***
Эдвард не первый час сидел на полу недвижимой статуей, опираясь спиной на постель. Он боялся обернуться и увидеть подтверждения слов Истины. Истина… Как он смог открыть Врата? Здесь нет алхимии, и если хоть на секунду представить, что ему всё же удалось ею воспользоваться, он не мог запустить преобразование, ведь у него нет руки. Но он видел Истину, и это пусть невероятный, но неоспоримый факт. Эдвард не хотел двигаться, не хотел думать, но многолетние привычки не исчезают по щелчку пальцев. Хотелось есть: желудок давно переваривал сам себя. Нужно выйти из квартиры, пойти в магазин, купить продукты. Такие простые действия вызывали неясную оторопь, растерянность и безотчетный страх. Что, если они обманули, если ждут его за дверью или на улице? Что, если обретённая свобода — только иллюзия, и, стоит ему покинуть квартиру, этот кошмар продолжится? Нет, он останется здесь, под хрупкой защитой этих стен. Да и Ала оставлять одного опасно, он не приходил в себя всё это время. Альфонс… Неужели он и правда гомункул? Нет, глупости, Эдвард бы давно это заметил. Ал человек, его младший брат. Элрик медленно, через силу обернулся. Светлые волосы разметались по подушке, закрывая бледное лицо. Дрожащие ресницы выдавали беспокойный сон мальчика. Бескровные губы сжимались в тонкую полоску, кроша запекшуюся корочку крови и беспокоя ранки в уголках губ. Эд протянул дрожащую руку к брату, желая убедиться окончательно, что перед ним человек… но пальцы замерли в миллиметре от напряженного плеча. Нет, он не мог. Не мог заставить себя взглянуть в лицо правде. Какую цену будет иметь его жизнь, если Истина окажется права? Как утвердить себя в мысли, что весь этот год, который они путешествовали вместе, рядом был не нежно любимый младший брат, а бездушный монстр? Эдвард сжался от болезненного спазма, уткнувшись лбом в прохладную ткань простыни. Хотелось есть. Руки тряслись не только от не отпускающего напряжения, но и от голода. Если бы сейчас кто-то был рядом, то он мог бы сказать подростку, что ослабленный организм плохо перенёс операцию и значительно сдал позиции. Эдварда лихорадило. Он забывался на мучительные минуты зыбким сном, не приносящим облегчения. Он плохо понимал, где находится, какое сейчас время суток. Он ощущал только нестерпимый холод, от которого не было спасения, и болезненную ломоту во всём теле. Сил не было даже встать и дотащиться до кухни, чтобы попить — утолить жажду и обмануть взбунтовавшийся желудок, кажется переваривающий уже не только себя, но и другие органы, а возможно даже кости. Естественная потребность организма всё настойчивее давала о себе знать. В сущности, какая разница: умереть от пыток или от голода? Эдвард с трудом поднялся на ноги. Опираясь на стену, он добрался до стола. Книги, тетради, какие-то записки — ненужный, бесполезный хлам. Деньги. Где деньги? Рассеянно перебирая предметы, он старался сосредоточиться. Медикаменты, ему нужны препараты. Нужно что-то, что поможет Алу прийти в себя, восстановиться быстрее. Список, написан чужим незнакомым почерком. Вот оно, то, что ему так необходимо. Под руку попало несколько хрустящих бумажек. Деньги, да, деньги, нужно купить продукты. Эдвард тряхнул головой, тщетно пытаясь избавиться от белёсой мути перед глазами. По порядку, мелкими действиями. Подойти к двери, прислушаться — тишина; затем повернуть ручку. Но механизм не подчиняется движению руки. Подросток непонимающе уставился на отполированную тысячами прикосновений полоску металла. Что за шутки? Он прикасается к ручке, чувствует её гладкую холодную поверхность, прикладывает усилие, слышит скрип механических суставов протеза… Неужели он настолько ослабел, что не способен выполнить такое простое действие? Или барахлит протез? Стоп, как он может им чувствовать? Какой к чертям протез? Он ведь избавился от него почти год назад! Эдвард медленно выдохнул, закрыл и открыл глаза. Видение развеялось, но ощущение прикосновений металлического холода еще теплилось на отнятых кончиках пальцев. Нужно сосредоточиться, успокоиться. Ему ведь нужно всего лишь выйти из дома и купить продукты. В этом нет ничего сложного, магазин ведь на первом этаже, это удобно и быстро. Эд приоткрыл дверь, осмотрелся: на площадке не было ни души. Хорошо. А теперь бегом, как можно быстрее за всем необходимым. С покупкой продуктов не возникло проблем, хотя на него очень обеспокоенно смотрела девушка за кассой. Остатками не замутнённого разума Эдвард понимал, что приготовить что-то он не сможет, а потому обошёлся парой булочек и каким-то напитком. Теперь в аптеку.***
