Богиня Артемида умеет любить

      Однажды отдыхала в прохладных тенистых гротах прекрасная богиня Артемида, уверенная, что никто не сможет там нарушить ее покой. Несколько дней до этого вечно юная и веселая богиня носилась по тенистым лесам и по залитым солнцем полянам, охотясь на дичь, держа в руках своих извечных спутников: славный лук да прочный колчан с разрушительной мощи стрелами. И как всегда случалось, никто не мог спастись от ее пронзающих в самое сердце стрел: ни робкая лань, ни быстроногий олень, ни разъяренный кабан.       И сейчас сидела она, стругала новые стрелы из расколотого массива дерева. Вдруг Артемиду привлек шум, доносящийся откуда-то снаружи грота. Выглянув из-за скрывающих ее камней, она увидела купающегося в подземном озере юношу. Обнаженный, он медленно заходил в воду, напевая при этом веселую мелодию, какую обычно любят играть Музы на своих лирах. Зайдя достаточно далеко, юноша быстро поплыл, гребя сильными руками.       Разгневалась Артемида, что кто-то посмел нарушить ее покой, достала лук и натянула стрелу. Но в последний миг, когда не знающая промаха стрела богини сорвалась с тетивы, юноша нырнул, избегая неминуемой смерти. Удивилась богиня, ведь никто и никогда не мог спастись от ее смертоносных стрел. Натянула она стрелу заново, и во второй раз юноша увернулся, спрятавшись из поля зрения за выступающими скалами. Сильно разозлилась Артемида и в третий раз запустила стрелу. И снова юноша смог избежать страшной участи, в последний момент ныряя глубоко в озеро. Вдоволь накупавшись, он вышел, и богиня заметила невдалеке сложенную одежду, поверх которой лежали колчан со стрелами и ясеневый лук, склеенный рыбьим клеем.       Я открыла глаза. Странный и невероятный сон постепенно покидал мой разум, оставляя после себя горькое послевкусие. Слух вернулся ко мне, врываясь грохотом быстрых ударов по рельсам колес. Мы находились в поезде. Я посмотрела на потолок, наблюдая за бесконечной гонкой света и тьмы. Видимо, мы уже добрались до старых туннелей, ведущих в Риву.       Я заметила одну вещь, которая совсем не приходила мне в голову ранее. Я слишком отличалась от обитателей городов, которые нам приходилось посещать на пути, и с приближением к центру спирали расхождение становилось все заметнее. Я так мечтала избавиться от налета Серого Города, но каждый раз лишь только приносила его часть в другие места. Я чувствовала себя сырой и прогнившей, пропахшей нафталином крупицей Серого Города. Так было и с Зионом, и со Старым Дубом, и с Ривой. Мы прибыли сюда ночью, но я сразу ощутила эту иную атмосферу города.       Мы вышли на одну из улиц, все окна пятиэтажных домов были черны. Я посмотрела под ноги, рассматривая в свете переносного фонаря вымощенную брусчаткой дорогу.       — Чувствуешь? — спросил Прусак, с легкой улыбкой осматривая меня.       — Да.       — Чем ближе мы к Алому Зубу, что находится в центре спирали, тем сильнее будешь это чувствовать.       И правда. В воздухе витал этот ни с чем не сравнимый запах. Запах жизни. В моей голове взорвались тысячи голосов, сотни разговоров, десятки образов, эхом отражаясь о бетонные стены моего сознания. Я шла по дороге путями всех этих жителей. След в след. Поворачивалась по сторонам, как делали это много раз до меня другие. Дышала их неизвестное количество раз пропускаемым через легкие воздухом. Это было настолько необыкновенно, что у меня даже перехватило дыхание. Мне было шумно в этой ночной тишине.       Прусак тихо отворил входную дверь, и мы вошли в его убежище.       — У нашего клана в каждом городе по штаб-квартире. Кроме твоего, конечно же,— ухмыльнулся Прусак, пропуская меня вперёд.       