Богиня Артемида умеет любить

      Не было более покоя и счастия прекрасной богине Артемиде. Металась она раненой ланью по лесам, по лугам, по залитым солнцем полянам. Но погасло солнце для девы в тот роковой день, когда юноша, пронзенный стрелами, пал на войне. Ушёл тропой мёртвых. Артемида погребла его младое тело под оливковым деревом.       Она спустилась в подземное царство, владение ужасного бога Аида, что люди называли царём мёртвых. Артемида упала на колени и взмолилась, возведя свои прекрасные ладони к нему.       — Аид! — вскричала она. — Только ты властвуешь над мёртвыми. Прошу, верни мне того, кого я потеряла!       Ужасный бог мёртвых Аид рассмеялся. Приятно ему было, что богиня Олимпа была пред ним согбенна.       — Я верну тебе того, о ком ты просишь меня, вечно юная Артемида. Но не делаю я подарков просто так, взамен ты должна мне кое-что отдать.       Я лежу в кровати, рассматривая лицо Прусака, во взгляде которого читается добрая усмешка. В голове туман. Мне опять что-то снилось, только я ничего не могу припомнить. А, может, это был вовсе не сон?       — Знаешь, что это? — говорит он, тыча пальцем на позолоченную шестерню.       Ту самую, которую я стащила у него из кармана. Мне становится стыдно.       — Я не хотела её красть. Просто она мне понравилась, и я решила с ней прогуляться.       Прусак улыбается, щурясь. Наслаждается моей застенчивостью.       — Именно благодаря вот этой вот шестерёнке я тебя и нашёл.       Он целует меня в лоб, словно я какой-нибудь нашкодивший ребёнок. И я его не понимаю. Я мало что помню из той ночи, когда мне вкололи дурь, чтобы я стала более спокойной, однако наркотик подействовал диаметрально противоположно. Прусак сказал, что после этого я проспала несколько дней, и ему пришлось задержаться в Риве неприлично долго. Все жертвы ради меня.       Я встаю, ощущая дискомфорт в спине. Должно быть, лежала в неудобном положении. Разминаю одеревенелое тело, приседаю до хруста в коленях, несколько раз вдыхаю так глубоко, что голова начинает кружиться, а кашель подступает к горлу. На кухне меня уже ждут варёные макароны с консервированной рыбой. И дымящаяся кружка травяного настоя.       Прусак молчит, но я вижу застывшее беспокойство на его лице.       — Как ты себя чувствуешь?       — Как будто я умерла и родилась. Знаешь такое чувство?       — Если честно, то нет.       — Этот наркотик сработал на тебе как допинг,— говорит Прусак после некоторого молчания.— Я не понимаю, как тебе удалось задушить малыша Амато и уложить двух вооружённых амбалов, у которых опыта явно побольше, чем у тебя.       Я пожимаю плечами, прожёвывая еду. Кажется, что-то такое действительно было, хотя воспоминания всплывают мутными кадрами: мужчины и женщины в дымном помещении о чём-то со мной разговаривают, кто-то смеётся, кто-то кричит. Всё, что я помню, так это крепкие объятия Прусака и его мрачный золотой взгляд. Помню, как мы возвращались в нашу штаб-квартиру, и я ему беспрерывно что-то увлечённо рассказывала, не затыкаясь, а он слушал.       — Скоро вечер. Нам нужно убираться отсюда как можно скорее. Собираемся, иначе опоздаем на последний поезд.       На старом перроне было немного народу. Пахло сыростью из-за прошедшего недавно дождя, после которого, к тому же, усилились запахи мокрого бетона и земли, пропитанной мочой. Я полной грудью вдохнула смесь ароматов. Старые рельсы чернели в кишащем облаке белых, словно опарыши, бычков от сигарет и самокруток. Многие курили вокруг, пуская густое резко пахнущее облако сизого дыма, высасывали из сигареты все жизненные силы, превращая её лишь в горстку пепла, периодически осыпающуюся на бетонную плиту перрона. Насытившись, швыряли использованный, больше не нужный останок к остальным.       