Колокольчик над дверью оповестил о приходе посетителя. — Добро пожаловать! — звонкий мальчишеский голос разнёсся по маленькому помещению аптеки. — Мне нужно всё из этого списка, — Эдвард не обратил внимания на приветствие, ставя продукты на прилавок и протягивая сложенный лист. Пока продавец изучал заказ, подросток рассеянно осматривался. Взгляд упал на маячащего рядом мальчика. Флетчер, а за прилавком Рассел. Давнее, блеклое воспоминание промелькнуло на краю сознания и исчезло, не сформировавшись. Оставив лишь уверенность, что он когда-то их знал. — Хирургическая игла, шёлковая нить, местное обезболивающее, обеззараживающее, заживляющее, — прочитал Рассел задумчиво, поправив на переносице очки. — Слишком общие описания. Для чего тебе всё это? — Мне нужно всё из этого списка — повтором пропечатал Эд, вытащил несколько смятых купюр с горстью монет и почти что бросил их прямиком Расселу под нос. — Парень, дело не в деньгах. Дело в том, для чего тебе это нужно, есть ли противопоказания, аллергии? Я не могу просто так продать тебе такие препараты, — Рассел осмотрел покупателя. Осунувшееся лицо, бледные подрагивающие губы, на висках и на лбу мелкие капли пота, налитые кровью глаза, от лопнувших в белках капилляров, спутанные давно не мытые волосы, ему показалось или он заметил среди прядей несколько тонких веточек и маленьких сухих листиков? — Парень, ты неважно выглядишь. С тобой всё нормально? У тебя, похоже, температура. — Не получив ответа, аптекарь окликнул брата только из привычки, не удивлять незнакомых посетителей, дублируя сказанное жестами. Мальчик не мог слышать и говорить. — Флетчер, собери требуемое, подбери самые безопасные не аллергены. Младший Трингам змейкой юркнул за прилавок, скрываясь в смежном помещении. Эдвард продолжал молча стоять, бессмысленно глядя перед собой. Он, кажется, пропустил что-то, запоздало заметив движение в свою сторону. Тусклый свет в аптеке и болезнь исказили видимое. Грубая мужская ладонь с силой сжимает предплечье, преодолевая слабое сопротивление. Металлические зубья вращающегося диска вгрызаются в кончики пальцев. Он всегда плохо чувствовал эту руку, но, кажется, именно сейчас нервные окончания работали в полной мере. Рефлекторно, на уровне растворённого в крови страха, Эд дёрнулся в сторону, задевая плечом стеллаж. Звон бьющегося стекла подстегнул к бегству. Не трогайте, не прикасайтесь! Эдвард бежал, не разбирая дороги, шаги за спиной не позволяли остановиться, но долго это бегство не могло продолжаться. Свернув в подворотню, он почти врезался в кирпичную стену. Тупик. — Наконец остановился, — переводя дыхание, буркнул Рассел. И зачем он вообще бросился бежать за этим странным посетителем? — Нет уж, для больного ты слишком прытко бегаешь… Эдвард продолжал отступать, пока не врезался лопатками в стену. Его страх оправдался. Никому нельзя верить, все враги! — Не подходите! — вжимаясь в стену, крикнул подросток. — Спокойней, парень. Не знаю, что с тобой случилось, но сейчас тебя никто не тронет, — Рассел примирительно поднял раскрытые ладони перед собой. Он заметил, что странный покупатель не только болен, но и ранен. С каждым словом Трингам подступал к Эду. — Сейчас ты медленно глубоко вдохнешь и так же медленно выдохнешь. Эд судорожно вздохнул, на секунду закрыв глаза. Рассел осторожно взял подростка за запястье, считая пульс. Сердце подростка билось слишком быстро, заставляя