Богиня Артемида умеет любить

      До лекаря меня проводил Паоло, имеющий столько же рук, сколько и Прусак. Эти двое были немного похожи, только последний был выше и серьёзнее. Раньше они часто работали вместе, сейчас же каждый работает только в одиночку. Я не знаю, с чем это может быть связано. Наверное, легче быть самому себе командиром, чем кому-либо подчиняться, да и нести ответственность за других та ещё тяжёлая задача.       Видимо, вели меня к какому-то особенному лекарю. Я поняла это, когда мы с Паоло, проделав длинный путь, наконец не оказались на окраине. Здесь заканчивались железные, испещрённые трубами, джунгли Алого Зуба, выводя нас к серому, понурому небу. Хотя я и недолго пробыла в этом городе, оказавшись на его задворках, я будто бы глотнула свежего воздуха. Осталось только взлететь ввысь на крыльях свободы.       Мы зашли в мастерскую, над которой неоновыми буквами мерцала вывеска «Молот Гефеста». Внутри мы застали старого плотного мужчину с ощипанной бородой. Он копался в дряхлом оборудовании, пытался его починить, крутя и стуча отверткой. Хотя он и был одет в белый халат и в целом выглядел солидно, доверия вызывал мало. Мужчина был больше похож на сумасшедшего учёного, который с хладнокровием вколет тебе пузырящуюся жидкость прямо в вены, а потом будет с точностью описывать твои мучения в журнал, нежели введёт обезболивающее и действительно вылечит.       — Ах, это ты Паоло, — повернулся лекарь, демонстрируя своё морщинистое лицо и небольшие глаза, прячущиеся под стёклами очков в овальной оправе. — Редкий гость в моей скромной обители. Как твое ребро? Не болит? Где тебя на этот раз подлатать?       — Не меня, — бросил Паоло, пережёвывая зубочистку, и указал на меня пальцем, — её.       До этого не обращавший на меня внимания лекарь перевел свой взгляд, разглядывая мое лицо. Мне показалось, что он смотрел на меня намного дольше, чем этого позволяли нормы приличия.       — Новенькая? — наконец, спросил он.       — Вроде того.       — Что ж, — слегка улыбнулся лекарь. — Меня зовут Карлос.       Он осмотрел меня, сначала глазами и кончиками пальцев, проводя ими по моей больной спине. Потом он отвел меня в другое помещение и прислонил к гигантскому аппарату. Мы почти не разговаривали, перекидывались фразами куда встать и «не больно ли так». Потом он приказал нам с Паоло ждать, а сам удалился. Мы сели на немного пыльный и заставленный бумагами диван. Мастерская была старой и не выглядела опрятной, однако все инструменты лекаря находились в тазу, залитым спиртом. На рабочем столе у стены стояли черно-белые фотографии в рамках, их было много, и все они казались древними, особенно под слоем пыли. В мастерской было не особо уютно, а оттого даже холодно, поэтому я укуталась в одеяло, любезно предложенное моим спутником. Наконец, Карлос показался из-за дверного проема. Я нахмурилась, видя его озадаченное и несколько напуганное лицо.       — Как вас зовут? — спросил он, передавая мне пластиковый снимок с отпечатком моей спины.       — Шанель.       Я взглянула на свой позвоночник. Что-то находилось у меня в спине, но я не могла разобрать что.       — Вам нужна операция, — сказал Карлос.       Увидев мой вопросительный, ничего не понимающий взгляд, он решил обосновать свой вердикт.       — То, что находится у вас в спине и приносит вам невыносимую боль, это... крылья. Не как у птиц, а скорее как у... насекомых, я полагаю. Они стремительно растут и скоро проклюнутся, но проблема в том, что ваше тело к этому не предрасположено. Иначе говоря, очень мал шанс, что вы сможете это пережить. Я также сомневаюсь, что с этими крыльями вы когда-либо будете способны летать. Их надо вырезать и срочно. Мне казалось, будто всё внутри меня перестало существовать. Крылья! То, о чем я мечтала, все время было у меня. Мои крылья! Моя свобода... Шанс мал, но он всё же есть!       — Вы умрете, Шанель, — добавил Карлос, заметив мое возбужденное состояние.       Я не понимала его.       — Я умру свободной. Лучше погибнуть с крыльями, чем всю жизнь ползать. Тем более, маленькая вероятность того, что они приживутся, и я смогу...       — Неужели в этом мире нет тех, ради кого вы могли бы остаться?       Рой моих мыслей разом остановился, опав холодными каплями проливного дождя. Я ведь... уже не одна. У меня есть тот, кто вытащил меня из замкнутого серого круга, кто расколол моё одиночество на острые грани, изрезав мое сердце. Он вырезал из наших сердец куски и поменял их местами. Прусак. Благодаря ему я забыла, что такое вечное выживание и холод, благодаря ему я просто поддалась течению жизни. С ним забывала постоянные насущные проблемы, которые до этого тревожили меня. Могу ли я отказаться от свободы ради Прусака?       — Можно мне подумать? — спросила я в смятении, роняя отпечаток.       — У вас мало времени, Шанель.       — Мне нужно подумать.       Смерив меня недовольным взглядом, Карлос тяжело вздохнул и, порыскав в ящиках, вытащил несколько капсул.       — Это сильнейшее обезболивающее. Делайте инъекции каждые двенадцать часов. На пять дней должно хватить, дольше тянуть нельзя. Не смешивайте с алкоголем.       Возвращалась я в скверном расположении духа. Отпустила Паоло по своим делам, а сама отправилась мотаться по городу. Я долго бесцельно бродила, пока первые огни реклам не стали отражаться в тёмных лужах и на мокром асфальте. Так, предоставленная сама себе, я провела три дня. Мне казалось, я вновь упала с большой высоты и ободрала коленки. Думала, что на крыше есть веревочный мост, ведущий к башне с блестящим в солнечных лучах куполом. Но там была пропасть. Всё вернулось к началу. Если мне предстоит провести остаток своего никчемного существования в ожидании Прусака с вечных заданий, то чем это будет отличаться от моего прошлого? Этого ли я хотела? Может, мне будет лучше рискнуть. А умру – не страшно.       Одним утром я решила спуститься на третий этаж, где находился большой кофейник с мягкими удобными диванчиками, низким столиками и харизматичным баристой, который часто любил рассказывать смешные истории из жизни своих клиентов, а ещё иногда и делиться их секретами. Аромат зернового напитка, который все называли не иначе как кофе, распространялся по всему этажу. Стены внутри кофейника были увешаны призывными плакатами, рисунками полуголых женщин, провокационными лозунгами и кое-где пробиты пулями. На полках стояли пустые, но яркие и расписные бутылки из-под напитков, железные упаковки с кофейными зёрнами и фигурки мужчин с гитарами. В углу стояло высокое растение с широкими ярко-зелёными листьями.       — Ты же Шанель? — крикнули мне.— Садись со мной.       Развалившись на одном из диванчиков в окружении подушек, сидела женщина. Несмотря на то, что сейчас было раннее утро, она была ярко накрашена, светлые волосы её были чисты и уложены в пучок на затылке, а одежда – комбинезон-кимоно с вышивкой цветов – была с усердием выглажена. На голове у неё двумя антеннами торчали острые усики. Я подсела ближе, замечая в её ушах и на указательном пальце набор из украшений с зелёными камнями. На столе перед ней дымилась чашка с чёрным содержимым.       — Ну, что ты села? — вопросила девушка. — Иди закажи себе кофе. Его сюда приходят пить, смекаешь?       — Смекаю.       Я подошла к баристе. Он уже ожидал меня за стойкой.       — Мне кофе.       — Какой?       — А что, они бывают разные? — искренне удивилась я.       Мужчина с выбритыми висками, что сидел рядом, рассмеялся.       — Я подберу кофе специально для Вас, рыжая мазель, — сказал бариста.       — Но я не...       — Кстати! — он поманил меня пальцем, чтобы я придвинулась ближе, и зашептал. — Не слушай особо Чиэру. Она немного не в себе.       Он покрутил пальцем у виска для дополнительного эффекта убеждения.       Я вернулась к столику с дымящейся кружкой, до краёв наполненной чёрной жидкостью ароматного кофе. Аккуратно, чтобы не пролилось, поставила на поверхность столешницы и решила подождать, пока остынет. Я всё равно никуда не спешила.       — Хочешь чего-нибудь спросить? — Чиэра посмотрела на меня своими пронзительными голубыми глазами.       Она смотрела на меня слегка безумно. Эффект усиливался, когда она выпучивала глаза. Я заметила у неё на виске шрам, тонкую едва заметную полоску.       — Этот болван Масо уже успел чего-то шикнуть тебе в прелестное ушко?       Чиэра сказала это ужасно громко, и вероятно, этот вопрос адресовывался вовсе не мне. Поэтому я решила на него не отвечать, а спросить другое.       — Чем ты здесь занимаешься?       — Не сплю с парнями! — резко и громко ответила она, вращая глазами, затем посмотрела прямо на меня. — Хотя вру. Конечно, сплю, о чём речь?       — Ты меня сейчас в чём-то упрекнула?       — А ты спросила меня, чем я занимаюсь? Серьёзно, красотулька? Всё равно что спросить Масо, чем он тут занимается! Я убиваю, детка. Как и все здесь. А также ворую, шпионю, сплю, если прикажет отец Лука. Но, в основном, убиваю.       Чиэра говорила громко и эмоционально, активно и манерно жестикулируя и с видом светской львицы перекладывала с ноги на ногу. У неё были безумные глаза с покрасневшими белками. Я уже видела такие давным-давно.       — Ты...       — Не спала вот уже...— Чиэра посмотрела на запястье, чтобы узнать время, но часов на нём не было,— двадцать пять часов! Богиня Артемида, какой караул! Ты знаешь, почему я крашусь по утрам?       — Нет, не знаю. — я пожала плечами.       — Потому что первая моя мысль, как только я открываю глаза, всегда одна и та же: ого, твою мать, я ещё жива! Как можно отказывать себе в маленьких удовольствиях на такой нервной работе без трудового договора и отпусков? Я буду краситься по утрам до тех пор, пока не умру.       Меня смыло потоком её эмоционального цунами. Я сидела, восхищаясь и одновременно совсем не понимая, о чём вещает Чиэра. Она перескакивала с темы на тему, вскоре резко возвращаясь и заканчивая мысль, но начало этой мысли уже было потеряно в бесконечном потоке сознания Чиэры, мозг которой давно работал в автономном режиме и с органами вывода не контактировал. Она несла полную чушь и искренне и звонко засмеялась, когда я выплюнула горькую жидкость, именуемую кофе, обратно в кружку.       — Нет, ну ты пластинка рок-н-ролла, красотулька! — хохотала она, держась за живот. — Теперь я понимаю, как Рыжий в тебя втюрился! Да я бы тоже по самые усы влезла в это дерьмо, если б ты сейчас была свободна.       Вдоволь насмеявшись, Чиэра встала, поправляя своё кимоно цвета голубого металлика. Последний её взгляд, брошенный в мою сторону, был вменяемым. Спокойным и даже добрым.       — Пойду спать. Я-то таким дерьмом не страдаю, как ты. Могу спать и на животе, и на боку и даже на спине. Ну, будь здорова, Шанель!       Чиэра ушла, оставив меня в замешательстве. Бариста по имени Масо продолжал крутить у виска. В кофейник вошел Паоло и сообщил, что Лука ожидает меня в своем кабинете.       