Издалека послышался трубный крик. Вскоре до моих ушей донёсся грохот колёс. Приближался поезд. Чёрный исполин нёсся, постепенно замедляясь. Из трубы валил густой, маслянистый чад. Проехав далеко вперёд, поезд остановился, протянув за собой старые грузовые вагоны. Я захотела обернуться, чтобы в последний раз посмотреть на Риву. Мне казалось, что я сюда больше не вернусь. Будто мчусь только вперёд, не оглядываясь назад, не возвращаясь в прошлое. Поэтому я решила...       — Пойдём скорее,— Прусак сделал вид, что приобнял меня за плечи, на деле же с силой на них надавил.— Не стоит делать самых больших ошибок в своей жизни.       Вагон был наполовину заполнен деревянными ящиками, и я присела на один из них. Прусак захлопнул дверь и тотчас достал из небольшой сумки, что висела через плечо, две тёмные шапки и два пышных шарфа. Он надел шапку, спрятав под неё рыжие волосы, а пол-лица обмотал шарфом так, что в прорези остались видны лишь его рыжие брови и золотые радужки на чёрных белках. Я спешно последовала его примеру.       — На следующей остановке, она будет через пятнадцать минут, перейдём в другой вагон. И не снимай ничего с себя.       Прусак выглядел обеспокоенно.       — Объясни,— почти приказала я.       — Ты разве не ощущаешь? — спросил он.— Два страшных глаза в темноте, крючками вцепившиеся в спину.       Мне стало не по себе. Потому что не ощущала. Как и прошлый раз не заметила слежки, исчезая с назойливых глаз преследователей лишь потому, что проложенные мною маршруты были для них неведомы. Так и сейчас. Шла себе спокойно, даже не задумываясь о подобном варианте. Какая же я наивная. Если бы не Прусак, я бы... я бы не выжила вне Серого Города.       — Я так рада, что ты со мной случился.       Прусак прячет улыбку в шарфе, но я узнаю это по собравшимся у глаз морщинкам.       На следующей станции мы пересаживаемся в первый вагон. В нём сильно пахнет гарью.       — Здесь самое безопасное место,— объясняет Прусак.— Видишь ли, никто не решится палить рядом с паровозом. К тому же, тут неприятно пахнет.       Вечером у нас случается остановка. Путь до центра спирали стоит не близкий, и машинист будет останавливаться на ночь два раза. Говорят, что раньше поезда не стояли дольше трёх часов.       Мы вышли из вагона. Стоял глубокий вечер, но погода была тёплая, влажная и душная. Жёлтые фонари столпились в ореолах мошкары, что беспорядочно крутилась и извивалась непонятно зачем. Поднялись по лестницам, прошли маленький вокзал и вышли в тихий город. Я моментально стянула шапку, шарф и лёгкую курточку из кожзама. И, наконец, вздохнула свободно.       Недалеко от вокзала, если свернуть по дороге влево, был парк, по всей видимости, давно заброшенный. Большая площадь, на конце которой тянулась к небу огромная в статуя мужчины в полный рост. Он был лыс и одет в длинное пальто. Позади него высились три пилона высотой, наверное, метров сорок. Памятник казался зелёным в свете огней города. И невероятно одиноким. Мы подошли ближе, к самому постаменту, и я запрокинула голову. Полярная звезда, пробившаяся сквозь облака, висела прямо над макушкой мужчины в пальто. Я почувствовала себя такой ничтожной по сравнению с ним, таким огромным. Ничтожно маленькой, ничтожно неважной, ничтожеством. Мне казалось, будто я попала в древнее капище давным-давно канувшей в небытие цивилизации. Цивилизации, о которой я даже не слышала.       