Трингама опасаться за жизнь незнакомца. А если не выдержит? — Спокойно, ты в безопасности, — он щёлкнул перед лицом Эдварда, привлекая внимание. — Следи за пальцем, — золотые глаза чётко проследили за кончиком ногтя. — Хорошо, идти сам сможешь? — Куда? — Эдвард почти справился с приступом паники, дышать становилось легче. — Мы заберем медикаменты, и я отведу тебя домой. Ты далеко живешь? — Нет, кажется, нет. — Эдвард нервно выдернул запястье из захвата. — Тебя никто не тронет, — Рассел держался на достаточном расстоянии от Эда, чтобы не вызвать новый приступ паники. — Ты хорошо себя чувствуешь? Стало легче? — Ты врач? — Больше фармацевт. Тебе лучше обратиться в больницу, — Рассел жестом попросил подождать, пока он не заберёт всё необходимое, через минуту он вернулся с небольшим пакетом. Парень быстро посоветовался с младшим братом, стоит ли ввязываться в эту сомнительную историю, но получив от Флетчера молчаливый укор, сдался, обещая не просто проводить покупателя, но и постараться помочь по мере возможностей и сил. — Нам нельзя в больницу. — Да, думаю, руку ты не по своей прихоти изувечил. Хорошо, если ты позволишь, я осмотрю тебя и постараюсь помочь. Эдвард кивнул в знак благодарности и согласия. Остаток пути они прошли в молчании. Рассел внимательно наблюдал за спутником. Ломанные, дёрганные движения, плавающий, нервный взгляд, мечущийся по всей улице, будто он опасался случайной встречи с кем-то опасным. Тут явно требовался не только врач способный излечить тело, но и тот, что исцеляет душу, разум. Вот только в этой области Трингам точно не мог ничем помочь. Он был хорошим фармацевтом, талантливым химиком, но довольно посредственным врачом. Он мог легко составить индивидуальный рецепт лекарства подходящего для каждого покупателя идеально, избавляющего от болезни всего за несколько дней, но плохо определял эти самые болезни, путаясь в симптомах.***
— Черт возьми, — протянул ошарашенный Рассел, едва оторвав взгляд от изувеченной спины Альфонса. — Я даже не хочу знать или предполагать, во что вы такое вляпались. — Ты сможешь с этим что-то сделать? — Эдвард всё еще не решался полностью довериться Расселу: он прекрасно помнил, что не каждый положительный персонаж из его прошлой жизни оказывался таковым и здесь, в этом странном, навсегда чужом мире; к тому же, противный осадок прежнего раздражения от вида своей крайне неудачной копии снова взметнулся и мутным облаком стоял перед глазами. Сколько же проблем они тогда доставили… Но, как бы там ни было, иного выбора всё равно не нашлось. Сам Эд не сможет помочь брату. — Теоретически, я смогу стянуть края ран, — с сомнением отозвался Трингам, — но я не хирург, не обещаю, что получится красиво. Кхм, хотя тут явно не до эстетики. Так, давай я осмотрю сначала тебя. Расселу не очень хотелось ввязываться в эту странную историю, но и бросить на произвол судьбы этих мальчишек не позволяла совесть. Кто же мог такое сделать с детьми? Зачем? В голове крутилось много вопросов, пока он осматривал культю Эдварда, сняв с нее марлевую салфетку, защищающую швы от заражения, но больше от повреждений. — Хм, сделано аккуратно. Откуда брали ткани? — Не знаю. Я не помню последние сутки приблизительно. — А… Ладно. Зайдём с другой стороны, — Рассел неопределенно отвел взгляд и поправил склонившиеся к глазу волосы: хоть как-то старался абстрагироваться от всех странностей сложившейся ситуации. — Где болит? Что беспокоит? Эдвард неловко пожал плечами, переминаясь с ноги на ногу. — Поразительное равнодушие к своему здоровью. — Хотелось спросить в лоб, что же такое с тобой произошло, парень, раз ты не замечаешь повреждения своего тела?! Рассел еще на улице заметил, что подросток припадает на левую ногу, но упорно игнорирует это. — Раздевайся, так будет быстрее. — За-зачем? — в последнее время эта фраза для Эдварда не заканчивалась ничем хорошим. — Осмотрю тебя, — терпеливо пояснил Рассел. — Ты что, никогда не был на осмотре врача? — удивление подступило