Он проводил меня. Кабинет Луки находился на тринадцатом этаже и был просторен и хорошо обставлен. Первым делом я обратила внимание на тянущиеся во всю стену книжные шкафы, такие же как у Прусака. Хозяина кабинета не находилось. Я оглянулась по сторонам, замечая в полу открытый люк. Я подошла ближе, смотря в зияющий квадрат пропасти, из которого холодным сквозняком несло сыростью и плесенью. Похоже, мне надо было спуститься.       Внизу было мрачно, почти всё пространство занимали большие и маленькие ящики, на которых чадили, обливаясь воском, свечи. Лука сидел на одном из них спиной ко мне так, что я не могла видеть, чем он занимается. Обернувшись, он кивнул мне на один из заколоченных ящиков, и я послушно села. Лицо отца большого семейства расцвело в улыбке. Лука что-то складывал. Мне показалось, что в темноте мелькнули рюши и сверкнул камень брошки.       — Мы уже с тобой встречались.       — Да, — киваю я, — это было вчера на завтраке в столовой.       — Гораздо раньше.       Руки у Луки были чёрные, словно испачканные в саже. Странно запахло. Что он вообще делает?       — Вы, должно быть, ошибаетесь.       — Отнюдь, незабвенная Шанель. Разве ты пришла сюда не за своим прошлым?       Я хмурюсь, напрягая все ячейки моей памяти, бегаю по длинным коридорам, открывая по очереди каждую дверь, пока наконец не оказываюсь перед старым, обшарпанным ходом в подвал, скрытым в темноте. Это было очень давно. Все, что всплывает в моих воспоминаниях, это старое потемневшее лицо, схожее с тем, что сейчас было у Луки.       — Кто вы? — спрашиваю.       В голову закрадываются странные мысли, стекляшки не складываются в мозаичный рисунок. Мне становится не по себе, хочется подняться наверх и убежать из этого места. Скоро ли вернется Прусак?       Лука вздыхает, захлопывая ящик, достает гвозди с молотком и принимается его заколачивать. Мой вопрос засасывает тайна этой комнаты. Когда мы поднимаемся наверх, он вдруг кивает на причудливую тканевую картину, сшитую из красных, оранжевых и зеленых лоскутков ткани. В окружении листьев на ветке сидит вышитая золотом птица. Крылья у нее украшены желтыми, синими, красными и зелеными нитками, составляющими вместе причудливый орнамент.       — Шанель, ты веришь в закономерность переплетения нитей, как, например, на этой картине? Рисунок, однажды сложившийся, повторится вновь, и все нити снова соединятся, переплетаясь и завязываясь.       — Возможно. Я не знаю.       Мы немного молчим, пока Лука тщательно вымывает руки от грязи в маленькой раковине.       — Ты уже надумала, что будешь делать?       Вопрос, словно выводящий из состояния транса. Неважно, что было до этой минуты, сейчас мы снова вернулись в скучную бытовую реальность.       — Нет.       Меня принимают в семью на условиях, что я буду заниматься всем тем же, что и остальные. А именно убивать, шпионить, воровать и спать по приказу. Стану полноправным членом без прав. Мне не нравится здесь. Я не хочу быть зависимой от главы, а эта штаб-квартира кажется мне клеткой. Смогу ли я взлететь, если мои крылья проклюнутся?       Войдя в лифт, я застала там невысокую девушку, руководившую двумя амбалами у входа, и Вэнну, предпочитающую одеваться в мужские костюмы. Они разговаривали о чем-то, и мое присутствие смутило их лишь на несколько секунд. Сначала они замолчали, переглядывались, затем, перестав обращать на меня внимание, продолжили свою беседу.       — Всю верхушку! Вчера весь день в пригороде огонь стеной стоял. Нет больше семьи Лумбрисидэ.       — И сколько там лежало? — с интересом спросила Вэнна.       — Семнадцать. Жена главаря и их дочь пропали без вести.       — Почерк этой убийственной тройки всегда меня поражал...       