Снафферы.

      Энви не отрывал взгляда ни на секунду, не отводил глаза. Он просто не мог этого сделать. Казалось, он даже не моргал и глазные яблоки давно высохли, но продолжали издевательски передавать картинку в мозг. Рой усмехался уголками губ: ему нравилась разворачивающаяся перед ним драма, и Энви это знал, но он не мог перебороть себя, не мог подняться и достойно ответить, заставить его остановиться. Выбитые из плечевых суставов кости — насмешка, молчаливое послание. Руки свободны, но ты ничего не можешь сделать. Не можешь мне помешать, не можешь защитить свою драгоценность.       Всё, что было бы по силам Энви, — дотянуться до ножа, вбитого в тонкие детские ладони и милосердно перерезать Альфонсу глотку. Чтобы не видеть его полных слёз глаз, не слышать его болезненных стонов. Рой опорочил самое чистое существо, безжалостно окунул его в самую омерзительную грязь — похоть. Даже Энви, бессердечный ублюдок, чудовище и садист, не смог сделать этого, не смог уничтожить этот свет в карих глазах.       Скрежет металла о грубый точильный камень вырвал Кристиана из водоворота разрывающих разум мыслей.       — Ты не… посмеешь… — хрипло выдохнул он, как только вспомнил.        Было у Роя любимое развлечение. Освежевание.       — Останови меня, если сможешь.       Холодное бритвенно-острое лезвие коснулось обнажённой спины мальчика. Он еще не осознал. Измученный болью и страхом разум еще не принял, не обработал сигналы тела. Тонкая полоска кожи тяжело, с склизким и влажным хрустом отходила от мышц. Альфонс закричал, сжимая пальцы на краю стола, обламывая ногти. Этот отчаянный крик разрывал хрупкое сознание Энви, бросая его глубже в бездну сумасшествия.       Он ведь всего лишь хотел получить крупицу тепла. Почувствовать себя живым. Не Бог, так Дьявол — лишь бы не пустота. Не любовь, так хотя бы ненависть — лишь бы не равнодушие. Ощутить, осознать, что он еще существует, что он живой. Вложить в чужие ладони некогда цельный дивный камень души. Ведь голод, вечный голод, не оставит. Голод по прикосновениям чужой души. И сейчас эту душу вырывали по окровавленным агонизирующим кускам раскалёнными клещами одичавшего крика.       Энви не мог закрыть глаза, зажать уши, не мог скрыться от разрастающегося безумия, защитить хрупкий камень от множащихся, ширящихся трещин, сливающихся в уродливую паутину. Теперь он понимал те чувства, что толкали братьев на защиту друг друга. Энви казалось, что это с него медленно, тонкими лентами сдирают кожу.       Альфонс уж давно смолк. Бледное лицо застыло безобразной маской боли. Тишина обрушилась внезапно, пробирая до холодного липкого пота. Эхом, призрачным отзвуком бился в ушах последний вздох.       — Я дам вам время побыть наедине. Наслаждайтесь обществом друг друга, — Рой бросил на стол окровавленные перчатки и скальпель.       — Он… — Энви судорожно хватал ртом воздух.       — Проверь сам, — мужчина задержался у раскрытой двери.       — Ты… Ты подписал себе смертный приговор! — прошипел Кристиан, прожигая полным ненависти взглядом широкоплечую фигуру, ступающую в тьму коридора. Хлопок закрывшейся двери погасил разгоревшуюся было искру разума.       Энви прикрыл глаза. Он не мог заставить себя смотреть на Альфонса. В голове билась разрушительная мысль: не защитил, не смог, потерял. Парень кусал губы, проклиная Мустанга. Хрупкое истерзанное тело Ала так и осталось лежать на столе. Минуты проходили в тишине. Проталкивать в лёгкие тяжёлый спертый воздух с кисловатым привкусом рвоты становилось практически непосильной задачей. Энви задыхался от этого запаха, от собственных мыслей и поглотившего их безумия. Вдох. Тихий, поверхностный. Но такой желанный. Парень весь обратился в слух, забывая, как дышать самому.       Альфонс глухо застонал, дёрнувшись. Энви поспешил подняться на ноги; балластом висящие вдоль тела руки от каждого неосторожного движения простреливало болью — он вытянул зудящую шею вперед и ухватился зубами за рукоятку ножа, выдёргивая его из кистей мальчика. Выпущенное лезвие тут же отозвалось коротким сухим звоном, прокатившись по полу.       — Альфонс, ты меня слышишь? — осторожно позвал Энви.       — Хватит… — осипшим шёпотом пробормотал мальчик, глядя на парня пустыми помутневшими глазами.       — Он ушёл, Ал. Тебя больше никто не тронет, — Кристиан хотел прикоснуться к любимому, но снова вспомнил, что не в состоянии даже приподнять руки, не то что полностью вытянуть…       Младший Элрик подтянул ладони к лицу, бессвязно шепча мольбы прекратить эту пытку. Он не слышал Энви, не понимал, кто рядом с ним, не понимал что его оставили в покое. Мальчик прижал лоб к столешнице, вспоминая всю свою столь юную еще жизнь и вопрошая у мироздания, за какие прегрешения он заслужил такую страшную кару. Парень не слышал, как в комнату вошли люди, сознание само отреагировало, вернув свою относительную целостность и стабильность.       — Шеф тут… — начал было Хавок, но прикусил язык под уничижительным взглядом Кристиана.       — Помогите им и обеспечьте всем необходимым, — почти приказным тоном начал парень, но закончил уже мягче: — Деньги возьмёте из моих.       — За Эдом уже поехали Брэда и Фарман, — Риза подошла к парню, положив одну ладонь ему на лопатку, а второй берясь за вывихнутое плечо. — Будет больно, — предупредила женщина из чистой формальности, рывком вправляя кость в сустав.       Энви только сжал зубы: у него был высокий болевой порог, и только это помогло не взвыть. Дождавшись, когда с него снимут оковы, он, не говоря ни слова, покинул комнату. Потому что знал, что его просьбы будут исполнены в точности, а значит, стоит обратить внимание на другие проблемы.

***

      Машина остановилась в паре метров от путника, весело тарахтя мотором. У Эдварда будто открылось второе дыхание. Он преодолел это расстояние за считанные секунды. Помощь. Спасен. Водительская дверь открывалась слишком медленно.       — Помогите… — почти выкрикнул Эд, хватаясь за дверь, предотвращая её поспешное закрытие. Дальнейшие слова застряли в горле. Подросток отпрянул от машины, отступая назад, спотыкаясь на ровном месте. Тело не слушалось, панический ужас загнанной жертвы лишил последних крох самообладания. За рулём сидел Фарман.       — Парень, садись в машину. Мы тебя битый час ищем.       — Нет, нет… Только не снова… Только не вы… — Эдвард был не способен кричать или снова бежать. Силы покинули истощенный организм, вязкая слабость охватила всё тело. Сознание не выдержало шока и милостиво оставило своего хозяина, давая несчастному жизненно необходимый отдых. Бреда чертыхнулся и поспешил выбраться из машины, опасаясь, что, рухнув с высоты своего роста, их теперь уже подопечный мог разбить голову об асфальт. Убедившись, что подросток не получил новых травм, мужчина втащил бесчувственное тело на заднее сиденье машины.       — Езжай. Придётся ждать, пока он не очнётся. Не бросать же пацана, — недовольно проворчал Брэда, вернувшись в машину.       Полтора часа дороги прошли в молчании. Фарман припоминал, что из хирургических инструментов есть на квартире, а что придётся заменять подручными средствами, а Бреда, не любивший детей, мечтал поскорее вернуться на базу и не мотаться по всему пригороду, выискивая мелких спиногрызов.       — Клади его на диван, — отперев дверь и пропуская подельника с ношей, посоветовал Фарман. — Нужно его осмотреть и зашить рану.       — Мы не благотворительная организация, — сгрузив бессознательное тело, проворчал Бреда.       — Просто делай, что тебе сказали. Свяжись с Жаном или Ризой и узнай, где он живёт. Заодно и что происходит на базе. Как бы нам не влетело за самоволку. Мне не очень хочется объясняться с шефом.       Фарман, отдав указания, переключил всё своё внимание на пациента. Он был врачом группы: имея дела с организацией вне закона, хороший хирург пользовался спросом. Рука Эдварда представляла собой плачевное зрелище. Края раны воспалились, плоть начала отмирать, лишённая притока крови. Грязь и мелкая труха не оставляли сомнений, что подросток подхватил далеко не одну инфекцию за свою ночную прогулку по лесу. Фарман раздел Эда и осмотрел на предмет других травм, но таковых, к счастью, не обнаружилось. Во всяком случае, опасных. Ушибы и синяки в счёт не шли.       — Надеюсь, нога у тебя от того же трупа, что и рука, малец, — задумчиво пробормотал мужчина, обдумывая, откуда лучше срезать лоскут кожи и мышц, чтобы закрыть рану на руке. — Ладно, если тебе суждено сдохнуть от заражения, то от кирпича ты не помрёшь. И не у меня на столе.       Фарман приготовил необходимые хирургические инструменты для операции, из дезинфекции был только алкоголь, а вот с анестезией была беда. Ничего подходящего не нашлось, только наркотики, а они для этого подходили плохо. Но разве было время выбирать?       — Придётся тебе смотреть весёлые сны, — вкалывая небольшую дозу дури в набухшую вену, цинично пошутил Фарман. Он не сомневался, что глубокий обморок давно перешёл в крепкий сон.       — На базе всё весело и радужно. Младший нашего увечного жив, но хорошенько поломан. Его скоро привезут, Хавок дал адрес. Так что быстрей заканчивай с пацаном и поехали, — известил вернувшийся в комнату Бреда.       — Да, да, часик подождут. Подержи его — вдруг очнётся. — Фарман уже тщательно мыл руки, готовясь к операции.       Вычистить грязь, обрезать омертвевшую плоть — самая трудоёмкая и долгая работа. Риск смерти Эдварда рос в геометрической прогрессии: несмотря на поддержку организма, нивелировать полное его истощение так быстро невозможно. Физраствор помогал справиться с кровопотерей, а глюкоза давала некоторую энергию для функционирования тела. Фарман долго примеривался, откуда срезать заплатку на культю, раздражая своей медлительностью Бреду.       — Режь уже, он и так не красавец, хуже всё равно не будет!       Хирург не обратил на него внимания, сосредотачиваясь на работе. Ровный надрез прошёл точно под шрамом, стыком родной плоти и чужой. Фарман расправил кусок кожи, примеряя его на рану. Подходило идеально, осталось лишь наложить шов. Большего для Эдварда он сделать не мог.

***

      Существует ли что-то более страшное, чем неспособность владеть собой? Своим телом. Своими мыслями. Своей жизнью. Что может быть страшнее, чем самовольно решиться отдавать забытию большую часть своей жизни, тратя её на сон?       Эду часто на ум приходили такие мысли, когда он, бывало, проникался размышлениями о течении всех тех лет, которые они с братом потратили на поиски заветного эликсира жизни. Правда, судьба Стального сложилась так, что зверская усталость могла нагнать в любую секунду и, не внимая никаким его убеждениям, вынудить разум провалиться во тьму на добрый десяток часов. А когда наступал момент пробуждения, алхимик уж не мог не проклинать снова и снова эту слабость, какая присуща несовершенному человеческому телу, эту его нужду в постоянной подпитке и защите, мешающей беспрепятственному продвижению вперед. Так и сложилась его смутная, по-детски наивная мечта научиться никогда не спать — всегда пребывать в сознании и быть способным вмиг взять контроль и над собой, и над всем, творящемся вокруг.       Светлая теплая пелена застилала теперь его сознание: похоже, эта мечта сбылась. Только-только Эдвард, казалось, буквально валился с ног и отчаянно пытался вспомнить, как правильно делается вдох, как вот он уже лежал пусть и на лопатках, но все же пребывая в абсолютно чистом и стойком состоянии мысли и эмоции. Он с каким-то удивительным горделивым спокойствием глядел вверх, в едко-белое пространство, слышал суровый шепот главного хирурга и улавливал боковым зрением тени напряженно склонившихся над операционным столом медсестер. По их размытым скукоженным лицам можно было рассудить, что взгляд их столкнулся с чем-то не самым привлекательным. Скорее мерзким и болезненным. Болезненным. Боль? Было бы неплохо. Но и она уже исчерпала себя. Юноша проникся завидным довольством. Вот, наконец, больше не выстроится по пути никаких ненужных барьеров, больше не будет тех, чьи желания перемежаются с его собственными и однажды столкнутся, влеча за собой необратимые разрушения. Все. Похоже, Эд достаточно отмучился для этого. Он заслужил это. Заслужил целое, такое долгожданное, такое сладкое и манящее ничего.       