к нему немедленно: неужто теперь из-за вида этого парня такие догадки Расселу не кажутся такими уж безумными?.. — Был, — старший Элрик помедлил, но всё же успокоил этого неугомонного волонтера и неуклюже разделся. — Сейчас я обработаю твои раны, а потом займёмся твоим братом. Мне будет нужна твоя помощь. Ты достаточно соображаешь? — Рассел в очередной раз пощёлкал перед носом Эда, привлекая внимание, сосредотачивая расфокусированный взгляд на одной точке. — Да, я постараюсь, — Эдвард заторможено кивнул, сдерживая паническую дрожь во всём теле. Рассел молча обработал царапины от ремня на шее подростка, внимательно осмотрел срез на ноге, поразившись профессионализму хирурга. Почему же лечили только старшего, а младшего оставили на произвол судьбы? — С тобой работал опытный врач, скажи ему спасибо за это. Долго бы ты не пробегал, не зашей он руку, а на ноге рана затянется через пару-тройку недель, — Меткий, пусть и искаженный стеклами очков взгляд мимолетом уловил подозрительные следы на бедрах и ягодицах. — М… Прислушайся к своему телу. Что еще беспокоит? — Ничего, — упрямо ответил Эдвард, зациклившийся только на одной мысли: помочь брату. — Послушай… Я понимаю, что говорить об этом неприятно, но… Ты подвергался насилию? Тебя ведь не только покалечили, но и изнасиловали. Я же вижу, — дождавшись медлительного утвердительного кивка, Рассел вздохнул. — И брата твоего, скорее всего, тоже… Вот только от этого я очень далёк, хотя в твоём списке есть кое-какие инструкции по этому поводу. Ладно, одевайся, я подготовлю всё необходимое твоему брату.***
Рассел дольше готовился к предстоящей операции морально, чем готовил инструменты и медикаменты. Хоть он и был из семьи врачей и много знал, но зашивать людей практически на живую, только с лёгкой местной анестезией, ему не приходилось. Да и не хирург он, а фармацевт! Трингам неуверенно сделал первый прокол на коже мальчика. Кажется, он всё так же не приходит в себя… или это так хорошо действует обезболивание? Первые несколько стяжек прошли в напряжённой тишине. Эдвард как мог придерживал кожу или нить, когда это требовалось. Альфонс медленно приходил в себя. Боль, притупленная препаратами, не беспокоила мальчика, он ощущал только прикосновения. Снова, снова Рой взялся за своё… Но выжженные непомерным количеством болевых сигналов нервы уже не реагировали. — Хватит… — прошелестел Ал. — Пожалуйста… Не трогай меня… Рой. — Ал, всё хорошо. Я рядом, — поспешно, сбивчиво, но успокаивающе заговорил Эдвард. — Энви, помоги!.. — мальчик дёрнулся к брату, не видя его. Он всё еще был заперт там, не осознавал, что кошмар закончился. Что выход из Ада все-таки существует. Надломленное сознание, смирившееся с невозможностью покинуть злополучный дом, не воспринимало реальность. Зациклилось на последних событиях, адаптируя происходящее под них. — Держи его крепче. Нить может оборваться, — Рассел постарался работать быстрее. Пациент был явно не в себе. — Тише, не двигайся. Ты дома, со мной, Альфонс. Для неопытного врача Трингам справился в рекордные сроки. Всего за час он стянул кожу на десяти ранах длинной от позвоночника и до бока; радовало, что ширина их была не больше сантиметра. Мольбы Альфонса не прекращались не на минуту. Он то кричал, умоляя остановиться и оставить его в покое, то тянулся к Эдварду, называя его чужим именем и прося помощи, защиты. — Энви, тебя ведь так зовут? — обратился к подростку Рассел, вытирая руки от крови. — Нет, Эдвард. Энви это… — Не хочу ничего знать, — оборвал Трингам. — Эдвард так Эдвард. Значит, смотри внимательно. Будешь делать то же самое каждые два дня. Сможешь? — Постараюсь, — старший кивнул, сжимая пальцы притихшего брата. Рассел обработал швы обеззараживающим препаратом и закрыл их марлевой тканью. С ладонями пришлось повозиться. Ал никак не давался в руки врача, мгновенно впадая в истерику, но всё же им удалось наложить швы на сквозные раны. — Сейчас самое неприятное, — пара кровавых пятен уцепились за влажные от