Я вышла раньше них, не успев дослушать разговор. Он и не особенно меня интересовал, про очередные убийства не хотелось слушать.       Весь оставшийся день я провела в раздумьях, расхаживая в апартаментах Прусака. Вытаскивая из стройных рядов книги, я листала их, рассматривая обложки, шрифты и фразы, пытаясь вникнуть в смысл слов. Но, как только очередная книга с шумом и клубами пыли падала на стол, все зарождающиеся мысли тут же выскакивали из моей головы.       Выдохнув, я почувствовала во рту терпкий привкус того странного напитка, который я пила вместе с Чиэрой сегодня утром. Мне вдруг захотелось распробовать его ещё раз. Может, это один из видов той дряни, которая быстро вызывает зависимость? Обронив ещё один бумажный пылесборник, я хлопнула дверью.       В кофейнике что-то происходило. Я поняла это ещё в лифте, когда до меня донеслись звуки музыки, криков и истерического хохота. Стоя уже в коридоре, я услышала топот бесчисленных ног и звон бокалов. Похоже, внутри происходила некая вакханалия.       Я очень пожалела, что открыла двери. Возможно, я еще не была готова к правде. К очень горькой правде.       Но я сделала это. И тут же оказалась словно на балу у рогатого бога. В кофейнике было очень надымлено и душно, в носу засвербило от резкого запаха перегара. Все столики были заняты полуночными жителями этого многооконного штаба. Картина, представшая передо мной, напоминала муравейник. В ней не было статики, одна динамика: вот поднимаются бокалы и со звоном встречаются друг с другом, отчего пенистое содержимое выплёскивается наружу и стекает по рукам; вот вздымаются вихрем пышные юбки, обнажая щиколотки в кожаных туфлях с толстыми каблуками; где-то в дальнем углу затевается драка, начавшаяся с безобидного соревнования на руках. Мимо меня проходит зрелый мужчина в малиновом костюме с алым пятном на груди и частично вырванными бакенбардами. Между разбитыми губами торчит огромная сигара, и сизая ядовитая струйка вьётся к потолку.       Звонкий хохот вернул меня в себя. Присмотревшись, у разрисованной надписями стены я заметила Чиэру, она сидела за угловым столиком и что-то увлеченно раскладывала. Продравшись через исступленно дрыгающиеся тела, не слишком попадающие в ритм музыки, я подошла ближе и смогла разглядеть около пары десятков длинных восковых свечей, которые Чиэра выстраивала в один ряд.       — Если не помянуть, — заметив меня, пояснила она и вытащила из кармана кимоно стальную зажигалку, — то они будут вечно меня преследовать. Меня и Прусака. Смекаешь?       Вдруг кофейник разразился рукоплесканиями и одобрительными возгласами. Обернувшись, я увидела его. Опрокидывая в горло гремящий льдом стакан, Прусак вливал в себя янтарное содержимое. Через миг пустой стакан уже скользил, оставляя после себя мокрую дорожку, со звоном столкнулся с своими стеклянными братьями.       Прусак взял под руки двух полуодетых дам с яркими фиолетовыми губами, и они вместе запрыгнули на стол. Кричащую музыку сделали ещё громче, и эта троица под восторженные крики закружилась в танце. Все поднимали вверх бокалы и опрокидывали в себя, словно пили в честь этих бешеных плясок.       — Давай, Рыжий! — раздавалось отовсюду.       Подпрыгнув, Прусак запрокинул голову и завыл диким животным. Мне стало не по себе от этого зрелища. Разные чувства смешались внутри, горящими руками сдавливая лицо и обвиваясь вокруг шеи. Колени задрожали, но я боялась сесть и все еще не отводила взгляда от Прусака. Его глаза были скрыты под чёрными дисками очков, но именно сейчас мне больше всего хотелось в них заглянуть. Блестят ли они от пьяного угара, подёрнуты ли они липкой плёнкой дикого веселья или, может, в них стоят слезы? Что ты сейчас чувствуешь, Прусак?       