Ничего не было.       И никого.       Даже… Ала?       По-прежнему твердый и давящий шепот продолжал задевать слух, облачным ворохом разносясь над пустынной поверхностью сознания, но не касаясь ее. И только это слово, это имя, заставило воздух дрогнуть, а все внутреннее сдвинуться, подобно древнему леднику, сходящему с бесконечных каменистых равнин — и вот все обрело какой-то привычный, раздражающий рельеф, звуки из неразборчивого плавного потока обратились в нагроможденные смыслом слова. Смыслом, кольнувшем по все еще бьющемуся в груди сердцу.       Ненавижу.       Противен.       Ненавижу.       Противен.       Ненавижу.       Противен.       Врезавшиеся в память слова все капали и капали, пропитывая солью невидимых слез все тело, расщепляя кожу, пронзая душу.       Взгляд, еще недавно такой умиротворенный и уверенный, заметался и начал нервно въедаться в отражение бесконечного бесцветного мира, в котором очутился бывший Стальной алхимик. Тело зашлось в судорогах — в порывах подняться и отыскать, защитить, пожертвовать, но ничего, ничего не выходило.       Потому что ничего не было.       Даже боли.       И это все сжимало и придавливало конечности, резко дергало за волосы, грубо зажимало рот. Неясные голоса на мгновение обрели чёткость, ясность.       — Да, держи ты, мать твою, его крепче! Я его на лоскуты порежу! — в свете яркой лампы блеснул металл скальпеля, сжатого в твёрдой руке опытного врача-хирурга.       По телу разливался мертвенный холод, начиная свой путь от рук, замораживал заходящееся в неясном порыве сердце и стремился дальше. Спокойно. Он не видит, потому что боится. Он не чувствует, потому что не хочет. А надо. Надо. Иначе что?       Тонкая игла капельницы выскочила из вены, проливая на стол питательный раствор. Невнятная ругань не задевала сознания пациента, он вновь провалился в яркий мир наркотических иллюзий.       Что будет с Алом?       Вздох. Еще один. Поморгать. Еще. Больше. Снова. Открыть глаза. Вот так. Спокойно. А теперь посмотреть. Внимательнее. Еще внимательнее, продираясь сквозь завесу утопичных грез, заглушая собственными стонами соблазнительный зов несбыточных мечт… Картинка перед глазами стала четче: в этих руках, оказывается, то, что предназначено для разделывания мяса, и это что-то уже давно копошилось внутри Эдварда, выковыривая ошметки сгнившей бурой плоти. На этих руках теперь висят зловонные остатки его внутренностей, сами собой разваливаются и падают вниз, прямиком к ногам. Но ни одной кровавой капли ни алело на белых плоских поверхностях, ни одна струя не пронзила их. Потому что он уже давно опустошен, уже давно иссох от бесконечных мук и ран, какими одарила его одна лишь совершенная в далеком детстве ошибка. В этих руках снова блестит что-то металлическое, что-то острое, что-то… болезненное? Нет. Наверное, эти руки забрали и боль тоже, навсегда разорвав связь Эдварда с миром и предательски небрежным жестом вышвырнув из него стойкую надежду. Это были руки Ала, чье бледное исхудавшее лицо наконец проявилось сквозь белую мглу, какая окружает только одно место — Врата Истины. Пальцы затряслись, желая коснуться этих выпирающих скул, этих ломких пшеничных волос, этих вытянутых в линию губ, но медсестры снова спохватились и сдержали на месте… кто? Кем он их посчитал? Медсестрами? Серые тени снова замаячили по бокам, потемнели, приблизились. Нет. Это даже не люди. Руки. Десятки, сотни, тысячи сотканных из темноты, из какой вырастают детские кошмары, рук, вонзивших в Эда свои цепкие коготки…       — Нет! — протестующий крик прорвал связки и пустил пламя по изувеченному телу — Стальной вырвался из их хватки, вынуждая змееподобных цепких тварей рассеиваться