Внутреннее убранство меня не впечатлило, наверное, потому что меня трудно удивить материальным и приземленным, таким как порода дерева кухонного стола или орнамент покрывала на кровати. Это место просто было лучше, чем моя каморка. Больше, чище, ярче и «цветнее». Штаб-квартира была отделана в основном в оранжево-красных цветах. На стенах висели ковры с верблюдами, путались бахромчатые шторы на окнах, на кроватях вздувались высокие перины. В одном из углов на небольшой подставке в позе лотоса сидел бронзовый человек, толстый и лысый. Лицо его было блаженно, черные глаза из-под прикрытых век были устремлены прямо на меня.       Прусак выделил мне отдельную комнату, достав из шкафа новую одежду, такую же оранжево-красную, как его штаб-квартира. Впервые за несколько дней мне пришлось пойти в ванную. То самое место, которое никогда не использовалось в моей каморке. Я не сразу сообразила, как всем этим управляться, однако мыть себя под струящейся теплой водой душевой лейки было в разы приятнее, чем обливать себя ковшом с нагретой за день на улице дождевиной.       Закончив, я перешагнула через бортик ванной, поставив ступни на сухое полотенце. Краем глаза я заметила свое отражение в старом, покрытым слоем пыли зеркале. Выглядевшее словно чужим, мое бледное от недостатка солнца тело с выступающими ребрами и костями таза, с выпирающими ключицами и острыми локтями. На плече выделялась повязка, синяки на коленках и бедрах уже желтели. Бело-серые волосы, неровно остриженные, едва доставали до плеч. Я с отстраненным интересом осматривала свое острое лицо с высокими скулами, с длинным узким носом, с едва заметными веснушками на щеках. Серые густые брови нависали над черными глазами, делая взгляд еще более холодным и тяжелым. Мохнатые усики на макушке изогнулись в причудливой дуге, придавая заинтересованный вид.       Звук открывающейся двери, и в проеме я ловлю удивленного и растерявшегося Прусака. Гладкие жгуты, исходящие из ржавого поля на его голове, вытягиваются струной, слегка подрагивая.       — Я думал, ты уже вышла, — чересчур быстро бросает он и захлопывает дверь.       Лицевые мышцы вздрагивают, и я вижу, как Шанель в зеркале улыбается, глядя на меня своими бездонными черными дырами в глазницах.       Ночью мне не спалось. И, возможно, я могла бы списать свою бессонницу на ночлег в новом, незнакомом месте, однако во всех местах до этого мне удавалось заснуть практически мгновенно. Сейчас же я ворочалась, подбирая удобное положение, однако забвение упрямо не хотело накрывать меня с головой.       В штаб-квартире было... слишком спокойно. Я привыкла засыпать с чувством постоянной опасности, готовая проснуться среди ночи от любого подозрительного шороха. Сейчас же мне не давало уснуть, как бы это иронично не звучало, ощущение безопасности. Это как привыкнуть засыпать под вечный шум улиц, а в полной тишине ощущать смутную тревогу. Я поднялась, укутываясь в одеяло, окончательно приходя к выводу, что так я точно не усну.       Дверь в комнату Прусака была приоткрыта. Сквозь щель мне открылись нависающие на лицо ржавые пряди и мерно вздымающаяся грудь. Прусак спал. Действительно спал как всякое живое существо, хотя по отношению к нему это определение казалось необычным и противоестественным.       Он был для меня загадочным полубогом, совсем как тот бронзовый толстяк в углу, блаженно прикрывающий глаза. Его мысли были для меня непостижимы. Мне казалось, что я не была достойна его, такого могучего и священного. Сейчас же, нависая над ним, глядя в его простое, безмятежное лицо обычного смертного, я понимала, насколько к нему близка.       Просто он – красный, я – бело-серая. И он почти всегда улыбается, а я – нет.       Прусак не просыпается, лишь немного ворочается, хмурится, однако веки не дрожат. Значит... значит ли это, что он мне доверяет? Что не боится ножа в спину с моей стороны? Я сажусь на ковер, прислонившись к изголовью кровати. Прусак поворачивается, и я ощущаю над ухом его теплое дыхание. Прислушиваясь, я закрываю глаза. Ритм сердца в груди немного учащается.       