пота светлые волосы, когда выдохшийся Трингам пытался забрать их за ухо. — Постарайся его посадить. Ему будет больно и страшно, но придётся потерпеть. Пусть лучше сидит у тебя на коленях, так удобнее будет держать. Эдвард выполнил требуемое и, чувствуя, как брат дрожит всем телом, прижал его к себе. — Энви, пожалуйста, не отдавай меня ему… Не отдавай, — хрипло шептал Альфонс, крепче прижимаясь к брату. Рассел, смущённый предстоящими действиями, медлил. Но долго терзать братьев неизвестностью было жестоко. Он осторожно прикоснулся к сжатому колечку мышц, чуть надавливая. Палец, смазанный густым кремом, вошёл легко, но оглушительный вой заставил парня остановиться. — Нет, нет, нет… Пожалуйся, умоляю, только не снова! Хватит, я сделаю всё что угодно! Только не это! — Альфонс рвался из рук Эдварда и кричал, захлёбываясь слезами. Его крик был полон горького отчаянья, столь же горького, как кровь, что стекала по рукам молодого врача. Рассел обхватил мальчика за талию, не позволяя двигаться. Оставленные без внимания стенки прохода начали срастаться, образуя спайки, и теперь их приходилось разрывать, чтобы начать лечение. Стараясь не обращать внимания на душераздирающие крики, Трингам как мог растянул мышцы ануса, чтобы не нанести еще больше повреждений. Тугой ватный тампон, вымоченный в заживляющих и обеззараживающих препаратах, входил тяжело. Эдвард из последних сил удерживал младшего брата, тщетно пытаясь до него достучаться. Когда Рассел закончил, старший Элрик в отчаянном порыве шепнул Альфонсу: — Ты свободен… Мальчик обессиленно обмяк, поняв, что его оставили в покое и в ближайшее время не будут трогать, и вновь провалился в спасительное забытье. — Сможешь повторить сам? — Рассел выдохнул, когда в комнате воцарилась тишина. Эдвард отрицательно замотал головой: как? Как он может позволить себе заставить его пережить такое дважды?.. Но одно слово оборвало все: — А придётся. Дня три-четыре, через каждые четыре часа повозишься с ним — и всё заживёт. Лучше так, чем всё это будет разрываться каждый раз, когда он пойдёт в туалет. Тебе я оставлю таблетки от жара и антибиотики посильнее. Хорошо питайся и побольше спи. Через пять дней снимешь швы через один, еще через пять остальные. Всё запомнил? — Да… Спасибо, что помог, — Эдвард протянул левую руку для прощания. — У меня у самого младший такого же возраста. Я не мог не помочь, — Рассел хлопнул по раскрытой ладони и усмехнулся — Заглядывай, если что-то понадобится. Эд закрыл за неожиданным помощником двери и сполз на пол. Его трясло еще сильнее, чем утром. Крики брата звенели в ушах, не желая затихать. Аппетит после пережитого пропал напрочь.***
С визита Рассела прошли сутки. Альфонс не реагировал ни на слова, ни на действия. Эдвард безуспешно пытался привести брата в чувство, с каждым часом всё отчётливее видя собственную беспомощность, и тогда на смену отчаянью пришёл гнев. Он не смог защитить брата. Страх за его жизнь давно пожрал душу, подточил, надломил внутренний стержень, что всегда помогал подняться и идти вперед, не смотря ни на что. Ал был равнодушной, безжизненной куклой. Эдвард понимал, что и сейчас не может помочь. Не может защитить Ала от самого себя, не может исцелить и его угнетенный, не способный вырваться из плена того дома разум. А ведь он был последним, кто мог… Нет. С этим невозможно было смириться. Он еще мог бороться, еще мог повлиять на ситуацию. Хоть как-то, любым способом. Он не позволит этим ублюдкам, по ошибке причисленным к роду человеческому, раздавить их. В Эдварде разрасталась злоба. Он еще поборется, он еще не сдался. Вот только на долго ли хватит его гнева, когда воля почти сломлена? — Ал, ответь мне, — тихий шёпот в темной комнате звучал уже не в первый раз, но сейчас в словах не было уверенности. Эдвард больше не верил, что будет услышан. — Не молчи, приди в себя. Прошу. Не оставляй меня. Молчание Альфонса было для Эдварда адом. И теперь Элрик знал: ад молчалив. Еще один осколок отломился от стального