невидимой пылью. Жгучая белизна пожирала глаза, искажала всю представшую перед ним безобразную реальность. Живая рука вытянулась — пугливо, но резко, до жжения в связках, но все же смогла достичь цели. Посеревшая кожа на кончиках пальцев уловила мертвый, точно металлических холод, исходивший от впалых щек Альфонса. Он словно и не заметил брата, судорожно гладящего его по лбу, по макушке, по шее, хватающегося за нагрудный карман мешковатого белого халата, и только продолжал равнодушно перебирать грязными пинцетами все, что осталось от алхимика. Для него словно и не существовало никогда такого человека, как Эдвард Элрик. Тот уже не силился над собой, все глубже продавливая ногтями чужие виски, оттягивая чуть заостренные уши, вырывая сухие короткие волосы… И видя, как те расходятся, точно подверглись реакции расщепления, как трещины раскола пронзили Ала целиком — и он весь, точно стеклянная оболочка, звучно осыпался на пол.       И появилось оно. То, что скрывалось внутри. Эдвард ахнул, одергивая руку, подальше от этой чернеющей в глубине света бесформенной субстанции — нечисти, исполненной подвижными, перемежающимися выпуклостями и впадинами с лопающимися на них зловонными пузырями. А среди этого непроницаемого чернильного хаоса — гигантский неморгающий глаз, всевидящее око мироздания, глядящее прямо туда — в изведенную душу бывшего героя и любящего брата. Это нечто словно только выбралось из котла с бурлящей нефтью. Нет. Определенно из кое-какого другого котла. Оно смотрело, смотрело и только этим сумело обездвижить юношу абсолютно, только этим дало понять, что он такое. Дала понять, что он — ничто.       Секунда промедления — и оно внезапно вскочило, растянулось и унеслось в сторону Врат, как густой мазок дегтя проходясь по воздуху и снова разрастаясь бесконечным количеством гибких тонких рук…       Одно касание — гулкий, пробирающий до костей, до самой сути, звук затворившихся Врат будто оборвал, отрезал все эмоции, оставляя только четкость видения мира, этой бескрайней белизны, и трезвость разума, холодную логику. Перед Эдвардом вновь была Истина — безликое существо, лишь тень, быстрый набросок небрежной руки.       — Вот мы и встретились снова, Эдвард Элрик.       — Какого чёрта здесь происходит? — Стальной хмуро взглянул на существо, осмелившееся назвать себя Богом, всем миром.       — Поведай мне, алхимик, как звучит Закон равноценного обмена? — Истина будто насмехалась над некоторой растерянностью своего визави, игнорируя вопрос.       — Чтобы что-то получить, нужно отдать что-то взамен. Но всё это ложь. Нет никакого равноценного обмена, я давно это знаю. Тебе меня не обмануть.       — Верно, легенда о равноценном обмене всего лишь фикция, приманка для глупых и горделивых людишек — таких, как ты. Скажи, ты еще помнишь, что случается, когда нарушаешь главное табу алхимии?       — Зачем ты спрашиваешь прописные истины? Память подводит? — Элрик не мог понять, к чему этот бессмысленный разговор. — За нарушение табу ты забираешь часть тела преступника, «караешь», взамен даёшь знания, способность преобразовывать без алхимического круга и чудовище, которое никогда не было человеком и никогда не сможет им стать.       — Ты не забываешь болезненных уроков, алхимик. А теперь вспомни, — Истина насмехалась над подростком, почти в открытую смеялась, — вспомни своё последнее преобразование.       — Человеческая трансмутация, — Эдвард не сразу понял, не сразу осознал, к какой мысли подталкивало его это существо. Он преобразовал себя, чтобы вернуть брата, всего себя полностью. Но мертвые не восстают из могил. Возможно ли, что весь этот год рядом с ним был не Альфонс Элрик, а лишь его подделка, столь презираемый Эдом гомункул? — Этого не может быть! Ал мой родной брат, он не бездушное чудовище с философским камнем вместо сердца!       — Подумай, Эдвард Элрик, так ли ты прав в своих убеждениях, — отдаляющимся эхом донеслось до подростка. Бескрайнюю белизну поглотила непроглядная тьма.

