я кончила свою речь, свои пламенные высказывания, в которые вложила все свои чувства: боль, отчаяние и раздирающее сердце негодование. Я зла на весь мир за его падение.       Прусак сидел, сгорбившись, пряча свои глаза в тени нависших на лицо ржавых прядей. Молчал, и я слышала его тяжелое свистящее дыхание. Я произвела на него впечатление, но я не знаю, какие чувства он сейчас испытывал. Гнев, жалость, легкую усмешку над моим максимализмом или… растерянность? Мы оставались недвижимы какое-то время, погруженные в свои мысли, что-то укладывая на полки огромных в потолок шкафов памяти, делая свои умозаключения, принимая свои решения.       Кап-кап.       Послышался удар дождевых капель за плотным стеклом мрачной кухни. Гром неба, яркая вспышка разрезает свинцовые облака. Зашумели розовые кусты, потревоженные усиливающимся ветром.       Резкий грохот на лестничной клетке заставляет меня сильно вздрогнуть. Это гремели пустые канистры, которые каждый дождь я выносила во двор, дабы питьевая вода наполнила их, и я могла сначала вдоволь напиться, предварительно пропустив через фильтры, а затем умыть свои лицо и тело. Кто-то задел огромные железные емкости, сделав неосторожное движение, и они опрокинулись, звонко гремя в мертвой тишине пустой высотки.       Я посмотрела на Прусака, тот замер, навострив свои усики на макушке, и они острыми иглами сейчас устремились ввысь. Он поднял на меня свой взгляд, лицо его было напряжено, и все его тело как будто окаменело.       — Выход? — одними губами спросил Прусак.       Мысли в голове спутались, язык не успел за словами и телом, и я лишь неуклюже подалась вперед, к окну, махнула головой, указывая в сторону пожарной лестницы, тянущейся узкой цепью в промежутке между комнатами. Прусак быстро и бесшумно вскочил на подоконник, мигом оценивая прочность карниза и, как мне показалось, прикидывая в голове план действий. Затем он повернулся ко мне и подал руку.       Дверь в коридоре со скрипом отворилась, я услышала топот, и в тот же миг в дверном проеме появился высокий чернявый юноша с по-детски широко раскрытыми ясными глазами. Он охнул, увидев нас, рука его взмылась, пальцы крепче обхватили рукоять пистолета, но я видела. Видела, как тряслось орудие убийства в его руках, как чуть подрагивало дуло. Мимолетная задержка решила судьбу мальчишки. Меня оглушило громом выстрела. Прусак почти не целился. Запахло порохом, и теперь я уже наблюдала за лежащим на полу моей кухни мальчишкой, из груди которого сочилась темная жидкость, вязкая почти как черная нефть, единственное наше богатство.       Мою кухню наполнил тот самый аромат, который неделями пропитывал весь Серый Город. Теперь он добрался и до моего пристанища.       — Пойдем скорее, — сказал Прусак, с силой сжимая мою ладонь, — на выстрел сбегутся остальные. Нам скорее нужно скрыться.       Он грубо дернул меня за собой, вырывая из ступора, рассеивая тягучую пелену бессвязных мыслей, которые все никак не могли, а, может быть, и не хотели облекаться в слова, а те, в свою очередь, складываться в предложения. Я очнулась, нашла себя, стоя на карнизе и смотря вниз. Лишь тонкая серая полоска отделяла меня от неминуемой гибели, падения вниз, где на испещренном трещинами с проступающей травой асфальте мое тело распластается в неестественной и уродливой позе. И я точно знала, что, если я шагну, я не взлечу. Мою спину не пробьют крылья, а если пробьют, то они будут мертворожденные не сделают ни единого взмаха, и я сломанной куклой низвергнусь в пропасть.       Очнись, Шанель, это всего лишь смерть, успокаивала я себя, пока мы делали осторожные шаги к лестнице, когда хватались за ее облупленные от краски железные прутья. Ты видела смерть на своем недолгом веку и не раз. Ты видела, как умирали обитатели Серого Города от болезней, как скрючивался в предсмертной агонии тощий старик, не в состоянии более добывать себе еду. Ты видела, как твои друзья, с которыми ты провела свое детство, погибли в ожесточённой битве за питьевую воду, как другие – более сильные соседи – изодрали их тела до неузнаваемости.       Шанель, ты наблюдала за медленным угасанием своего брата, после гибели семьи нашедшего утешение в дури. А это всего лишь убийство, Шанель. Без жестокости. Раз и все. Мне стало легче и вместе с этим тяжелее, я опять вспомнила, опять прокрутила в голове все эти сцены, которые теперь ожили в моей памяти цветными фильмами.       Мы спустились, и я с облегчением почувствовала под ногами твердую устойчивую поверхность. Не сорвалась. Пахло свежестью, дождь еще продолжал накрапывать, а в выбоинах дороги уже образовались темные лужицы. Прусак нарушил молчание.       — Ну вот, а вы говорили, что о вашем жилище никто не знает, — хмыкнул он, пытаясь разрядить обстановку.       