Aiden (Carnival of Rust)

*** Практически весь путь до аэропорта проходит в напряженном молчании. Джейн не роняет и одного слова и старательно избегает прямого взгляда в глаза. Он буквально вынуждает ее следить за ним через боковое зеркало заднего вида, но за все время, Кейт не замечает на его лице ничего, кроме задумчивости вкупе с выражением глубочайшей, абсолютной растерянности. Чутье ее не обманывает — Джейн действительно выглядит словно заблудившийся маленький мальчик, не имеющий ни малейшего представления о том, как выбраться из той паутины, в которую он загнал сам себя. Беккет смотрит в окно. Аэропорт уже близко, но это совсем не уменьшает ее тревоги. Она думает, что при любых других обстоятельствах, возможно, смогла бы пожалеть его. В любых других, но не в этих. У них катастрофически мало времени. У них вообще нет времени. Рука сама собой тянется к кулону, что подарила ей Лисбон, ища успокоения. — Покой нам только снится, — слова слетают с уст сами собой, прежде чем она успевает остановить их. Джейн вздрагивает, очевидно, услышав, но по-прежнему не смотрит ей в глаза. — Что ты сказала? — все же спрашивает он. Его голос звучит глухо и хрипло, будто она слушает поцарапанную виниловую пластинку, но, странное дело, Кейт совершенно не сожалеет о своей вспышке ярости на пляже. По крайней мере, это возымело нужный результат. Беккет пожимает плечами, все еще обращаясь к зеркалу заднего вида: — Ничего особенного. — Мне так не показалось, — он продолжает смотреть в окно. — Поверь мне, тот факт, что я иногда говорю сама с собой, сейчас является наименьшей из твоих проблем, — Кейт вознаграждает зеркало испепеляющим взглядом; губы дергаются в саркастичной усмешке. — Впрочем, я уверена, что ты и так уже это понял. Патрик наконец поворачивается к ней лицом. Смотрит прямо на нее. Кейт смотрит в ответ, снисходительно изогнув бровь — его глаза светятся непроницаемым блеском, но лицо по-прежнему искажено болезненной гримасой растерянности. — Сарказм — это твоя реакция на все по умолчанию? Беккет не отказывает себе в роскоши рассмеяться. Смех выходит сухим и коротким — словно автоматная очередь. Джейн морщится. — Если ты имеешь в виду, что сарказм — это реакция на тех, кто меня раздражает, то да, ты прав. — Я тебя раздражаю? — Хуже. У меня аллергия. Ее колкость бьет точно в цель. Джейн улыбается, давая понять, что оценил шутку, но ответить не успевает: их машина заезжает прямо на взлетную полосу и тормозит возле трапа. Они оказываются единственными пассажирами. Беккет внимательно следит за Джейном, ожидая хоть какой-нибудь реакции, но его лицо сохраняет все то же отстраненное выражение даже когда они заходят внутрь самолета. На пороге, Патрик невольно замирает, оглядываясь через плечо на неотвратимо закрывающуюся дверь. Беккет испытывает смутную потребность вытащить оружие и пристрелить его к чертовой матери. Жаль, что пока нельзя. Впрочем, это она еще успеет. Может, даже позволит Лисбон сделать это, а потом спрячет труп. — Мне нужно отойти и позвонить, — ее слова эффектно перерубают тишину напополам ударом меча. — Сядь. — Серьезно? — Джейн усмехается, и Кейт наконец-то видит в его глазах отражение того, чего добивалась все это время. Его отрешенность дает трещину, уступая место бравурной попытке переиграть ситуацию в свою пользу. — И ты не боишься, что я сбегу, пока тебя не будет? Не далее, как несколько минут назад, ты четко дала понять, что не слишком высокого обо мне мнения. — Сядь. Сейчас же. Приказной тон ее голоса, заставляет Патрика подчиниться. В конце концов, у него и вправду нет выбора, а блеф — это всего лишь защитный механизм, доказывающий свою абсолютную бесполезность. Беккет без лишних преамбул достает наручники. Задумчиво вертит их в руках