Парк был давно забыт. Между щелями и трещинами в бетонных плитах, что устилали площадь, росла трава. Не просто пробивалась, а именно, росла. Высокие стебли сорняков тянулись кверху, напоминая пилоны за спиной статуи. Это был мемориал.       Под ним темнело помещение, вход в которое был заколочен решёткой. На двери висел проржавевший амбарный замок.       Подул ветер, и я прижалась к Прусаку, который уже успел раздеться и теперь был в своём привычном весёлом костюме.       — Ты был здесь когда-нибудь?       — Нет, — признался Прусак,— я никогда не сворачивал влево от вокзала. Вообще предпочитал не гулять во время остановок.       Я обняла его, и он кольцом соединил руки за моей спиной. В его объятиях я не чувствовала себя одинокой, ничтожно маленькой и ненужной. Я не чувствовала себя тем, кто проживёт безызвестную жизнь и также, как и этот идол над нами, канет в небытие.       Я попросила о том, о чём грезила уже давно, томясь в сладких снах. О чём боялась попросить, боялась подумать. Боялась, что Прусак сможет прочитать мои мысли.       — Поцелуй меня.       Я почувствовала, как он замер. Как участилось его сердце за грудиной.       Его руки отпустили меня.       Чтобы прислониться к горящим щекам, коснуться плеча и обнять за талию.       Он поцеловал меня нежно, но уверенно, без промедлений и колебаний. Будто сам давно ожидал этого. Я ответила не сразу, поначалу испугалась, застыла, привыкая к незнакомому ощущению мягкости и влажности чужих губ. Руки сами потянулись к шее Прусака, обвивая её, зарываясь в жёсткость ржавых волос. Я почувствовала что-то невероятно горячее и липкое внизу живота, что-то лопнуло, вспыхнуло искрой и загорелось огнём.       Мы гуляли полночи. Пили холодный чай и закусывали сухарями, спали в обнимку на старой лавочке, окружённой кустами никогда не распускающейся сирени. Прусак вернулся к своей прежней манере речи и шутил, шутил, шутил, заставляя меня смеяться до слёз. Между нами будто треснул и осыпался тонкий лист стекла, никогда не мешавший, однако и затрудняющий сближение. Мы прикладывали к нему ладони, пытаясь почувствовать тепло друг друга. И вот, наконец, прозрачная и хрупкая стена рухнула, и нам это удалось.       Мне было по-настоящему радостно от этой мысли.       Мне казалось, что я обрела счастье.       Когда до въезда в Алый Зуб оставались считанные часы, Прусак решил разделиться. На последней остановке мы вышли, вдоволь покрутившись на платформе. Подождав, пока все пассажиры зайдут и поезд уже начнёт трогаться, запрыгнули в соседние вагоны. Краем глаза, я уловила, что в вагоне Прусака кто-то был.       Мой, впрочем, также не пустовал. На одном из ящиком сидел немолодой мужчина в фетровой шляпе и в твидовом пальто в клетку с потрёпанными рукавами. У него был длинный орлиный нос и редкая бородка. В углу сидела женщина в фиолетовой шапочке, коротенькой курточке, из под которой проглядывала плиссированная юбка, а на ногах у неё были полосатые гетры. Она прислонилась к стене и, казалось, спала.       Глянув на меня льдистыми глазами, мужчина мигом вытащил из-за пазухи свёрнутую газету и постелил на ящик. Я села, кивнув в знак благодарности. Мужчина не сводил с меня глаз, на дне которых в окружении чёрных вод северного океана плавали ледники.       — День добрый,— сказал он, наконец.       — Сейчас ещё утро.       — Что такое утро? Тот же день.       — Не понимаю,— честно призналась я.       Он помолчал какое-то время.       — Вы откуда? — вдруг спросил он.       — Какое это имеет значение?       Мне стало не по себе. Я нервно заёрзала на ящике. Хотелось убежать, только вот выскочить из летящего поезда сейчас было невозможно.       — Я из Хиоса, это чуть к югу от Ксанти.       