стержня, еще один кусок кровоточащей, корчащейся в тишине души развеялся пеплом. С губ сорвались бессильные слова: — Мне страшно… Реакция оказалась неожиданной, резкой. Альфонс рывком подтянул к своему лицу изувеченную руку Эдварда, с силой впиваясь пальцами в едва поджившую рану. — Страшно, говоришь? — глухой, по-змеиному свистящий шёпот. — Больно? — Ал? — Эдвард сморщился и зашипел, не способный вырвать руку из крепкой хватки. — Да, мне больно. Отпустив культю, Альфонс сел на постели и навис над братом. Хлёсткий удар по лицу оставил на щеке Эдварда кровавый след. — За что? — Альфонс со злобой озвучил застрявший в горле старшего вопрос. — За слабость. За то, что посмел её проявить. У тебя нет на нее права. — Альфонс, успокойся… — осторожно, с опаской попросил Эдвард, прижимая ладонь к ошпаренной болью щеке. Старший Элрик смотрел в глаза брата и видел в них только безграничный океан пламени. Злоба. Гнев. Ненависть. И все эти чувства были направленны на Эдварда. — Ты презираешь меня? Минутная слабость — мгновенная расплата. Страх и беспомощность. Он не мог навредить младшему брату, не смел поднять на него руку. Альфонс бил резко, сильно, уверенно. Безжалостно. — Поднимайся, — восстанавливая сбившееся дыхание, бросил с презрением Альфонс. С подрагивающих от напряжения пальцев капала густая кровь, раны раскрылись сильнее, чем обычно, распаляя злобу в надтреснутой душе юного безумца. Эдвард с трудом поднялся на ноги, стирая с губ кровавую пену. Неужели этот кошмар еще не закончился? Неужели им удалось сломать их? Страх и бессилие. Злоба и ненависть. Они пали без опоры, заплутали во мраке собственных грехов без цели. Осталась лишь пустота, которую каждый из них заполнил по-своему. — Доволен? — с трудом вдохнув, выдавил Эдвард, смотря на младшего брата. Слабо, но злобно. Слабо, но хлёстко. Слабо, но метко — в самое сердце. — Сорвался? Успокоился? От Энви понабрался таких замашек? — Энви… Кристиан… — прошептал Альфонс, замерев с широко распахнутыми глазами. Он вспомнил. Тот, кто пожертвовал своей жизнью. Безумец, нет, человек, которого он полюбил. Восприятие резвым неуловимым скачком вернулось в норму. Осознание обрушилось ледяной лавиной. Чувства, ощущения, мысли, память. Горячая кровь тонкими струйками стекала по спине. Ужас. Он не просто ударил брата, он безжалостно его избил. Чудовище. Он стал таким же. Жестоким, опасным, бессердечным. Такому чудовищу не место в этом мире. — Эдвард, — жалобно, по-детски позвал Альфонс, протягивая брату ладонь. Отшатнулся. Чудовище! — Эдвард, пожалуйста… — он не просил — умолял. Точно вмиг поменялся местами со старшим. — Не оставляй меня, — хрустальные слёзы скатились по щекам. Мольба и отчаянье. — Я не трону тебя. Эдвард колебался. С одной стороны это был минутный порыв, у любого не выдержат нервы после пережитого. Но что, если… И снова это бессилие, сковывающее тело и разум. Сломлены. Они боятся даже друг друга, как загнанные, затравленные звери, вздрагивающие от каждого движения. Вздрагивающие, но не готовые замереть. Ни за что не готовые навсегда лишить себя этого страха, заменившего собою кислород, этого обгладывающего кости ужаса, без боли от которого было уже не вздохнуть. Им никогда не вернуться к жизни. Эдвард отрицающе тряхнул головой. Нет, их не сломить, пока они есть друг у друга. Они поддержат, помогут. Откликнутся на зов. — Я верю тебе. — Эдвард улыбнулся уголками губ, сжимая протянутую дрожащую руку. — Всё будет хорошо, Альфонс. Мы выжили, и это главное.***