и усмехается, не сводя с Джейна пронизывающего взгляда. — Знаешь, мой дедушка был фокусником. — Безумно интересная история. Пытаешься меня расслабить? — Вовсе нет, — ее улыбка не сулит ничего хорошего. — Пытаюсь сделать ровно наоборот — напугать тебя еще сильнее. И мой дедушка действительно был фокусником. И первым уроком, что он мне дал, были слова: «никогда не думай, что ты можешь все». Сократив расстояние между ними в два стремительных шага, Кейт защелкивает наручники на его запястье, используя второй браслет, чтобы приковать Джейна к креслу. Патрик даже не вздрагивает, наблюдая за ее действиями с болезненно-извращенным интересом. — Сейчас я отойду позвонить, — слова Беккет звучат абсолютно буднично, словно она всего лишь заказывает ланч в ресторане. — Но я оставлю тебе это, — ключи от наручников перекочевывают из кармана ее брюк на стол, с глухим щелчком приземляясь прямо перед его носом. — И если, когда я вернусь, тебя здесь не будет, то я попросту силой затащу твою задницу обратно в самолет, а потом, когда мы прилетим и раскроем дело, то лично отпинаю тебя до этой чудесной дыры, где ты столь успешно гнил. Расклад ясен? — Ясен. А если я не сбегу? — вопрос звучит еще глуше, чем все произнесенные им слова до этого; Джейн с трудом сглатывает, наверняка раздираемый болью в горле, но Кейт плевать.  — Значит, ты окажешься чуть меньшим мудаком, чем я думала. Надеюсь, ты выберешь правильный вариант ответа.   Оказавшись в кокпите, она просит обоих пилотов выйти. Набирает номер; невольно широко улыбается, качая головой, когда трубку снимают после второго гудка. Касл всегда умел поднять ей настроение, по сути ничего для этого не делая. — Привет, — бархатные интонации столь родного голоса, просачиваются сквозь трубку, окутывая ее теплом. — Получилось? — А ты сомневался? — Я? В тебе? — Касл испускает донельзя возмущенный вздох, и, Кейт почти уверена в этом, хоть и не может его сейчас видеть, — театрально прикладывает руку к груди, готовый пасть мученических ниц. — Миссис Касл, вы ранили меня в самое сердце! — Ах, прошу прощения, мистер Беккет. Клянусь, я приложу все силы к тому, чтобы залечить ваши душевные раны. — Ловлю на слове. Кейт смеется, но секунду спустя вновь становится серьезной. — Как она? — Спит, — Рик моментально понижает голос, начиная говорить почти шепотом. — Решила составить компанию Эйдану. Сейчас они оба набираются сил. — Да, силы сейчас нам всем не помешают, — Беккет запускает пальцы в волосы, раздосадованно выдыхая воздух тонкой струйкой. — Эй, пока что нам не о чем беспокоиться. Не волнуйся. Дом под охраной, мы все время начеку. Просто… возвращайся как можно скорее, и все будет хорошо. Слух упрямо цепляется за это «хорошо», прозвучавшее слишком дергано, слишком несозвучно «профилю» (слово всплывает как резкая вспышка-напоминание о Прентисс; внезапная пощечина из ниоткуда) Касла. Однако, зацепиться за это ощущение она не успевает,  а потому спрашивает скорее автоматически, чем осознанно: — Милый, все точно в порядке? — Да-да, в полном. Учитывая обстоятельства, — кажется, он хочет сказать что-то еще, но его прерывает внезапный жуткий грохот. — Боже, кажется, Кристина вновь добралась до кухни. Прилетай как можно скорее, хорошо? Я люблю тебя. — И я тебя. Повесив трубку, Кейт долго вертит телефон в руках, невидящим взглядом, уставившись в лобовое стекло рубки. Его прощальное «я люблю тебя», оседает в горле неясной скребущейся горечью. Беккет упрямо качает головой. Нет. В конце концов, они сейчас все не в лучшей форме. Ей наверняка показалось. Джейн обнаруживается ровно на том же месте, где Беккет его оставила: сидящим в кресле. И пристегнутым — ремнем безопасности. Наручники мирно соседствуют на столе рядом со столь очевидно нетронутыми