***

      — Он не сдох? — Бреда с сомнением осмотрел впавшего в беспамятство подростка.       — Нет, он всего лишь без сознания. Бери его, и поехали, мы слишком задержались, — Фарман стянул испачканные в крови латексные перчатки и бросил их на стол.       Дорога до квартиры Элриков не заняла много времени. Уже через двадцать минут Эдвард был сгружен на стул и оставлен без внимания.       — Бреда, Хавок, возвращайтесь на базу. Скорее всего, там нужна ваша помощь, — Риза стояла, облокотившись на изножье кровати, — мы с Фарманом останемся, пока детишки не придут в себя.       — Постарайтесь не задерживаться. Шеф за это по головке не погладит, — Хавок закурил и, махнув на прощанье рукой, покинул квартиру вслед за Бредой.       — Осмотри Альфонса, — женщина подошла к старшему Элрику, заметив, что тот приходит в себя. — Эдвард, ты меня слышишь?       Подросток что-то невнятно промычал, обводя комнату мутным расфокусированным взглядом.       — Может, и слышит, но точно не тебя. Он под дозой, — пояснил Фарман, отвлекаясь от Альфонса.       — Ты вколол ему наркотики? Зачем?       — Анестезии не было. Не на живую же резать. Хотя ему не привыкать.       Риза всматривалась в бледное, почти серое лицо Эдварда. Она не любила, когда жертвами становились вот такие вот дети. Пусть она не первый год работает в этой сфере изготовления и продажи фильмов о пытках и смерти, но женское сердце каждый раз болезненно ныло, видя, как умирают те, кому еще не выдалось шанса пожить полноценно и независимо. Остальная команда нередко подшучивала, что женщине давно пора бросать это дело и становиться примерной женой и матерью, но Ризе претила такая перспектива.       — В общем и целом у мальца нет смертельных ран. Жить точно будет. Я оставлю инструкции по лечению. Пусть сами разбираются с этим.       — Хорошо. Интересно, Энви уже убил Роя или еще развлекается? — отстранённо поинтересовалась женщина.       — Развлекается. Судя по вашим рассказам, он очень зол на Мустанга. Только вот как бы не аукнулась нам эта спасательная операция. Ты уверена, что всё пройдёт гладко и шеф не спустит на нас потом всех собак?       — В нашем деле нельзя быть в чём-то уверенным. Мне неважны все эти перипетии. Мне платят за работу, а не за то, что я думаю.

***

      Сознание возвращалось медленно, частями. Первым пришёл слух, он улавливал звуки, кажется, кто-то говорил, несколько человек, но он не мог разобрать слов, не понимал их смысл. Следом вклинилась боль, и непроглядную тьму перед глазами расчертили яркие мошки-пятна. Рука горела пламенем, но это не удивляло; насторожил только новый очаг боли, подстегнул неокрепшее сознание. Вкус и запах включились почти незаметно: Эдвард лишь отстранённо отметил, что всё еще хочет пить, но уже не чувствует металлического запаха крови, воздух в помещении был прохладным, свежим. Последним вернулось зрение. После созерцания ослепительной белоснежной пустыни светло-фиолетовые стены казалось огромным темным провалом, от которого защипало в глазах; прохладный утренний ветер, врывающийся в распахнутое напротив окно, показался невыносимо жгучим. В комнате было несколько человек, они еще не заметили, что подросток пришёл в себя и, это было на руку окончательно очнувшемуся Эдварду. Он узнал квартиру, которую они последний месяц снимали с братом. Значит, они привезли его домой. Зачем? Нет, сейчас не до этого. Это неважно. Главное: что с его телом? Боль блуждала, будто призрачный огонёк на болоте, от руки к ноге и обратно. Что они с ним сделали, пока он был в отключке? Воспоминания медленно всплывали в памяти. Эдвард неимоверным усилием воли сдержал панический вздох, на крик просто не хватало сил… но сейчас было не время поддаваться эмоциям. Старший Элрик, стараясь остаться незамеченным, напрягал каждую мышцу тела, запоминая, обдумывая малейший отклик израненного организма. Нога отзывалась болью выше колена, но на перелом это было непохоже: пальцы двигались свободно.       