Эдвард старался делать всё осторожно, не причинять лишней боли. Ведь даже малейший, самый слабый стон, в котором звучала хоть капля страдания, неумолимо разрывал душу на клочки. Когда со спиной было покончено, подросток замер в нерешительности. Ладонь с непослушными пальцами опустилась на поясницу мальчика, чувствуя его паническую дрожь. — Не надо… — непроизвольно сорвалось с губ Альфонса: страшно. Всё его естество протестовало, — Эдвард, пожалуйста… Мальчик приподнялся, оборачиваясь через плечо к бездействующему брату. Каждый жест, малейшее движение мышц на лице выдавало парализующий страх. — Я не сделаю тебе больно, — беспомощно, почти отчаянно произнёс Эдвард, прижимая к себе брата, не позволяя ему вырваться и разом отрезая все пути к отступлению. — Ты веришь мне? Ал кивнул, уткнувшись лицом в его ослабшее плечо, позволяя ему делать всё, что необходимо. Эд медленно выдохнул, как можно осторожнее надавливая на сжатое колечко мышц, проникая в напряжённое до предела тело, в бесполезной попытке расслабить. Он проталкивал палец глубже, раздвигая нежные повреждённые стенки. Горячее дыхание младшего сводило с ума, разжигало в душе крамольное желание. Альфонс был слишком чувствительным: четыре года во Вратах не прошли бесследно. Человек с годами получает всё больше тактильного опыта, учится терпеть боль, привыкает к прикосновениям, реагируя на них уже не так остро, как в раннем детстве. Ал же был лишён этого, но более того, его тело, казалось, растеряло весь былой опыт, оставляя мальчика беззащитным перед любым прикосновением. И вскоре слышались уже не стоны боли и протеста, а наслаждения, безграничного вожделения. — Братик, — полустон, полувздох и мутная пелена желания в карих глазах. — Нельзя… Так нельзя… — Всё хорошо, Ал. Расслабься, — Эдвард погладил тыльную сторону ладони, ненавязчиво стараясь отцепить от своей рубашки руки брата с почти конвульсивно сведёнными пальцами. — Всё закончилось. Альфонс неловко заёрзал, чувствуя, как внутри упругий ватный тампон, смоченный в лекарствах и обезболивающем, раздвигал стенки прохода, даря умопомрачительное чувство наполненности и лишь распаляя желание. Он хотел жить. А еще хотел собственного брата, хотел отчаянно, безотчетно, до дрожи, до темноты в глазах. Мальчик подступью приближался к тянущимся к нему лапам греха, улавливая лишь манящий, проступающий сквозь тьму блеск — блеск его цепких острых когтей. Шаг. Еще один. Ну же, иди сюда. Ближе. Ближе. Хвать — в кожу впивается один из них, разгоняя по жилам яд бурлящей похоти. Их поглотило безумие. Они пожалеют об этом. Возможно. Позже. Но не сейчас. Сейчас они лишь вожделели друг друга. Ища в объятьях и ласках утешение, успокоение для искалеченных душ, частичку тепла и света в этом непроглядном мраке боли. Сумбурный поцелуй, тихие стоны двоих сливаются в один, звучат в унисон.***
— А где Кристиан? — уткнувшись брату в плечо спросил Ал, восстанавливая дыхание. — Не знаю. Когда я очнулся, здесь были только мы с тобой, — Эдвард умолчал о разговоре с операторами: не стоит беспокоить младшего брата. — Значит, он остался там? — мальчик резко сел на постели, зашипев от боли в свежих швах. — Ты бросил его там одного?! Нет, ты бросил нас и сбежал! — Что?! Я не бросал тебя! Я хотел вернуться, — возмущённо повысил голос Эд, приподнимаясь на локте. Ему претило смотреть на брата снизу вверх. Альфонс прикрыл глаза, вспоминая те события. Краткие вспышки, обрывочные образы. Рой выворачивает Энви руки. Спина брата, бегущего к выходу. И два голоса в отчаянном надрывном крике. Они звали Эдварда, но он ушёл, бросил их! — Ты трусливо сбежал, позволив им истязать нас! — закричал Ал, не желавший думать, что же стало с Кристианом, но страшные образы настойчиво всплывали в сознании. — Ты хоть понимаешь, что они с ним сделают?! Ты хоть знаешь, что они сделали со мной?! Сколько прошло дней? Три? Четыре? — Три, кажется… — растерянно отозвался Эдвард, он не понимал, почему его обвиняют в том, чего он не делал. Ал ведь сам уговаривал уходить, спровоцировал его на побег, так почему сейчас винит в этом? — Я даже не хочу думать, что они с ним сделали, и во всём этом виноват ты! Ты бросил нас! Ты превратил нашу жизнь в ад! И я отвечу тебе тем же! Эд, угнетённый собственной совестью и безграничным чувством вины, поддался на провокации. Попался. Отдался. Проиграл. Жадные, похотливые ласки, грубые движения. От былой нежности не осталось и следа. Мальчик не отказывал себе ни в каком случайном желании и без угрызений совести пользовался чувством вины старшего брата.***