ключами, что Кейт разбирает смех: — Отмычки? — ехидно интересуется она. — Нет, — Джейн нарочито безразлично пожимает плечами. Можно снять их без ничего, если знать, как. Беккет усмехается, возвращается на кухню, и заваривает чай. Когда она присаживается напротив Джейна и ставит перед ним чашку Эрл Грея, Джейн снова приподнимает брови. — Хороший фарфор, и без эмблемы ФБР, — он делает глоток чая, пытаясь распробовать вкус, словно перед ним изысканное вино, — и хороший чай. Откуда же у Вас эта птичка, если она не принадлежит агентству? Беккет смеривает его насмешливо-изучающим взглядом сквозь щелочки прищуренных глаз. Улыбается, приходя к выводу, что единственный способ не убить Джейна во время полета, заключается для нее в извлечении максимума пользы из неизбежной беседы. Это и впрямь похоже на покер — она даже слышит шелест метафорических карт у него в голове. — А ты догадайся, — парирует Кейт, демонстративно делая глоток кофе — не чая. — Покажи мне себя, потому что лететь нам предстоит долго. Дольше, чем мне хотелось бы. — Любовник? — Джейн успевает исправиться до того, как Беккет приходит к выводу, что он нужен им живым, но не обязательно целым. — Муж. Конечно, муж. У такой как вы, не может быть любовника — слишком принципиальны. — Ладно. Первое попадание засчитано, — в ее интонации сквозит ироничное спокойствие, но выражение ее лица ясно дает Джейну понять, что Кейт все еще раздумывает над тем, какую именно часть его тела отхватить на этот раз. — Я не лгала о том, что я замужем, но это слишком легко. Постарайся задеть меня. Я прощу. На время, по крайней мере. — Тем не менее, самолет не вашего мужа, — очередное попадание Беккет и радует, и нет. — Покровитель? Платоническая любовь — это что-то из прошлого века, но это настолько завораживающе. Беккет даже не сдерживает улыбку, представляя реакцию на подобное заявление Реддингтона или, и это еще смешнее, Прентисс. — Я его не спрашивала. До сих пор. Надо будет поинтересоваться. — Вы не знаете, как он к вам относится? Кейт делает страшные глаза: — Понятия не имею. А вот ты — плохо стараешься. Все еще не хочешь знать самого главного? Ответом ей служит молчание. Молчание загнанного в угол зверя, который, несмотря на свое положение, почему-то не горит желанием атаковать. — Хорошо, — Беккет делает очередной глоток кофе и отставляет чашку в сторону, готовая к нападению; в полной мере ощущая себя дилером казино, которому в скором времени нужно будет раздать карты. — Не хочешь говорить ты, тогда скажу я. Ты любишь и ненавидишь себя в равной мере. Иметь превосходство над другими людьми доставляет тебе настоящее удовольствие, потому что твой ум — лишнее доказательство того, насколько ты блестящий мошенник, а все остальные люди — доверчивые идиоты. Но и ненавидишь ты себя ровно за те же качества. Ведь именно твое высокомерие и сыграло с тобой однажды злую шутку. Ну как? Я близко? Беккет хочется увидеть в глазах Джейна злость — понятную, родную, — но Джейн не она, и не Касл, не Реддингтон и даже не Прентисс. В глазах Джейна лишь пустота. Но странным образом, именно это и дает ей понять, что она попала в точку. — Ты — эмоциональный вампир, — безжалостно продолжает Беккет, внимательно следя за застывшим лицом оппонента напротив. — Ты используешь собственное чувство вины как оправдание, чтобы никого не подпускать слишком близко, но при этом, ты слишком эгоистичен, чтобы позволить близким тебе людям жить собственной жизнью. Гораздо проще знать, что они рядом, можно обратиться к ним в любой момент, чем действительно отпустить их. Ты думаешь, что поступаешь благородно, не подпуская их к себе, держа на расстоянии вытянутой руки, но это не благородство. Это трусость, Патрик. Тишина, что следует за ее словами, кажется