Это была неудачная шутка, и я предпочла пропустить ее мимо ушей.       — Скорее всего на том перекрестке они разделились во все направления,— добавил Прусак, не дождавшись какой-либо реакции с моей стороны.       — Теперь? — лишь спросила я.       — Вы знаете это место лучше меня, так что ведите. Нам нужно на окраину, к заброшенной лечебнице. Я спрятал там свой самоход.       Я знала каждую дорожку, каждый проем в заборе, каждый тайный лаз в многочисленных домах, у меня был разработан собственный маршрут по канализационным туннелям во все важные места Серого Города. Заброшенная лечебница – одно из этих мест, там находится большое количество ветряных генераторов электричества.       Я мигом окинула взглядом улицу, быстро примечая круглый чугунный люк, ведущий вниз, и указала на него Прусаку. Ни один мускул на его лице не дрогнул.       — Отличная мысль, — только и вымолвил он.       Прусак помог мне сдвинуть тяжеленную крышку, затем выпрямился, выжидающе уставился на меня. Я хмыкнула.       — Не доверяете?       — Лезьте первой, я обеспечу отход в случае чего.       Пожав плечами, я ухватилась за металлические поручни лестницы и начала спускаться, бросив последний взгляд на мои алые розовые кусты, взращенные с таким трудом, но с такой легкостью оставленные. Сейчас я уже не сожалела. Секунд через десять Прусак последовал за мной.       В канализационном туннеле было темно, поэтому я мигом вытащила из кармана маленький, но мощный фонарик, который вместе с другими электроприборами я заряжала от ветрогенераторов.       — Ну и запах, — Прусак сплюнул, — должно быть, он никогда не выветрится.       — Возможно.       Мы шли быстро, петляя в закоулках, сворачивая в неожиданных местах.       — Что теперь? — спросила я, прерывая молчание. — Куда отправитесь?       — Попробую залечь на дно в другом городе. В любом случае, я не могу вернуться обратно, пока не получу разрешение отца семьи.       Я не ответила. Внутри вдруг стало тяжело, сердце словно наполнилось песком. Всего два мгновения, а я уже не могу с этим расстаться. Отпустить… его. Прусак ворвался в мое существование, такой весь… другой в своем песочном костюмчике и красной бабочкой на фоне полосатой рубашки, разрезал эту линию отведенного мне времени на до и после, и я уже не могла вернуться в до. Не хотела… у меня появилась надежда.       Надежда на новую жизнь, полную энергии и жизни. Да, именно жизни. И мне казалось, Прусак мог подарить мне это. Но я не надеялась. Он не возьмет меня с собой. Хотел бы – давно предложил. Но он молчит. И я молчу. Я буду ему балластом, камнем, привязанным к его шее. Мы оба это понимаем.       Мы вылезли наружу, я на секунду зажмурилась, привыкая к тусклому свету. Перед нами возвышалось длинное трехэтажное здание, стекла были давно выбиты, кругом валялся мусор и бетонные обломки. Краска давным-давно слезла, обнажая пустое безликое нутро бывшей лечебницы.       — Я оставил самоход с подветренной стороны, — бросил Прусак, направляясь к зияющей дыре в стене.       Я последовала за ним. Обитатели давно пробили эту дыру, так называемый проход напрямик, чтобы каждый раз не обходить комплекс. Внутри стоял запах плесени и бетонный сырости. Такой мерзкий, но вызывающий чувство ностальгии. Я не знала почему, но я чувствовала что-то давнее, старое, покрытое пылью и такое… родное. Скользкое воспоминание без картинок.       Я посмотрела на стены, покрытые незамысловатыми картинками и похабными надписями, быстро находя свое творение: огромная бабочка с длинными мохнатыми усиками и прекрасными белыми крыльями. Тогда я постаралась и прорисовала каждую прожилку. Рядом красовалась надпись: «Свобода для храбрых». Я придумала ее быстро, сразу взмахнув баллончиком с черной краской. Вместе с бабочкой расположились яркая оса с широкой улыбкой и жук-короед с блестящим панцирем. Нам было тогда по шестнадцать лет.       Мы приблизились к выходу, и до наших ушей донеслись возмущенные интонации чьего-то разговора. Я посмотрела на Прусака: тот застыл в таком напряжении, что на его шее вздулась вена. Я обрадовалась, что у меня была обувь с мягкой подошвой, а Прусак всегда ходил бесшумно, поэтому наши шаги почти не издавали эха. Я прислушалась.       — А он точно придет? — негодовал один.       — Точно, — басом ответил второй, — он спрятал здесь свой самоход, прикрыл его металлическим листом, наивный. Думал, мы не найдем!       — Одноглазый говорит, что этого ублюдка прячет здесь какая-то девчонка.       — Правда? У него есть знакомые даже в этой забытой дыре?       — Ага. Пытались следить за ней две недели, но она вечно куда-то ускользала. Так и не вызнали, теперь здесь караулить послали. А он, может, он и не явится.       Сердце ухнуло от осознания того, что за мной следили, а я даже не смогла вычислить. На сколько же они скрытны?       — Явится. Одноглазый сегодня утром прислал сообщение на мой коммуникатор.       — Ну, раз Одноглазый сказал… ладно, устал я здесь торчать, пойду отолью…       — Давай, только быстро!       Прусак схватил меня, прижимая к себе. Мы бесшумно отодвинулись от прохода, затаившись в мраке обрушившейся балки. Послышались шаги. Я чувствовала теплое дыхание Прусака у себя на макушке, его сильные руки, крепко держащие меня. Сердце заколотилось за грудиной, колени задрожали, а ладони стали одновременно ледяными и потными.       В проходе появился высокий силуэт бандита. Он оглянулся, не особо задерживая взгляд на чем-то определенном, будто делая это просто для галочки, затем ленивой походкой отошел вглубь, скрываясь в тени. Я услышала скрежет расстегивающейся ширинки и последующий за этим характерный звук. Прусак мгновенно вытащил револьвер. Я зажмурилась. Он еле слышно приказал мне закрыть уши ладонями. Начиналось нечто.       Прогрохотал выстрел, диким эхом ударяясь о голые стены. Уже мертвое тело тяжелым грузом глухо ударилось о пол. Снаружи послышался рык. Прусак с силой оттолкнул меня, и я, подвернув лодыжку, неуклюже откатилась в сторону. На свету показался коренастый бандит с густой щетиной, одетый в черный полосатый костюм.       — Ах, вот и ты,— ядовито процедил он, пережёвывая в зубах тонкую самокрутку.       Его рука сжимала блестящий стальной пистолет. Прусак и бандит стояли, направляя оружие друг на друга.       — Пру-сак, — медленно продолжил оппонент, вновь перетаскивая самокрутку на другую сторону рта, — тот самый Прусак, выпустивший пулю в лоб самому наркобарону Балтассаре, держащему в страхе весь черный рынок Ривы. И как тебе удалось?       — Просто повезло-с, — ответил Прусак в своей старой манере, и я готова была поклясться, что насмешливая улыбка сейчас легла на его губы.       Это было в его стиле.       — Хех, а сегодня повезло мне, — бандит прыснул, сплёвывая зажеванную самокрутку.       Злой блеск в глазах бандита острым ножом пырнул меня в спину, толкая, заставляя подскочить с места, броситься вперед, не обращая внимания на ноющую лодыжку. Я оттолкнула Прусака. Выстрел. Я вновь зажмурилась, стискивая зубы, держа внутри вырывающийся крик. Дикая, ужасающая боль прожгла плечо. До слуха донеслись громкие чертыханья и снова гром выстрела. Я упала, больно ударяясь коленями, с трудом открывая веки. Бледный, взволнованный Прусак с широко распахнутыми глазищами пялился на меня. В опущенной руке поблескивал револьвер, из дула которого курился сизый дымок.       — Шанель, — прошептал Прусак, подбегая ко мне. — Зачем?       — Не спрашивайте, — прохрипела я в ответ, — не знаю. Возможно, я уже просто не смогу находиться здесь. Без вас… без тебя. Я давно, слишком давно обитаю одна. Я уже почти привыкла... как в мое жалкое существование вторгся ты со своими новыми ощущениями, с адреналином, выбрасывающимся в кровь. Но ты уходишь, покидаешь меня навсегда. Возьми меня с собой, а если нет – убей. Ты уже покормил бездомную собаку, погладил ее, она уже надеется, что ты возьмешь ее к себе жить.       Прусак молчал, разглядывая меня, но мысли его были где-то далеко. Я потрогала саднящее плечо и почувствовала на руке теплую жидкость. Я готова к смерти. Семью я не помнила, а брат с Осой и Жуком уже давно дали жизнь моим кровавым розам.       — Потерпи немного.       Я вздрогнула. Голос Прусака был тверд и спокоен, лицо стало абсолютно бесстрастным.       — Отъедем немного на восток, там есть небольшая лесопосадка, — продолжил он, — там я займусь твоей раной.       Сердце подпрыгнуло, я не смогла сдержать улыбку. Но вскоре снова нахмурилась, скорчившись от боли.       — Прусак, они найдут нас по следам от самохода на земле, — сказала я, увидев огромные шины его средства передвижения.       Он подошёл к трупу, которого я старалась избегать взглядом, вытащил у того из кармана маленькое серое устройство. Его длинные тощие пальцы забегали по сенсорному экрану.       — Найдут, — ответил Прусак, засунув коммуникатор обратно в карман полосатого костюма, — но будет уже поздно.       Летев на бесшумном самоходе, я обернулась, кинув последний взгляд на Серый Город. Место, которое я покидаю. Навсегда. Приглядевшись, на фоне лечебницы я заметила фигуру. Мне привиделось, будто у самого края там стояла и смотрела мне вслед маленькая, худосочная Ева с дымчатыми волосами и безжизненными глазами. Я уезжала, а она оставалась. Два воплощения этого города: живое и мертвое. И сейчас я забирала вместе с собой остатки жизни, оставляя Серый Город разлагаться, рассыпаться в прах.       Синяя стекляшка, висящая на шее, неожиданно обожгла кожу холодом, и я схватилась за нее здоровой рукой, сжимая в кулаке, пытаясь согреть, хотя ладонь моя тоже была ледяной.