Они его даже не связали. Думают, слишком он слаб, чтобы дать отпор? Сможет ли он сейчас что-то противопоставить двум взрослым людям? Впрочем, Эд погорячился, позиционируя как людей тех, кто годами равнодушно наблюдает и запечатлевает, как одна за одной рушатся человеческие жизни… Выбраться. Он должен, просто обязан выбраться. Сквозь полуприкрытые веки подросток продолжал осматривать комнату. Постель, на ней находился кто-то третий, но из-за стоящей у изножья Ризы он не мог разглядеть, кто это был.       — Ему аукнется еще эта «любовь», попомни мои слова, — проворчал Фарман, стоящий у распахнутого окна.       — Я слышала их разговоры. Они вправду очень похожи. Не думаешь, что они братья? — Риза выпрямилась и обошла кровать, присаживаясь на её край.       — Не знаю, много ли похожих людей на земле. Думаешь, у нашего дурика могли быть нормальные братья?       — Может, им повезло больше, чем ему? Наивные детишки, думали, что их никто не видит. Он выводил его погулять.       — Это всё пустые разговоры, Риза. Заведи уже детей.       — А не пойти бы тебе? — женщина ответила без злобы, скорее из привычки, как на набившее оскомину напоминание. Она несколько секунд смотрела на ухмыляющегося Фармана. Поняв, что совести у того нет ни грана, отвернулась. — Может, их лучше убить?       — Ха? Захотелось крови?       — Нет, просто их жалко. Он ведь их сломал.       — Я не узнаю тебя, Риза. Сколько раз ты ругалась с шефом по поводу актеров, а сейчас, когда удалось вытащить этих детей, ты предлагаешь их убить?       — Я сама себя не понимаю, — Хоукай обернулась на старшего Элрика. — Можешь не скрываться, я знаю, что ты очнулся еще пять минут назад, Эдвард.       Тот открыл глаза и хмуро взглянул на операторов. Из подслушанного разговора он понял многое, но стоит ли этим словам верить? Она намеренно позволила ему подслушивать? Есть ли здесь где-нибудь вода?.. Мысли было сложно удержать, заставить не расползаться по черепной коробке. Чтобы сосредоточиться на разговоре, Эдвард приложил неимоверные усилия. Хоукай поднялась с жалобно скрипнувшей постели и подошла к Эду, садясь, опускаясь на его уровень.       — Запоминай, я скажу только один раз, — Риза полностью завладела вниманием, заставив смотреть прямо в глаза. — Подлечитесь, оформите себе документы — у кого и где, мы вам написали — и как можно скорее уезжайте. Не стоит испытывать судьбу снова и пытаться вывести нас на чистую воду. Вам невероятно повезло, что мы помогаем Энви, а не Рою. Иначе вас уже не было бы в живых. Так что не растрачивайте этот подарок судьбы — или вас найдут весной в каком-нибудь овраге, как подснежники. Забудьте всё, как страшный сон, и живите спокойной тихой жизнью.       — И я должен этому поверить? — хрипло спросил Эдвард, болезненно сглатывая.       — Можешь не верить, — Фарман протянул подростку бутылку минералки, посмеиваясь от наведенного на него недоверчивого взгляда. — Бери, бери, не отравлена. Но твой брат здесь, ты тоже. Вы живы, а мы сейчас уйдём.       Эд сжал ногами бутылку, пытаясь свинтить с нее крышку — медленно, сосредоточенно. Он думал, не хотел отвечать сразу. Риза со вздохом отобрала бутылку и открыла ее, прекращая бесполезные мучения.       — Что с Кристианом? — Эдвард утолил жажду, одной маленькой проблемой меньше. О брате упоминать не хотелось даже себе самому. Он просто не мог себя заставить думать или спрашивать про Альфонса.       — Это наши проблемы. Забудьте про него, — резко ответила Риза, поднимаясь на ноги. — Надеюсь, мы больше никогда не увидимся. Идём, мы и так слишком задержались.       — Бывайте, детишки.