оглушающей даже ей самой. Джейн смотрит ей в глаза все тем же остекленелым взглядом и не произносит ни слова. — Знаешь, я сама храбростью не отличаюсь. Я была такой же непроходимой идиоткой как ты на протяжении четырех лет, но ты просто побил мой рекорд. Джейн не отвечает. Но Беккет это и не нужно. Оставшееся время полёта до Вашингтона они молчат. Он решается заговорить только один-единственный раз: когда самолет уже заходит на посадку: — Как его зовут? — слова даются ему с трудом и вовсе не из-за боли в передавленной трахее. — Как она его назвала? Ответный взгляд Беккет прошивает его пулями. — Эйдан. Я уж думала, ты никогда не спросишь. Говоря это, она вновь невольно (или, вполне возможно, специально) прикасается к кулону на шее. Одинокий прямоугольный изумруд на тонкой цепочке тепло просвечивает сквозь прозрачную ткань блузки. Патрик сглатывает. — Ирландцы действительно жить не могут без зеленого. — Я когда-то подарил ей изумруды, — он удивлен той легкости, с которой подобное признание слетает с языка. — Она отказалась. Примерила и тут же вернула. — Конечно, она отказалась. Зная ее, я даже догадываюсь почему. Эйдан. Патрику нравится это имя, ему кажется, что оно одинокой искрой западает ему в сердце, разжигая в нем пожар. Жаль, он не уверен, хватит ли у него сил в нем выжить *** Ей снятся похороны матери. Открытый гроб и собственное ощущение того, что все происходящее неправильно. Запах душит; лилий слишком много — Мама спит? Она ведь просто спит. Надо её разбудить! — Нет, Джим, мама не проснётся. Лисбон не знает, проснется ли она. Воспоминания наплывают издалека, нечеткие и зыбкие, эфемерные в своей неопределенности, как кадры старого стереоскопа*, но в то же время, болезненно яркие и реальные. Капли дождя, издевательски задорно искрившиеся на крышке гроба. Опущенные плечи и сгорбленная фигура отца. И цветы. Повсюду эти чертовы цветы; запах душит, щекочет ноздри, одурманивает. Мама не вернется. Один раз потерянные — не возвращаются больше никогда. Сможет ли она проснуться? Лисбон все еще не знает. Стереоскоп издает неслышный щелчок и резко меняет кадр. Тереза вздрагивает, осознав, что находится не на похоронах, а в своей собственной спальне. За окнами темно и ни черта не видно. Кроватка стоит неподвижно, но отчего-то издает леденящие душу звуки, слишком похожие на мерный стук метронома. Лисбон боится подойти к ней и заглянуть внутрь. Ее сковывает страх. Она спит; Тереза знает, что просто спит, нужно только сделать над собой усилие и открыть глаза. Но у нее не получается. Не получается. Не получается. Он стоит там. Рядом с кроваткой, словно имеет на это право. Словно он никогда не уходил. Она замирает. Сердце перестает биться. Легкие замирают на полувдохе. Позже она поймет, что действительно задыхалась — во сне. — Д-Джейн, — имя слетает с уст чужеродным шепотом; она не узнает своего голоса. — Что ты здесь делаешь? — Мне очень жаль, — Терезе приходится приложить изрядное усилие, чтобы услышать его. Он избегает смотреть ей в глаза, устремив блестящий взор на кроватку. — Мне очень жаль, Лисбон. Но я должен был это сделать. Его руки окрашиваются в красный. В красный окрашивается все. Когда Джейн наконец смотрит на нее, Тереза с ужасом осознает, что и его лицо раскрашено кровью в гротескной пародии на улыбку клоуна. — Прости, — повторяет он. Его глаза — свинцово-серые во тьме, почти стальные — светятся безумным блеском, а в голосе нет больше раскаяния, лишь одно зловещее удовлетворение. — Мне очень жаль. Лисбон бросается к кроватке. Ее руки тут же становятся красными; детское одеяло липнет к ладоням, тяжелое и мокрое от крови. Когда, ценой неимоверных усилий, у нее все же получается откинуть полог, Тереза кричит. Голос Джейна вплетается в ее полный