Оба названия мне ничего не говорили, однако я знающе кивнула. Должно быть, оба города располагались после Ривы, потому как те, что мы посетили до неё, я могла бы вспомнить хотя бы на слух.       — Я из Серого Города.       — Да Вы что!       Мужчина неожиданно вскочил и заходил по шатающемуся и грохочущему вагону. Удивительно ловко и манёвренно.       — В Алый Зуб,— заговорил он,— едут за прошлым. Это город, нет, столица прошлого! Начиная с окраины, движутся по спирали, словно съезжая в глубину времени.       Я вновь чувствую дискомфорт в спине. Горблюсь и выпрямляюсь несколько раз, чтобы немного размять затёкшие мышцы.       — Алый Зуб,— продолжает мужчина,— даёт ответы на вопросы, которые ты возможно никогда не задавал.       — Правда? — наигранно удивляюсь я.       Мужчина поворачивает ко мне голову, устремляя на меня свои холодные ледниковые глаза.       — А еще это центр всех преступных семей.       Дискомфорт в спине плавно переходит в тупую ноющую боль. Безмолвная женщина в фиолетовой шапочке не двигается в углу.       Когда трубный поездной вой возвестил о прибытии в Алый Зуб, я спешно вышла из вагона, хотелось скорее увидеть Прусака. Он встретил меня с окровавленным рукавом и едва заметными красными брызгами на белой рубашке. За спиной послышался выстрел. Я сглотнула.       Из вагона вышла невысокая девушка в широкополой шляпе, закрывающей ей пол-лица. Из дула пистолета, который она держала в маленькой руке, курился дымок.       — Кажется это тот вагон, в который мы сели вначале,— прошептала я.       Прусак кивнул в ответ, глядя в сторону начала поезда. Я проследила за его взглядом, выхватывая долговязого мужчину, выходящего из первого вагона. Он быстро протёр носовым платком складной ножик и засунул его в карман брюк. Я почувствовала, как ком подступил к горлу. Вместо нас убили других.       Я еле держалась, пока мы медленно и вальяжно, стараясь не привлекать лишнего внимания, покинули вокзал. Уже у самых кустов согнулась пополам, и меня вырвало. Последний раз меня рвало, когда я увидела крыс, заживо сгрызших спящего человека. Тогда причиной рвотных позывов стало мерзкое зрелище, сопровождаемое гнилым запахом и крысиным писком. Сейчас же мне стало плохо лишь от осознания того, что вместо нас убили ни в чём не повинных жителей спирали. Они ничего не подозревали, они не знали.       А мы знали. Я знала. Что та женщина в фиолетовой шапочке и полосатых гетрах была мертва.       Прусак держал меня за руку.       — Милая, ты выпрыгнула из легенды о добром мире,— сказал он.— Не жалей тех, кто заплатил за твою жизнь своей. Все они, нет, все мы – редкостные мерзавцы. Сегодня ушли они, завтра мы, послезавтра кто-нибудь другой. И будь уверена, всех подставили.       Я поняла его сразу. Легенда на то и легенда, чтобы быть чистым вымыслом. Но ком в горле никуда не делся.       Алый Зуб оказался огромным и шумящим, пародышащим, но старым и потрёпанным городом. Железным, словно сшитым из кусочков, испещрённым трубами, украшенным огнями фонарей, холодным и жестоким. С широкими проспектами, с высотными домами, с работающими заведениями и магазинами, с рассекающим дороги пыхтящим транспортом и – самое главное – с живыми резидентами! Модные дамы в длинных и коротких платьях с рюшами, в мужских костюмах, не по размеру, щеголяли по улицам, цокая высокими сапожками из телячьей кожи. Джентльмены в чёрных фраках и с тростью и бандиты в полосатых костюмчиках, хотя все они принадлежали к семьям, спешили по своим делам и медленно шли прогулочным шагом. Алый Зуб завертелся и закружился перед моими глазами, превращаясь в водоворот образов, запахов и ощущений. В ушах стоял дикий гул и звон.       