На следующий день мы вышли на улицу. Рива уже давно шумела жизнью. Мы прошли несколько кварталов, направляясь к знаменитейшему чёрному рынку города. С приближением к торговым рядам количество жителей увеличивалось: кто-то медленно прогуливался, болтая о ерунде, кто спешил, размахивая рукой в такт движению, кто-то и вовсе работал, таская огромные решётчатые ящики с фруктами, тканями и покрытым брезентом неизвестным содержимым. Мы вышли на центральную улицу. Глаза не знали, куда смотреть, всё время разбегаясь, цепляясь то за одно, то за другое. У грузного мужчины с протезом вместо левой руки лежали на прилавке генераторы различных размеров, объёмов и мощностей. У следующего – худосочного паренька с реденькой бородкой – небольшие кейсы-холодильники с надписями «почки», «сердце», «поджелудочная» и тому подобное. Мы прошли мимо нескольких закрытых палаток. У входа одной из них стояла пожилая женщина в платье из перьев. Лицо её было суровым и высохшим, словно из него высушили всю влагу.       — Эй, Рыжий! — крикнула она, сверкнув ядовито-зелёными глазами.       Прусак обернулся, улыбаясь женщине своей привычной наигранно-учтивой улыбкой.       — Да, мадам Тюссо?       — Я думала, ты ещё не скоро сунешь свои усы в Риву. Кто это с тобой?       Она указала костлявым пальцем на меня, хотя её ядовитые глаза остались приклеены к лицу моего спутника.       — Это твоя подружка? — спросила мадам Тюссо, не дождавшись ответа на свой предыдущий вопрос.— Хочешь провернуть выгодную сделку? Она просто прелестна, а ты знаешь, сколько я предлагаю за таких.       — Странные у вас шутки, мадам,— отвечает Прусак прежде, чем я успеваю возмутиться, и мне кажется, что я слышу скрип его зубов.— Вы же знаете, я не торгую живым товаром. Я хоть и отброс, но не до такой степени.       Он с улыбкой принимает возмущённое «Грубиян!», которое мадам Тюссо бросает ему прежде, чем мы успеваем отвернуться и уйти. Я напоследок смотрю на эту торговку, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше холода и презрения. Она просто моль, что питается человеческими жизнями.       — Она действительно хотела меня купить?       Прусак поворачивает голову, кажется, роняет челюсть.       — Её цель была немного в другом, она хотела лишь проверить полученные от своего информатора сведения по поводу непредвиденного пополнения моей команды, до этого состоящей лишь из одного человека. Хотя за тебя ей пришлось бы раскошелиться на очень приличную сумму.       — Не пришлось бы. Этой грязной суке не хватит и всех драгоценностей мира, чтобы купить меня.       Прусак споткнулся и чуть не полетел вниз. Я схватила его за плечо, пытаясь удержать. Он медленно повернулся ко мне, и я увидела его огромные как чашки золотые радужки на черных белках. Через мгновение его губы растянулись в широкой, придурковатой улыбке.       — А вы умеете удивить, мадемуазель.       Хмыкаю. Этому рыжему красавчику ещё предстоит много обо мне узнать, и я не откажу себе в удовольствии каждый раз наблюдать это вытягивающееся лицо. Мы идём какое-то время дальше в молчании. Мне становится неловко, и я, сама не понимая почему, завожу новый разговор.       — Если это чёрный рынок, который держал в страхе наркобарон Балтассаре, то не опасно ли нам просто так здесь гулять?       — После смерти Балтассаре клан Хексапода не смог продержать свою целостность и сохранить прежнее влияние. Чёрный рынок быстро выбрался из лап зависимости. Теперь его власть принадлежит таким важным шишкам, как мадам Тюссо. Сейчас здесь безопаснее, чем когда-либо. Никто не посмеет пойти против мадам. И мы здесь не гуляем.       — Подожди, как там было в той книжке, которую я читала по дороге сюда.— я наигранно нахмурилась, будто припоминала содержание,— Мы направляемся к твоему хорошему знакомому?       — Можно было и без сарказма. Я не виноват, что такой предсказуемый.       