Глава 12
24 февраля 2017 г. в 00:25
Вот уже почти месяц, как жизнь Дженсена была размеренной и плавной. Он делал что-то, занимался самыми обычными делами, но на периферии сознания задним фоном были воспоминания о Джареде.
Приглушённые и тяжёлые, они неизменно вертелись и каждый раз возвращали Дженсена в прошлое. Он понимал, что пора всё отпустить, но расстаться с ними не находил сил. Просто не мог. Словно если бы прекратил думать и вспоминать, то окончательно бы потерял Джареда. Как-будто он его уже не потерял. Прокручивая воспоминания, Дженсен словно заполнял собственные бреши в душе. И ему уже почти не было больно. Дженсену уже почти было всё равно.
Он не мог подобрать названия своему существованию в подобном режиме, но и уже не мог без этого жить.
Зачастую Дженсен бродил по комнатам в своём доме, не зная, чем себя занять. Попытки отвлечься на что-либо терпели поражение одна за другой, а мысли неизменно возвращались к ситуации, в которой они с Джаредом оказались.
У Дженсена теперь было очень много времени. Бесцельного, абсолютно бессмысленного.
Утром Дженсен на кухне отработанными до автоматизма движениями включал поочередно чайник и кофемашину, доставал из холодильника остатки вчерашней еды, засовывал в микроволновку и несколькими нажатиями запускал режим разогрева. Когда звучало поочередно несколько сигналов в готовности, он наливал себе кофе и уходил, оставив завтрак нетронутым. Обед был нисколько не лучше завтрака, а ужин оказывался немногим лучше, чем обед.
Дженсен терпеть не мог увязать в людях и в чувствах. Раньше он вообще считал любую зависимость ненужным приложением к жизни. Но Дженсен застрял. Безбожно, отвратительно, безвариантно и намертво увяз. Застрял в этих до жути одинаковых, даже в мелочах, днях и ночах.
Тоска, уже привычная и унылая, давно засела под рёбрами и обосновалась там, кажется, окончательно. Повседневность не воспринималась вообще никак.
Очередной день скатился к вечеру, и уже со стопроцентной уверенностью его тоже можно было смело выкинуть на свалку. К огромному вороху таких же дней, которые он уже выбросил за ненадобностью и однобокостью.
Наверное, стоило бы пожалеть о своих необдуманных действиях. После встречи с Джаредом всё стало… Сложнее? Или наоборот, проще? Доигрался. Так всегда бывает, когда слишком долго лжёшь самому себе.
Каждый день и каждый раз все по кругу — два шага, поворот, ещё два шага, лестница на второй этаж. Ещё два — и выход на веранду дома. Вечное круговое движение, подчинённое плавному и, на первый взгляд, незаметном ритму. Упорядоченный хаос. Систематизированный кромешный ад.
Он сделал выбор, и этот выбор уже нельзя было отыграть назад. С ним можно было только жить дальше. Но разве это жизнь?
Сложно было собраться с мыслями, когда вообще не хотелось ни о чём думать. Ещё сложней было надеяться. Надежда, понять хоть что-то, она такая… неопределённая вещь.
Джареду не хотелось думать, не хотелось чувствовать, не хотелось, чтобы было больно.
Но больно было. И было ледяное, отстранённое отупение, и что-то настойчиво всё ещё ныло внутри. А мысли, пыльные и тяжёлые, не хотели исчезать.
А Джаред и не надеялся, что со временем станет легче — и легче не стало. Но с этим чувством, с этой агонией можно было как-то жить. Можно было даже заставить себя вставать по утрам, шатаясь добрести до блока ванной, почистить зубы и вместо расчёски просто провести влажной ладонью по волосам. Можно было даже принимать пищу, разговаривать с новыми пилотами. Можно было даже летать.
Возможно, было всё, кроме того, чтобы дышать как раньше.
А когда всё остальное уже не помогало и просто существовать становилось совсем уже невыносимо, Джаред вспоминал, анализировал и думал. Думал, анализировал и вспоминал. Но ответа на главные вопросы «почему?» и «зачем?» Джаред так и не нашёл. В этом круговороте мыслей была какая-то болезненная безысходность, от понимания которой становилось только хуже. Он раз за разом бесцеремонно выворачивал сам себя наизнанку в этих поисках, но так и не нашёл даже намёка на ответ.