У меня почти случилась паническая атака. Вспомнив советы Прусака, я тут же сложила ладони и принялась усиленно через них дышать. Полегчало.       Серое небо потемнело, начинался дождь. Мы направлялись в сторону штаб-квартиры семьи Блаттоптера. Той, в которой состоял Прусак. Путь туда лежал через длинные торговые ряды. В спирали городов все рынки делились на два типа: белые и чёрные. На чёрных, как я уже поняла, продавали женщин и мужчин, кукол, органы, дурь и прочее. На белых – пропитание, одежду, ткани, антиквариат. И на белом, и на чёрном рынках товары в большинстве своём были краденые, нелегальные. Разделение на цвета весьма условные, а границы его сильно размыты. В действительности же все рынки спирали городов – серые.       — Разве это справедливо? — спросила я, разглядывая товары на прилавках.       Прусак посмотрел на меня с непониманием. Как на наивного ребёнка. Усмехнулся. Для него этот вопрос никогда не стоял.       Штаб-квартира Блаттоптера оказывается высоким зданием этажей в сорок, которое раньше служило гостиницей. Несмотря на утро, во многих окнах горят жёлтые огни. Здание кажется огромным живым существом с тысячью глаз и ревущим ртом чёрных дверей. При входе нас встречает пара амбалов одинаковых с виду и очень похожих на атлета из цирковой труппы Пио. Как выясняется позже, это тоже куклы, и их создатель – никто иной как наш маэстро. А руководила ими невысокая девушка, прятавшаяся за стойкой. Узнав Прусака, она быстро отозвала амбалов и поприветствовала. Уголки её губ опустились, когда я сняла шапку, стянула длинный шарф и куртку. Когда она поняла, что я – не мужчина.       Прусак проживал на двадцать шестом этаже. Его апартаменты состояли из четырёх комнат: небольшой прихожей с большим зеркалом, ванной, основной комнатой, в центре которой стояла широкая, укрытая покрывалом, двуспальная кровать и кабинетом.       Войдя в него, я не смогла сдержать вздоха. В глаза бросились огромные полки, забитые книгами с потрёпанными корешками. У многих из них стёрлись названия, пожелтели странички, а невероятно мелкие буквы, набранные печатной машинкой, свидетельствовали о почтенном пыльном возрасте фолиантов.       — Прусак, ты прочитал их все? — с удивлением спросила я, бегло пробегаясь по сложному, непонятному языку текста.       — Ох, что Вы, мазель! Конечно, не все-с. Однако большинство-с.       Неужели он из этих книг понабрался этой дурацкой манере речи? Бросив книгу, я вышла из кабинета, стягивая с себя потный и пыльный красно-оранжевый комбинезон из Ривы. Я сильно потела от недосыпа и стресса, что мне пришлось пережить в дороге. И плюхнулась на мягкую кровать.       — Хоть бы помылась,— вздохнул Прусак.— Здесь же потом спать.       Открыв глаза рано утром, я поняла, что совсем не выспалась, и эта ночь оказалась одной из худших в моей жизни. Кровать была мягкой и удобной, но она не спасала от боли в спине, которая начала беспокоить меня совсем недавно. Эту ночь я провела одна. Прусак до самого рассвета работал в своём кабинете, и сейчас его уже не было в апартаментах. Как обычно ушёл по делам. Я часто начала проводить время наедине с собой, и это мало чем отличалось от моего прежнего существования. Внешне между жизнью в Сером Городе и Алом Зубе стояла широкая пропасть, но внутренне я чувствовала себя одинаково.       Однако это чувство быстро испарялось, как только в периферию моего зрения попадала рыжая голова. После того, как мы приехали в Алый Зуб, Прусака загрузили работой по самые усики на макушке.       