Пройдя несколько торговых рядов и павильонов, мы вышли на окраину рынка, где расположился огромный полосатый шатёр. Снаружи немного толпился народ: двое мужчин в чёрно-белых костюмах курили самокрутки, тихо разговаривали. Рядом стояла женщина в длинном потрёпанном платье грязно-малинового цвета, украшенном рюшами. Лицо её было рябое и уставшее, губная помада немного стёрлась в уголках губ. Она молчала, совершенно не принимая участия в беседе, будто содержимое разговора её совсем не интересовало. Мы прошли мимо, и, хоть эта троица не бросила на нас ни единого взгляда, я нутром чувствовала всё их внимание, сосредоточенное на нас. Я невзначай сжала руку Прусака, надеясь, что этот жест ускользнёт женщины. Мы всегда ловим цепким взглядом такие вещи. Прусак сжал мою ладонь в ответ.       Внутри шатра стоял полумрак, было прохладно и очень людно. Глаза быстро привыкли к отсутствию какого-либо источника света. Мы продвинулись внутрь, осторожно проталкиваясь сквозь толпу. Я увидела подсвеченный постамент в середине, напоминающий сцену. Прусак вытянул шею, пытаясь кого-то высмотреть в темноте.       — Подожди немного,— сказал он.— Можешь пока насладиться представлением.       И он, выпустив мою руку, покинул меня, уйдя куда-то в сторону, быстро растворяясь в толпе. Я продвинулась ближе к импровизированной сцене, на которой уже происходило некое движение. Звучный удар по барабанам оглушил публику, призывая к тишине. Разговоры сбавляли громкость, превращаясь в шепотки, но и те вскоре исчезли, когда ритмичная и звонкая барабанная дробь объявила начало представления.       Несколько артистов резко и неестественно поднялись на сцену, все одинаково хромая на одну ногу. Цветная одежда с ромбами, кругами, треугольниками и прочими геометрическими фигурами золотом поблёскивала в свете прожекторов. Первым вышел мощный атлет в красно-синем трико, следом за ним воровато оглядевшись по сторонам выпрыгнул долговязый шут в длинном колпаке. На лице у него был грим: белила, синие круги вокруг глаз и огромный красный рот. Атлет сел на табуретку в углу, застыв, словно монолит. Шут достал из карманов шарики, ловко, но механически подкидывая их в воздух, жонглируя. На сцену выбежали два одинаковых парня, один сразу же упал в шпагате, другой – прогнулся в спине, доставая ладонями пола. Они мигом поднялись, принимая новые, более сложные позы, вставая в поддержки, и всё это под дикий бой барабанов. Никто не хлопал, не ликовал, не охал и ахал. Все стояли в молчании, смотрели на сцену.       Оглушающий удар тарелок звонким эхом прошёлся по шатру. Артисты вдруг куда-то пропали, все, кроме атлета, продолжающего неподвижно сидеть на своей табуретке. Я увидела хрупкую девочку в маске на всё лицо, она поднималась на сцену в одних коротких шортиках и майке. Она катила рядом большой синий шар, чуть придерживая его рядом двумя пальчиками. Девочка остановилась посередине, медленно поворачиваясь к нам и выкатывая шар перед собой. Она не поднимала лохматой головы, всё время держа её немного опущенной. Девочка-гимнастка забралась на шар, застыв в попытке сохранить равновесие. Её ноги с острыми коленками, дрожа, выпрямились. Она грациозно покачивалась на шаре, будто бы репетируя номер для представления. Рядом сидел на табуретке атлет, словно слившись с предметом, став одним целым. Девочка – движение и изменчивость, мужчина – статика и постоянство. И было в этом контрасте что-то драматичное. Как этот мир.       Гимнастка слегка наклонила корпус, расправив свои изящные руки, одна ножка осталась на шаре, другая поднялась в сторону, принимая позу арабеска. Девочка была похожа лебедя или ласточку, или на какое-нибудь другое не менее грациозное и прекрасное существо. Может быть, даже бабочку. Мне показалось, мы с ней чем-то похожи.       