Эмоциональные ремарки, не ведущие ни к чему конкретному, — это невыносимо даже для опытного как Джаред сэнса. А для влюблённого — тем более. Джаред перебирал воспоминания как цвета, складывал их вместе и по отдельности, перетасовывал, отбросив в сторону весь мелкий и ненужный мусор. Но ничего в итоге так и не складывалось.
Совершенно непонятная и расслабленная задумчивость Джареда — это нечто совершенно неопределённое, текуче-неуловимое состояние, из которого, как из тумана, выплывали те или иные эмоции или воспоминания.
Думать о прошлом было бессмысленно, но мысли упорно возвращались — острые и яркие, как будто Джаред переживал всё заново. Напрасная и глупая сентиментальность, которая уже ничего не могла ему дать.
Стоило собрать из мыслей хоть какой-то смысл, но собирался только до боли знакомый образ с отблеском злого цинизма и сарказма в зелёных глазах.
Вместо того чтобы жить вперёд, получалось, что Джаред жил назад. Потому что время, опутанное едва притупившимися воспоминаниями, постоянно тянуло в прошлое.
Задать один единственный вопрос. Это желание, невнятное, клубилось у Джареда в голове и хотелось только одного — увидеть ещё раз и просто спросить: «За что?».
Эмоционально выгореть для сэнса равнозначно смерти физической.
— Стимуляторы? — увидев, как за завтраком Джаред принял пару таблеток, поинтересовался как-то Мюррей спустя три недели после отлёта Дженсена со станции. — Серьёзно?
Джаред посмотрел ему в ответ усталыми и неестественно блестящими глазами.
— Отвали, я в порядке! — коротко бросил он и встал из-за стола, практически так и не притронувшись к своему завтраку.
Утверждение, далекое от истины примерно в миллиардах световых лет.
Гнетущая тишина в доме, кажется, давила на барабанные перепонки, и всё вокруг провоняло сигаретным дымом. Дженсену даже казалось, что запах уже прочно въелся в каждую поверхность, в его одежду, волосы, кожу, и был уверен, что его уже никогда не вывести. А он и не пытался. Ни проветривать, ни прекращать курить.
Когда становилось сложно дышать, Дженсен выходил на берег океана. Неуверенное солнце и запах солёных брызг. У него — части мозаики в собственных мыслях, крепкий, но уже холодный кофе, остывающее солнце на горизонте и сырой песок под босыми ногами. Он часами мог сидеть на берегу и смотреть, как океан гнал к берегу ленивые волны. Где едва просматриваемый горизонт сливался с медленно заходившим солнцем. Красиво — пиздец. Захватило бы дух, если б Дженсену духу на это хватило. Но внутри словно опустело всё. Добивать себя уже не имело смысла, но он сам был во всём виноват. Не единственное, но самое большое поражение в жизни.
Солнечный диск скатывался за горизонт, словно в пропасть, и ночь в темноте раскидывала по небу звёзды, которые, так же как и волны, не бывали одинаковыми. Они всегда разные, хотя и кажется, что это не так. Ночью прибой шелестел, как разговаривал, особенно тихо и медлительно, словно с паузами в словах. Дженсен когда-то то ли слышал, то ли читал о том, что ночью легче, потому что ночь прозрачнее, чем день.
Дженсен в своём доме уже чёртову прорву дней, но прожитое время ничем не врезалось в память, не оставило следа, будто ничего и не было. Просто бесформенный отсчёт дней. Простая статистика.
Мысли, рефлексирующие и тяжёлые, как неподъёмные валуны на берегу перед его домом. Иногда в размышления Дженсена закрадывались мысли о том, как бы могли развиваться их отношения с Джаредом, если бы они встретились при других обстоятельствах. Эти иллюзорные стремления сохранить в памяти то, как могло бы быть, давили на Дженсена, ломая его и пригибая к земле, как только шквальный ветер мог переломить дерево.
Ужраться вусмерть настоящим коллекционным виски, чтобы хоть временно впасть в состояние неподвижности, вязкости и практически коматоза, не составляло для Дженсена никакого труда, а вот заставить перестать собственный разум прокручивать раз за разом воспоминание о Джареде — была просто непосильная задача.
Наутро от него несло вчерашним виски и несбыточными надеждами, пока он не находил в себе силы пойти в душ и попробовать смыть всё разом. Запах смывался, мысли оставались.