4.
30 октября 2017 г. в 22:31
Вашингтон напоминает Лисбон отражения в кривых зеркалах. Те же детали, составляющие части её жизни, что были в Сакраменто, но складывающиеся в абсолютно другую, комичную в сюрреалистичности картинку.
Здесь тоже есть строгий босс, требующий от неё идеально выполненной работы, почтения к попечителями и заискивающейся улыбки при вызове к нему на ковёр. Вот только теперь между ней и Эбботом есть Беккет, которая тоже босс, но которой плевать на политику, политиков и боссов в их несметном количестве. Её волнует многое, но только не льстивые улыбки. Лисбон это нравится.
Здесь есть её команда, но Лисбон ежедневно ловит себя на мысли, что отношения между ними в Вашингтоне значительно теплее, чем были в Сакраменто. Здесь Чо позволяет себе забрать бумаги с её стола, чтобы заполнить отчёты самому. Здесь Ригсби и Грейс увлеченно спорят на тему ремонта в её квартире. Здесь она уже привыкла не удивляться, что у неё всегда есть тот, кто готов подкинуть её до дома, если её машина в ремонте. Здесь негде спрятаться, и она жалеет об этом. А еще Лисбон жалеет о том, что здесь нет чердака, на который ей запрещено входить.
Это смешно, но здесь даже есть местная заноза в заднице, хотя Лисбон не может определить, кому отдать пальму первенства в этом звании: Каслу или все же Реддингтону.
Она усмехается собственным мыслям — Касл и Реддингтон все же обладают одним важным качеством, которого ей всегда не хватало даже в себе самой. Они умеют делиться. Теплом, энергией, верой в себя. Даже сказками, на которые так щедр Консьерж Преступного Мира.
Лисбон делиться не умеет — давно разучилась. А сказать, что ты изменишься, оказывается, иногда гораздо проще, чем сделать это. Впрочем, от неё этого и не требуют. От неё вообще ничего не требуют и не ждут. В неё просто верят. Это очень отличает Вашингтон от Сакраменто.
Ее жизнь закручивается в тугую спираль, в узкую геометрическую парадигму — роли переменных играют ее кошмары, перманентные придирки Эббота и страх. Леденящий, беспрестанно сосущий под ложечкой, скапливающийся в той скользкой пустоте, которую не может заполнить даже ожидание ребенка. Страх, казалось бы, беспричинный, но от этого не менее безумный, разрывающий ее в клочья.
Лисбон боится. Боится всего.
Своих кошмаров, которые, будто по извращенной прихоти судьбы, похожи на вполне счастливые сны — сны, где Патрик никуда не сбегал, не исчезал; сны, где от него всегда пахнет детской присыпкой и мылом; сны, где он укачивает на руках своего ребенка. Их ребенка.
После таких снов, она чаще всего, подолгу сидит в ванной, невольно предаваясь не менее кощунственной мысли, что видеть в своих иллюзиях ехидно улыбающийся кровавый смайлик было гораздо легче.
Она боится ощущения фантомной слежки, которая вполне реально дыбом приподнимает волоски на ее руках и заставляет доезжать до работы окольными путями. Она боится коридоров офиса, больше похожих на лабиринт, в котором слишком легко заплутать. Она боится лишний раз столкнуться с Эбботом и увидеть его презрительно-снисходительную, высокомерную улыбку. О нет, Тереза прекрасно осознает, что боится не его самого — она боится поддаться давнему искушению стереть эту чертову-мать-его-улыбку с его лица.
Она ненавидит жалость в глазах Ригсби и Ван Пелт и их удушающую заботу; понимает, что они желают ей только лучшего, но ничего не может с собой поделать. Она знает, что это чувство порождено её собственной неспособностью отказаться от этой поддержки, но все еще не может признать, что она ей приятна.
Ей ненавистен даже ободряющий, твердый, вселяющий в нее уверенность, взгляд Кейт, потому что, парадоксальным образом, ее поддержка пробуждает в Лисбон невольное (но от того, не менее низкое, издевательски шепчет внутренний голос, подозрительно похожий на голос Джейна) чувство зависти. Тереза действительно завидует Беккет.