Дамы широко улыбнулись, когда Прусак поцеловал им руки, и спрыгнули. Прусак завертелся один, махая руками. Ему успели подать ещё два янтарных стакана, дали прикурить и даже успели присосаться к щекам и шее, оставляя после себя кровавые раны губной помады. Вдруг вытащив из кармана револьвер, Прусак поднял одну из рук и начал палить, попадая в плакаты, стены, разбивая чужие бокалы. Звуки выстрелов проглатывались в дьявольской атмосфере общего возбуждения.       Прусак не видел меня или специально не хотел замечать. Это меня злило и расстраивало вдвойне. Сейчас я чувствовала себя чужой в этом мире, не подходящей под правила этого общества. Я была ненужным белым куском в его рыжем сердце. Его сердце состояло из множества сшитых между собой частей разных цветов и размеров, в моем же – потускневшем и посеревшем от сырости – ярко горел один лишь единственный кусочек. Его.       Раз я здесь не нужна, может, мне лучше вспорхнуть в небо и улететь? Конечно, если судьба смилуется надо мной. В любом случае, я уйду. Исчезну. Небесной ли тропой сквозь облака воспарю на гору богов, или же дорога поведет меня в подземное царство.       Я вышла прочь из кофейника и направилась в апартаменты. Когда Прусак вернется, я уже буду спать. После такой ночки, он точно проспит до обеда, а я рано утром соберусь и уйду. Навсегда.       Я спутала, обманула себя. Прусак оказался лишь отражением той звезды, которую я когда-то наблюдала в небе. Я смотрела не на небо, я смотрела в водную гладь грязных луж. Отчего же мне так больно и обидно?       Прусак вернулся ровно в тот момент, когда я уже набрала обезболивающее в шприц и снимала рубашку, чтобы сделать себе укол. Хотя я и сидела к нему спиной, я почувствовала, как он вошел в комнату, по резкой ядовитой смеси запахов, исходящих от его потного тела. Что может быть хуже, когда сигаретный дым, спиртовой перегар и аромат чужих женских тел объединяются вместе? Самый мерзкий союз в мире.       Я расстроена, что Прусак вернулся раньше, чем я ожидала. Хотела бы я так думать. Но на самом деле, несмотря на всю мою обиду и злость, я все еще в глубине души продолжала его ждать. Этой ночью я бы не смогла себе позволить сомкнуть глаза.       — Что ты делаешь? — хрипло спрашивает Прусак, пытаясь осмыслить окружающую реальность.       — Медленно умираю! — со злостью бросаю я, поворачиваясь в его сторону. — Почему тебя это интересует? Возвращайся обратно.       Прусак молниеносно бросается ко мне, с силой хватает за руки и выдергивает шприц. На его переносице все еще эти ужасные очки, скрывающие в темноте его душу.       — Не делай этого! — кричит он, выдыхая в мою сторону облако ядовитых миазмов.       Я вспыхиваю мгновенно.       — Не делать что?!       Вскочив с места, я тычу пальцем ему в грудь, отчаянно желая проткнуть её насквозь.       — Ты думаешь, что это дурь? — кричу в ответ. — Конечно, тебе нет никакого дела до моего здоровья! Ты уже забыл, что я вообще есть! Первым делом побежал отрываться с другими, а я между прочим ждала тебя!       Я все еще не могла видеть его глаза. Я со злостью хватаю очки и швыряю их в стену. По его носу бежит тонкая струйка крови, кажется, я задела его ногтем. Прусак смотрит на меня ошеломленно, будто видит впервые. Взгляд у него рассеянный и какой-то детский. И не скажешь, что это воплощение невинности еще полтора часа назад отбивало чечетку на столе. А еще...       — Это же ты вырезал семью Лумбрисидэ? Как ты можешь после этого вот так вот смотреть на этот мир? Как ты на ногах вообще спокойно стоишь после такого? Лука, он же... Я была сегодня в его тайнике, он сам пригласил меня. Я не глупая.       