Грохот упавшей и расколовшейся деревяшки вдруг сбивает ритмичную гармонию барабанов, внеся неприятный диссонанс, резко возвращая на землю после почти полного растворения в представлении. Я смотрю на гимнастку, не в силах оторвать взгляд. Становится дурно. Я чувствую, как тело пробирает озноб. Руки не двигаются, словно из них высосали все силы. Ослабли настолько, что я даже не в состоянии пошевелить пальцами. В голове – ужас. Безликое, плоское лицо повёрнуто прямо в мою сторону. Оно смотрит на меня, наблюдает, следит, оценивает... На полу валяется расколотая на две части маска, что не скрывала под собой ничего. Гладкую плоскость. Гимнастка, которой я восхищалась, в которую я успела влюбиться, оказалась без лица. И без души. Я приглядываюсь к едва заметным швам искусственного тела и чувствую, как мои ладони потеют. Она – кукла, атлет рядом – тоже кукла, и остальные, жонглёр и акробаты, выступавшие до этого – куклы. Искусственно созданные игрушки, предназначенные вечно крутиться и вертеться перед публикой, которая им даже не хлопает. С моего лба скатывается солёная капля влаги. Мне вдруг тесно, неуютно и страшно в этой толпе. Все вокруг мне теперь кажутся такими ненастоящими, давно умершими и ставшими куклами, моей личной иллюзией. На мгновение мне кажется, что я сплю, и это всё мой обычный кошмар, однако легче не становится. Она без лица. И я сравнила её с собой. Почему она без лица? Мне хочется упасть на колени и закрыть ладонями лицо, закричать, не видеть больше это чудовищное ничто прямо перед собой. Но тело не слушается. Мне кажется, что толпа пододвигается ко мне, с каждым мигом всё ближе и ближе. Эти мёртвые существа без лиц хотят схватить меня, трогать за руки и ноги, хватать за волосы, вырывая мохнатые усики. Паника охватывает меня, и я захлёбываюсь в её ужасе.       Кто-то хватает меня за холодную и неподвижную руку, резко дёргает на себя. Ноги еле сдвигаются с места, тело тяжело поворачивается. Я не вижу, куда меня тащат. Перед глазами – тёмная пелена с мерцающими мушками. Голова кружится, и я чувствую подступающую тошноту. Мне кажется, я сейчас упаду в обморок. Мне всё ещё страшно.       — Шанель! — сквозь ультразвук в ушах слышу знакомый голос.       Я что-то мычу, пытаясь подать хоть какие-то признаки жизни. Вдруг нос и рот накрывают чем-то сухим и тёплым, кажется, ладонью. Ещё две руки обнимают меня за талию. Я пытаюсь отпрянуть, я же задохнусь, но другая ладонь, прижавшись к затылку, не даёт мне этого сделать. Мне приходится дышать сквозь его руку, с каждым разом всё сильнее и сильнее вздымая грудь. Каждый вздох даётся мне очень тяжело. Я чувствую, что меня усаживают на холодный пол. Через несколько мгновений ладонь убирается, но только чтобы после удара специфического запаха в нос накрыться заново. В глазах сразу же проясняется, уши больше не закладывает, и головная боль уже не досаждает с такой силой. Передо мной оказывается Прусак, и мы сидим на полу в ярко-освящённом импровизированном коридоре, стены которого были сделаны из очень плотного брезента.       — Теперь сама,— говорит он, убирая ладонь. — Панический стресс имеет простую природу – он случается из-за гипервентиляции и избытка кислорода. Поэтому нужно просто подышать в сложенные ладони, выдыхая и вновь вдыхая углекислый газ. Поняла?       Киваю и делаю всё, как сказал Прусак. Он вдруг достаёт из карманов две оправы очков и показывает мне. Обе чёрные, металлические, солнцезащитные с различием только в том, что стёкла оправы, лежащей в правой руке, были круглыми, а в левой – прямоугольными.       — Ну как? — спрашивает Прусак, — Эта или вот эта?        Спрашивать про какие-то оправы в такой момент? Он, что, серьёзно? Я чувствую, как меня плавно выносит с комичности ситуации.       — Эта,— глухо отвечаю, киваю в сторону очков в круглой оправе.       — Мадемуазель, у вас утончённый вкус! Я тоже к этим склонялся. А, и ещё...       Опять войдя в свою старую манеру речи, Прусак надевает чёрные круги на нос, выкидывая не одобренный мною экземпляр, отодвигает рукав и демонстрирует мне золотые часы с шестерёнками под стрелками. Застывшими.       — Как вам? Они не ходят, знаю, но ведь это неважно-с! Главное – это то, что они хорошо на мне сидят! Посмотрите, как они сочетаются с моим костюмом и цветом волос. По-моему, отлично-с!       