Кейт умеет удерживать людей около себя. Кейт не влюбилась в полного идиота, не забеременела от него и не позволила ему обмануть себя, а затем разрушить ее карьеру. Ее никто никогда не использовал. От нее не собираются уходить. Кейт не разрушила свою жизнь до основания ради человека, которому на это плевать.
Острее всего Лисбон ощущает себя отвергнутой, когда тайком наблюдает за тем, как Касл варит для Кейт кофе в комнате отдыха, и давит сумасбродное желание пустить себе пулю в лоб. Останавливает мысль о том, что кровь может попасть на кофейную пенку, и вряд ли подобное украшение придется Беккет по вкусу. Касл подмигивает ей и действительно принимается рисовать узор из сердечек прямо на молочной шапке свежего капучино, высовывая язык от усердия.
Лисбон хочет сбежать. Но вместо этого, присоединяется к нему, чтобы приготовить себе чай. Края разбитой, но осторожно склеенной чашки цвета малиновки, режут пальцы, стоит только Терезе прикоснуться к ним. Она почти сбрасывает чашку в раковину, но вовремя одергивает себя.
— Ты в порядке? — мягко интересуется Касл. Лисбон осознает, что у нее дрожат руки.
— В полном, — отвечает она, едва возвращая твердость своему голосу.
Чай она так и не допивает — безжалостно выливает напиток в раковину. А затем, прячет чашку в одном из шкафов, чтобы вечером, забрав еще один осколок своей старой жизни и вернувшись домой в жизнь новую, спрятать ее так, чтобы у нее никогда больше не возникло искушения ее достать.
Когда склеенная с упорным самоедством кружка находит свое место на подоконнике маленькой кухни, Лисбон усмехается. Джейн нашел убежище в каждом уголке её нового жилища.
Она была бы рада преуменьшить данный факт, но в том и проблема — она даже не преувеличивает. Джейн повсюду. Его рубашки висят в ее шкафу. Она спит в них ночами, хотя его запах давно улетучился из ткани — воротники пахнут лишь солью ее слез. Его книги стоят на ее полках — она читает их все, слыша в голове его голос, зачитывающий строчки вместе с ней.
Она пьет его чай — из другой кружки, но все же его; его любимый Эрл Грей, потому что только этот чай успокаивает ее постоянный токсикоз. Лисбон даже усмехается сквозь непролитые слезы, когда вновь подносит к губам чашку — коварная ирония не проходит мимо нее незамеченной.
Её жизнь вообще становится слишком наполненной иронией. Её прошлые планы и мечты. Её карьера. Её будущее, которое она видела каким угодно, но только не таким. Все сгорает в пожаре. Все возрождается в Эйдане.
Имя для ребенка предлагает Касл.
Лисбон сидит на диване в их с Кейт гостиной: завороженно поглаживает снимок ультразвука, даже не пытаясь скрыть медленно расцветающую на губах улыбку. Почему-то она даже не сомневалась, что у нее будет мальчик.
Странно, но Касл не сомневался тоже. Наверное поэтому в его книги детских имен закладки стоят только на мужских вариантах.
Он ставит на кофейный столик чашку чая и осторожно присаживается рядом, чтобы самому полюбоваться снимком. Кейт стоит возле барной стойки, предпочитая наблюдать за ними издали.
— Так что ты решила? — спрашивает Рик после минуты умиротворенного молчания.
Лисбон с трудом выныривает из раздумий:
— Напомни, что оно значит? Имя.
Касл улыбается; краем глаза Тереза замечает ответную улыбку Беккет, которую та прячет за кромкой чашки с кофе.
— Пожар, — поясняет Ричард. — В переводе с галльского «Эйдан» символизирует огонь.
— Эйдан, — Тереза с задумчивой улыбкой растягивает имя по слогам, раскатывает буквы на языке.
Пожар. «Как поэтично», скользит у нее в голове. Как точно. Слишком точно.
— А знаешь… — Она переводит улыбающийся взгляд на Касла, упиваясь внезапно накатившим на нее ощущением спокойствия. Правильности. — Ты абсолютно прав. Оно идеально.