Черные зрачки Прусака сузились, лицо исказилось, а руки затряслись. Он развернулся, делая несколько шагов к выходу, но затем вдруг опрокинул стол. Все, что на нем стояло – тарелка с пресным печеньем, стакан воды, связка ключей и мой трофейный нож – со звоном полетело на пол, разбиваясь вдребезги. Меня это лишь раззадорило.       — Неприятно слушать? — продолжала провоцировать я. — Ты у него на коротком поводке, словно верная кукла Пио?       — Замолчи! — закричал Прусак, хватаясь за волосы, пытаясь выдрать их с корнем.       Подняв табурет, он с силой швырнул его в стену. Ножки отлетели в сторону, и все это упало на комод, разбивая столешницу. Я сорвалась с места. Дальше творилось нечто невообразимое. Мы швыряли друг в друга и ломали все, что попадалось под руку, вытряхивали шкафы, били посуду, рвали книги и фонтаном запускали вырванные листы в воздух. Вся накопленная злость и обида выходили из меня с каждой сломанной вещью. Мы добрались до ванной. Я схватилась за лейку, включая воду, и направила ее в сторону Прусака.       — Помойся! Ты дурно воняешь!       Он выхватил лейку и откинул ее в раковину, приближаясь ко мне вплотную. Резко притянув, он прижал меня к себе. Я ощущала, как его мокрый костюм елозит по моей коже, как намокает тонкая светлая майка, в которой я обычно сплю. Прусак обхватывает мое лицо мокрыми руками, и я не смею противиться. Ныряю в грязную лужу, пытаясь поймать звезду. Я окончательно сдаюсь, когда его прохладные губы накрывают мои. Вода из лейки теплым дождем поливает нас сверху. Мы судорожно стягиваем друг с друга одежду, как будто боимся не успеть. Вот-вот момент ускользнет от нас, оставляя сидеть в луже. Прусак выключает воду, поднимает меня и закидывает на плечо. Мы движемся в сторону кровати, под ботинками у него хрустит стекло.       Столкнувшись с мягкой поверхностью, я уже ничего не соображаю. Я резко вспоминаю про шприц и ошалело поднимаюсь, отталкивая от себя Прусака.       — Укол... — рвано дыша, пытаюсь ответить на его немой вопрос, — если не вколоть обезболивающее, приступ вновь повторится.       Прусак шарит где-то внизу и находит наполненный шприц, вроде бы даже нетронутый. Я достаю из прикроватной тумбочки вату и спирт, промокаю ватку и дезинфицирую себе плечо. Прусак делает мне укол осторожно и аккуратно, как никогда не смогла бы сделать себе я сама. Вдруг понимаю, как скучала по этим прикосновениям. Смотрю на его чуть приоткрытые губы. Прусак убирает шприц, и безумие накрывает нас с головой вновь.       Утром я встаю рано, выпутываясь из теплых рук Прусака. Он даже не реагирует, поворачивается на другой бок. Он действительно доверяет мне. Отстраненно рассматриваю шрамы на его голом теле, их слишком много, будто они скопились со всех тех жизней, что он прожил до этого. Наша комната полностью разгромлена и вряд ли подлежит восстановлению. Ее бы лучше закрыть на всевозможные замки и никогда более не открывать. Вставляю ноги в высокие ботинки на шнурках и с хрустом направляюсь в ванную комнату. В зеркале отражается мое помятое лицо, уж больно несчастное для такого дня. Мне не хочется ни о чем думать, я уже все решила.       Натягиваю на себя одежду Прусака, она мне слишком большая, но так мне даже больше нравится. Его длинную песочную рубашку использую как платье и подпоясываю, надеваю его носки, которые кажутся на мне гольфами. Сверху накидываю огромный плащ, полностью скрывающий мою тощую фигуру своими объемами. В нем и в грубых ботинках я выгляжу, как наемный убийца. Бросаю на Прусака последний взгляд.       Я люблю его.       Дверь беззвучно закрывается.