Я вышла из апартаментов, чтобы прогуляться перед завтраком. В коридоре наткнулась на невысокую девушку в мужском костюме. Она закрыла дверь и пригладила свои короткие чёрные волосы. Мельком взглянув на меня, она надменно отвернулась, задрав острый подбородок. Я вспомнила, что её зовут Вэнна и это именно она вчера стреляла глазками в Прусака и мило беседовала с ним в общей гостиной.       Я заметила, что дамы, проходя мимо, часто бросают на него взгляды и расплываются в улыбке.       В спине кольнуло, и я, поморщившись, двинулась к лифту.       Днём мне пришлось встретиться с Лукой, главой семьи Блаттоптера. Им оказался старый мужчина с толстыми усами и аккуратно подстриженной бородой. Он сидел на стуле за секретером, одетый в белую рубашку с чёрным жилетом, в прямые со стрелками брюки и начищенные до блеска туфли с острыми носами. Глаза у него были липкие и нехорошие.       — Доброе утро, Прусак и его очаровательная спутница, имени которой я не имею чести знать-с. Присаживайтесь.       Мы сели на невероятно мягкий, обитый бархатом диванчик. Ножки и подлокотники у него были резные, изящно изогнутые и покрыты золотом.       — Меня зовут Шанель, — сказала я.       — Приятно слуху, приятно глазу. Я полагаю, меня ты уже знаешь. Я отец всего этого бесшабашного семейства. Надеюсь, что ты скоро станешь ещё одним членом нашей семьи.       — Нет! — подскочил Прусак так, что я даже вздрогнула.       Лука даже не моргнул глазом.       Я поняла Прусака, хотя не совсем. Семьи сейчас – не те, кто связан между собой кровными узами. Это просто одиночки, которые собрались в группы. Сейчас не выжить одному в густонаселённом городе. Вступив в семью, мне придётся научиться шпионить, красть и убивать.       — Ты хочешь оградить её от всего этого, — Лука посмотрел на Прусака мягко и ласково, но было в этом взгляде что-то странное, почти безумное, — от этой грязи, оставить её незапятнанно белой. Но ты не понимаешь, что так лишь накрываешь её хрустальным бокалом. Прекрасным и дорогим бокалом для самого изысканного вина, однако перекрывающего воздух.       Лука перевёл взгляд на меня, и его глаза заблестели. Я заёрзала на диване, мне захотелось почесать спину. Прусак тоже обернулся, и в его златом взгляде разыгралась настоящая песчаная буря. Он не хотел, чтобы я соглашалась, однако он ждал, молча стоял и ждал моего решения. Мне тоже не хотелось соглашаться, этот Лука пугал меня.       — Я могу подумать? — неуверенно спросила я.       Лука ответил немедленно.       — Конечно, можешь! Однако боюсь, что согласие может оказаться единственным способом остаться рядом с Прусаком. Из чисто прагматических соображений. Хотя у тебя, прекрасная Шанель, натура весьма романтическая-с.       Когда мы выходили, я краем глаза уловила, как Лука достаёт из кармана брюк зажигалку. Открывает латунную крышку, нажимает на рычажок, и из сопла вырывается синее пламя. Последний раз бросает взгляд в спину уходящего Прусака.       Вечером Прусак сообщает мне, что отлучится на несколько дней. Завтра утром уедет. Я согласно киваю ему, но настроение падает. Мне не хочется, чтобы Прусак меня покидал. Я так привыкла, что мы всё время вместе.       До поздней ночи разговариваем о всякой чепухе, играем в гляделки и хлопаем в ладоши. Прусак всячески пытается поднять мне настроение. О Луке и моём решении не говорим, будто чувствуем, что если затронем, то обязательно поругаемся.       Ложимся вместе, Прусак прижимает меня к себе и тотчас проваливается в сон. А я лежу ещё долго, жарясь в его объятиях. Мне хочется высвободиться и перевернуться на другой бок, но я боюсь потревожить Прусака. Ему нужно выспаться. Я не замечаю, как беспокойный сон меня одолевает, накрывая жарким одеялом с головой.       