Сломанные наручные часы лишь только для стиля и красоты? Я вдруг понимаю, что абсурд на его руке и всей этой ситуации очень подходят самому Прусаку и... нашему сочетанию. Сочетанию белой бабочки и рыжего таракана.       — Ты барахольщик!       Мне хочется смеяться. Встаю и отряхиваюсь от пыли. Прусак остаётся сидеть на корточках, глупо улыбаясь. Я не понимаю, чему тут можно радоваться. И тут меня осеняет. Моя паническая атака прошла! И всё это благодаря рыжему хитрецу, сконцентрировавшему моё внимание на мелочах. Прусак так просто и незаметно вывел меня из состояния ужаса и паралича.       — Пойдём, — говорит он, поднимаясь. — Я ещё не закончил дела. Лучше уж ты будешь со мной.       Мы шагаем вдоль коридора, в конце которого находится закрытый висячими деревянными прутиками вход. Войдя, тут же оказываемся внутри небольшой не очень светлой комнаты, стены которой были сделаны из дешевых древесно-спружечных плит. В середине расположены два мягких дивана, между ними деревянный столик. На одной из стен висит огромный экран, вещающий всё происходящее на сцене и в зале шатра.       Нас поприветствовал сидящий на диване молодой парень, с виду довольно сильно смахивающий на те куклы, что выступали на сцене. Курчавые каштановые волосы казались давно не приводившимися в порядок. Два больших серо-синих глаза на сером лице были ни тёплые, ни холодные. Нейтральные. Тонкий рот изогнулся в меланхоличной и загадочной улыбке. Юноша был одет в длинное розово-фиолетовое пончо, украшенное геометрическими узорами, и мешковатые штаны. Он выглядел мрачно в полумраке.       — Продолжим? — сказал Прусак, присаживаясь на диван и жестом предлагая мне примоститься рядом с ним.       — Моё имя Пио,— представился юноша,— и я создатель тех чудесных созданий, коих Вы, незабвенная Шанель, имели честь наблюдать. Прошу прощения за тот инцидент, он получился очень жутким.       — Пио занимается поставкой роботизированных кукол различного применения для моего клана и многих высших чинов Алого Зуба,— пояснил Прусак.       Я сморщилась, услышав это «различного применения». Применение у рабов, пусть и неживых, всегда одно – служить хозяину. Конкретные задачи могут варьироваться в зависимости от желаний господ, но суть всегда остаётся той же. Мрачный творец кукол, кажется, угадал мои мысли. Он с интересом посмотрел на экран.       — Эти циркачи – мои лучшие творения. Они могут веселиться и веселить других. Никто, правда, не смеётся из публики, и я могу их понять. Разве может такой мрачный и страшный художник как я создать нечто весёлое и радостное, как цирковой шут или гимнаст?       — У вас получилось очень специфичное представление,— говорю я, вспоминая спектакль.       Пио поворачивается ко мне, и его глаза на миг становятся очень грустными и печальными. Он слегка улыбается мне.       — Вы про Эмигди? Это не я, кто её создал. Я нашёл её на местной свалке шесть лет назад, сломанную и старую. Она уже была такой, и всё, что мне оставалось делать, это починить её. Мне кажется, что человек или те существа, коими мы являемся, без лица — это словно существа без прошлого. Я не знаю откуда она, кем была создана и для чего служила. Художники всегда вкладывают частицу себя в свои творения, особенно, в такие вещи, как лица. Я бы узнал создателя во взгляде, в морщинках, в изгибе губ или форме носа. Но лица нет.       — Зачем же ты её оставил, Пио?— спросил Прусак.— По крайней мере, ты мог бы сам придумать ей лицо.       — Не всё так просто, Рыжий. Я много раз пытался придумать ей лицо, но у меня ничего не получалось. Сначала я хотел сделать ей детское и невинное лицо, но тогда Эмигди стала бы чересчур ранимой и неуверенной. Не то выражение для циркачки. Затем я подумал, а почему бы тогда не сделать её радостной и задорной. Но и тогда эта девочка была бы уже не собой, слишком беззаботной и легкомысленной. Я пробовал разные эмоции, но каждый раз Эмигди чего-то не хватает. Нет такого лица, которое бы ей подходило. Возможно, и её настоящий создатель так считал.       — Но ты смог придумать имя, верно?       — Нет, не смог. Это имя было нацарапано на её груди. Я смотрел значения, с одного сейчас уже мёртвого языка Эмигди расшифровывается как полубог.       — Очень занятно.       — Я думаю, — начала я после минутного размышления,— что всё, что у нас на лице, есть отражение прожитой нами жизни и полученного вследствие опыта, наших радостей и горя, приобретений и потерь. У Эмигди есть лицо, просто оно ничего не выражает.       — Лицо куклы – его отсутствие? — с интересом задал вопрос Прусак.       Я задумалась. Мы действительно в чём-то были похожи с этой гимнасткой на шаре, и сейчас это сходство было ярче всего. Но я никак не могла понять, в чём же состоит эта похожесть.       — Это была замечательная беседа,— после минутного молчания заговорил Пио, романтично, но загадочно улыбаясь. — Однако, пора и приземлиться. Рыжий, вот документы, которые мне передал Теобальди. Проверь.       Прусак быстро распаковал запечатанный конверт, немного приоткрыв содержимое. Принялся считать листы. Я старалась не смотреть, однако краем глаза уловила фотографии в уголках листов. Несомненно, это были досье. Интересно, на кого? Но если Прусак не желает мне сообщать об этом, я не буду даже спрашивать. В конце концов, это совсем не моё дело.       — Семнадцать. Это всё?       Пио кивнул. Мы поднялись со своих мест, чтобы попрощаться.       — Знаете, мадемуазель, — тихо сказал Пио, когда я уже стояла в проходе. — Ваше лицо также ничего не выражает.

***

      Мы сидели за небольшим столом в маленькой, заставленной хламом кухоньке. В штаб-квартире Ривы имелось много чего съестного: в подвале мы нашли несколько коробок с консервами, два мешка муки и пять мешков различных круп. Прусак сказал, что пшеницу, рожь, просо и сою сейчас выращивают в специальных теплицах и инкубаторах, поэтому эти вещи на вес золота в наши дни. Ценнее, чем даже жизнь любого из нас. Я выбрала на ужин пшённую кашу, хотя ни разу в жизни не пробовала ни каш, ни пшено. Приготовленное блюдо оказалось клейкой массой бело-жёлтого цвета, довольно слабое на вкус, но оно было горячим, поэтому мне понравилось. Горячая еда всегда вкуснее холодной. Прусак заварил несколько пучков сушёной душицы и зверобоя, и сейчас мы пили, как он сказал, целебный чай. Пили и молчали.       По его лицу было понятно, что он хочет поскорее запереться в своей комнате, достать запечатанный конверт и полностью погрузиться в изучение представленных там досье. Однако, то ли из вежливости, то ли ещё по какой причине он сидел сейчас напротив меня, решительно не зная что сказать.       — Иди.       — Что? — опешил Прусак.       — Не притворяйся. Я же вижу, что тебе не терпится уже. Можешь идти, я не держу.       — Но...       — Давай уже.       Он вскочил с места, уже собираясь уходить, однако на миг остановился, почесав лохматый рыжий затылок. Взглянул на меня виновато, не зная, благодарить ему меня сейчас или не стоит. Потоптавшись в проходе и не найдя ответа в моём взгляде, он спешно вышел. Мне ничего не оставалось делать, кроме как откинуться на спинку стула, прикрывая глаза, устало выдохнуть. В штаб-квартире было душно, а мне бы хотелось перед сном освежиться. Выйдя в коридор, я кинула взгляд на висящий на крючке песочный пиджак Прусака. Интересно, подумала я, а что он носит в карманах. Эта безумная мысль так неожиданно ударила в голову, что я не смогла удержаться и сунула руку в карман пиджака. Нащупав нечто металлическое и острое, я вытащила и осмотрела находку. Большая позолоченная шестерня, зубчатое колесо. Это тоже элемент стиля? Зачем ему носить в кармане подобные вещи? Может, это его талисман на удачу. Покрутив в руке, я вышла на улицу.       