отчаяния вопль, сливаясь с ним воедино. — Прости, — все продолжает говорить он. — Прости. Прости. *** Она просыпается с криком, что в последний момент умирает на устах, превратившись в полный боли протяжный выдох. Эйдан мирно посапывает в совершенно чистой кроватке — никакой крови нет и в помине. За окном темно, словно во сне, но тьма реальная расчерчена яркими полосами лунных бликов и привычными отсветами световых реклам. С трудом Тереза вспоминает, что и комната, в которой она находится сейчас, в реальности не принадлежит ей — это гостевая спальня в квартире Каслов. Это был сон. Всего лишь сон. Очередной кошмар из тех, к которым она никак не могла привыкнуть. Не могла, потому что приснившийся ей кошмар был слишком реален в своей сути. Папки с документами и официального вида коробки, разбросанные по всему полу, ежесекундно напоминали ей об этом. Черно-белая мешанина из букв и цифр отзывалась непереносимой болью в висках.   Лисбон встает, бесцеремонно прохаживаясь по бумажной дорожке, что берет начало от кровати и обрывается почти у двери. Коробки с упреком смотрят ей вслед, пока она идет к кроватке, чтобы наклониться и осторожно поцеловать сына в лоб; коробки прожигают дыру в ее позвоночнике своими безмолвными укорами и светятся в спектральных лучах ее ответной ненависти. Каждый раз, глядя на них, Лисбон не может удержаться от мысли, что нужно было рассказать все Беккет с самого начала. Ей отчаянно хотелось повернуть время вспять и не позволить этому ужасу зайти так далеко.  — Не волнуйся, — слова Беккет, произнесенные ею несколько дней назад — перед тем, как она вновь уехала куда-то в неизвестном направлении, — вдруг вновь оживают, отбивая тихий такт в разламывающихся от боли висках. — Может, все и зашло слишком далеко, но пока еще не стало слишком поздно. Лисбон не была настолько уверена в ее словах. Не была она уверена и сейчас, бездумно опустившись на пол (мягкий ковролин приятно щекотал едва прикрытые халатом ноги, но все ее тело била крупная дрожь) и придвинув к себе первую попавшуюся папку, чтобы раскрыть ее на первой странице. И тут же замереть, задержав дыхание от бросившихся в глаза строк: «Le dirò con due parole chi son, e che faccio, come vivo».* Тереза зажмуривается. Скрипит зубами, борясь с внезапным приступом тошноты, но не выдерживает: размахивается и со всей силы швыряет папкой в стену. Фотографии вылетают и рассыпаются по полу. Нательный крестик на шее одной из жертв, точная копия ее собственного. Одинокая бутылка виски на заваленном хламом комоде. Форма медицинской сестры, скомканная кем-то и небрежно брошенная на диван. Кроваво-красный смайлик на разбитом трюмо. Нарисованный помадой, но тем не менее слишком похожий на фирменную «улыбку» Кровавого Джона.   Лисбон смотрит. Смотрит, не в силах заставить себя сдвинуться с места и собрать эти чертовы фотографии воедино. Звуки голосов, что доносятся снизу, своей внезапностью заставляют ее вздрогнуть.   Она неслышно закрывает за собой дверь и спускается вниз. Голоса становятся ближе и громче, затем воцаряется неожиданная тишина.   — Это он? — в буквально накаленном от напряжения воздухе, слова Бута резонируют неестественно громкой яростью. — Сили… — Голос Беккет обрывается на полуслове, ее фигура стремительно отделяется от двери прихожей, оказываясь непосредственно в поле зрения Лисбон. Она входит в гостиную ровно в тот момент, когда Джейн — она все еще не верит, что это Джейн, — падает на пол, зажимая окровавленный нос.  — Что же. Добро пожаловать, — едкая реплика Бреннан как нельзя более точно передает всю абсурдность сложившейся ситуации. Патрик Джейн. Кровь. Желание истерически засмеяться и зааплодировать развернувшейся сцене.  Терезе кажется, что она все же забыла проснуться.