Мне снится, что меня мучают, мне больно, меня обманом пытаются заставить есть еду, которую есть нельзя. Я вырываюсь из цепей, сковывающих меня, бегу вперёд, но оказываюсь вдруг в кромешной тьме. Прусак возникает из дыма и пламени, представая передо мной обнажённым и беззащитным. В его глазах бушует песчаная буря. Я бегу, но не могу приблизиться. Зло хохочет над ухом, шепчет что-то, но я не понимаю его слов.       Я резко просыпаюсь, выпутываясь из многочисленных рук Прусака. Спина, под самыми лопатками, горит огнём. Каждое движение сопровождается приступами раздирающей боли. С трудом я переворачиваюсь на живот, утыкаясь лицом в подушку. Слёзы брызжут из глаз. Это нестерпимо, и я тихо плачу, чтобы не разбудить Прусака. Это скоро пройдёт, я уверена.       Но боль лишь усиливается. Настолько, что я до скрежета сжимаю челюсти. И вою. Вою сквозь стиснутые зубы. В подушку.       До слуха доносится шевеление где-то рядом.       — Шанель, что с тобой?! — кричат мне.       Я не в силах ответить, челюсти свело, лишь вою в ответ. Слышу, как спрыгивают с кровати, как топают босыми ногами по полу. И выбегают, хлопая дверью.       От нестерпимой боли я начинаю терять чувство реальности. Перед глазами мерцают разноцветные мушки.       «Звёзды, — слышится в голове, — отражены на поверхности речной глади.»       Через какое-то время мне становится легче, боль постепенно отступает, разум проясняется. Туман перед глазами рассеивается, и я вижу старого мужчину, одетого во всё чёрное. На лице у него маска, а в руках он держит шприц с длинной иглой. Прусак о чём-то с ним разговаривает. Я продолжаю лежать, не в силах пошевелиться. Мне страшно перевернуться на спину, кажется, что боль может вернуться в любой момент.       Мужчина вскоре уходит, Прусак закрывает за ним дверь и возвращается. Ложится рядом со мной, обхватывает своей рукой мою, переплетает пальцы. Молча смотрит мне прямо в глаза, затем устало прикрывает. Я вижу его синяки от недосыпа.       — Завтра ты пойдёшь к лекарю. Я попрошу кого-нибудь тебя проводить. Это не обсуждается. А я вернусь, сразу же как освобожусь.       Я киваю, рассматривая, как Прусак медленно погружается в сон.       Богиню Артемиду уже давным-давно никто не видел. Аполлон примчался на своей колеснице, запряжённой белоснежными лебедями, из края блаженных гипербореев, где обычно проводил осень и зиму. Он зашёл в тронный зал, где уже собрались другие боги, а на золотом троне восседал Зевс. Музы, что всегда сопровождали его, сейчас были тихи, они не пели и не танцевали. Да, и сам Аполлон не доставал свою кифару.       Все боги Олимпа были обеспокоены. Небо людское хмурилось, дождевые капли орошали израненную землю.       — Последний раз Артемиду видели на пути в подземное царство Аида. — сказал Гермес, самый быстрый из богов.       — Аид, должно быть, похитил её! — злилась Афина.       Зевс встал со своего трона, озаряя всех богов своим сиянием. Он был разгневан, и молнии засверкали вокруг дворца.       — Аполлон, — голос Зевса колоколом раздался по зале, эхом ударяясь от стен. — Сын мой, отправляйся в Царство Мёртвых, где правит брат мой Аид и разузнай у него, что случилось с Артемидой.       Бог виноделия, гармонии и красоты, стоящий в окружении муз, вытащил свой серебряный лук и золотые стрелы. Он поднял их высоко над головой, чтобы все боги смогли увидеть его намерения.       — Я отыщу свою драгоценную сестру!       Прекрасный бог Аполлон сел в свою колесницу и отправился ко входу в подземное царство. Путь туда был устлан костями и черепами, а в мрачном тронном зале его уже ждал коварный Аид.