Прохладный ночной ветер атласной тканью заскользил по щекам, волосы немного растрепались. Я шла медленно, не отказывая себе в удовольствии глазеть по сторонам. Улицы стремительно пустели, редкие прохожие, будто бы случайно где-то засидевшись, сейчас тоже спешили по домам. Это было так странно: видеть жителей, спокойно ходящих по главным улицах, не крадущихся тёмными закоулками и двориками. После Чёрного Дня большие города и мегаполисы потеряли свою ценность, теперь жизнь кипела в таких вот крохотных городишках с пятиэтажными домиками вроде Ривы. Я вдохнула, насладившись свежестью ночного воздуха. Интересно, а увижу ли я ещё солнце меж облаков? Будет ли это на моём веку, или же данное явление повторится лет эдак через двести? Задумавшись, я свернула с главной улицы в закоулок между домов. Споткнувшись о проржавевшую железную крышку мусорного бака, я чуть было не полетела вниз. Меня вдруг схватили сзади, а к лицу приложили пропитанную чем-то тряпку.       На горе Олимп всегда царил мир и покой. Никогда здесь не бывало зимы и морозов, не проливались дожди и не дули ветры. Золотое сияние днем и ночью разливалось вокруг. В роскошных золотых дворцах, которые построил мастер Гефест, жили бессмертные боги. Пировали и веселились они в своих золотых чертогах. Но и о делах не забывали, ведь у каждого из них были свои обязанности. Вот и сегодня позвала всех Фемида, богиня закона, на совет богов. Захотелось Зевсу обсудить последние события в мире людей.       Сидел великий Зевс на золотом троне, а перед ним в просторном зале разместились все остальные боги. Возле его трона, бессменно, богиня мира Эйрена и постоянная спутница Зевса Ника, крылатая богиня победы. Тут же и быстроногий Гермес, посланец Зевса, и мудрая богиня-воительница Афина. Сияла своей божественной красотой прекрасная Афродита, богиня любви.       Опаздывал как обычно вечно занятый Аполлон. Но вот и он подлетел к Олимпу. Три прекрасные Оры, которые охраняли вход на высокий Олимп, уже приоткрыли перед ним густое облако, чтобы освободить ему путь. И он, сияющий красотой, сильный и могучий, закинув за плечи свой серебряный лук, вошёл в зал. Радостно поднялась ему навстречу его сестра – чудесная богиня Артемида, неутомимая охотница.       Последней в зал вошла величественная Гера, в роскошно украшенных одеждах, изумительная, золотокудрая богиня, жена Зевса. Все боги встали и почтительно поприветствовали великую Геру. Она опустилась рядом с Зевсом на свой великолепный золотой трон и прислушалась к тому, о чем говорят бессмертные боги.       Сегодня Зевс был хмур и мрачен, метал одну за другой свои ослепительные молнии. Гром сотрясал всю Землю.       — Бессмертные боги Олимпа, опечален я тем, что люди перестали чтить нас. Больше не приходят в храмы, чтобы возносить молитвы, не приносят подшений. Мы им не нужны.       — Покажем им, как мы сильны и страшны в гневе! Давайте накажем людей! — вскричал Арес. — Попросим Эриний, трёх жестоких богинь мести, спуститься на Землю. Или отправимся к богине помрачения ума и несчастья Ате.       — Люди и так уже настрадались, не стоит давать им ещё больше бед,— промолвила добрая Гестия, богиня домашнего очага.— Давайте одарим их хорошим урожаем и множеством здоровых детей, и тогда люди поймут, какие мы великодушные и вновь начнут нас почитать и любить.       — Может, достанем эликсир, и женщины не смогут рожать детей несколько лет,— многозначительно посмотрев на своего мужа, предложила Гера.— Тогда люди вновь обратятся к нам.       Зевсу не понравилось то, что сказала его жена.       — Тогда превратим их в самых мелких тварей, какие только живут на Земле,— сказала Деметра.— Таких, что ползают у нас под ногами и летают в воздухе. Лет эдак на десять, чтобы люди покаялись в своих грехах, чтобы молили о пощаде.       Многим богам пришлось по душе предложение Деметры. Послали они Гермеса к Аиду, богу подземного царства, с просьбой сотворить эликсир, чтобы сделать всех людей самыми мелкими тварями. У Аида было много слуг, и среди них сыскался один неизвестный бог ядов и убийства.       И все были довольны подобным решением. Все, кроме Гефеста. Любил он людей, с радостью ковал для них свои доспехи и не хотел остаться без дела.