Эдвард еще не до конца вырвался из объятий Морфея, ощущая на плече лёгкие поцелуи. Лёгкая дрожь прошла по расслабленному телу, свиваясь тугим возбуждением в паху. Он не хотел открывать глаз, не хотел разбивать прекрасную иллюзию. Но вот за спиной ощущается более настойчивое движение, с губ слетает тихий вдох. Вчерашний морок встаёт перед глазами. Жаркие стоны, торопливые, жадные прикосновения и слишком мало воздуха в комнате, они задыхались, захлёбывались в этих чувствах. Эдвард резко открыл глаза. Осознание обрушилось ушатом ледяной воды. Он переспал с младшим братом. Поддался страсти… Нет. Поддался себе самому. Необратимо. Навсегда. — Доброе утро, братик, — еще сонный шёпот доносится до слуха, а тело будто пронзает электрический ток наслаждения. Тонкие пальцы Альфонса обхватывают возбужденный член Эда, дразня кончиками головку. — Ал… — Старший Элрик дёрнулся было выбраться из-под брата, остановить, предотвратить повторение вчерашней ошибки, но рывок за искалеченную руку, заведённую за спину, заставил замереть, подталкивая к мысли, что его мнения, в сущности, никто не спрашивает. Мальчик глухо застонал, припадая губами к беззащитной шее брата. Его движения стали быстрее, резче, ощутимее. Еще одна хилая попытка достучаться до брата: — Ал, что ты творишь? — Продолжаю вчерашнее. Нам ведь было так хорошо вместе, братик, — без тени смущения отозвался мальчик, вжимая старшего брата в постель и входя в расслабленное тело во всю длину. Эд старался стряхнуть с себя наваждение, сладкую пелену исступления, сковывающую тело блаженной слабостью, вот только настойчивые манипуляции брата не давали сосредоточиться хоть бы на одной мысли. Горячие, сухие поцелуи в самые чувствительные места распаляли кожу. Вот только под конец оставалось все одно и то же: мерзкая грубость да тупая боль… — Ал. умф, отпусти меня, — задыхаясь от сводящего с ума коктейля боли и наслаждения, потребовал Эдвард. — Тебе ведь нравится, братик, — отозвался мальчик и, предотвращая дальнейшие возражения, зажал Эду рот рукой, — но если ты не хочешь так, — Альфонс чуть изменил угол проникновения, заставив брата поджать под себя ногу. Резкие, быстрые толчки отдавались болью во всём теле; дышать становилось невозможно, младший Элрик будто специально перекрывал доступ кислорода. Эдвард с трудом обернулся через плечо, желая взглянуть на брата и к своему ужасу не увидел на его детском личике ничего, кроме наслаждения. Это происходит. Ему нравится все, что сейчас происходит. Последний, самый болезненный толчок вырывает из горла приглушённый стон. Эдвард почти с омерзением чувствует, как от оргазма содрогается тело младшего брата. Альфонс вышел из него с противным хлюпаньем и, поцеловав во влажный от пота висок, ушёл в ванну. Эд остался недвижимым, пытаясь отдышаться, и так и остался разрываемым двумя противоположными чувствами, точно голодными, пытающимися поделить между собой кусок протухшего мяса псами: желанием и злостью. Мастурбировать на собственного брата было унизительно. Но то проклятое место преподало ему очередной урок: единственный путь к удовольствию проложен через отвращение. Проводя ладонью по напряжённому стволу, Эдвард еще не предполагал, что это было первое утро из десятка подобных.***
С того дня для Эдварда начался новый ад. Альфонс будто сошёл с ума, он каждый день соблазнял его. Шептал ему слова любви, пусть даже насильно принуждал к соитию. Всё это било по израненной душе, разбивая её на всё более мелкие и мелкие осколки. Наглухо застегнутый воротник плотной рубашки, опущенные рукава, ни сантиметра открытой кожи. Он скрывал болезненные следы любви своего брата. Синяки, царапины, укусы. Никакие мольбы не останавливали Альфонса. Мальчика с ангельски невинным личиком, нежнейшим взглядом и бесчувственным ожесточенным сердцем. Это утро не отличалось от предыдущих. Альфонс беспрепятственно воспользовался телом брата, но не ушёл, как это бывало обычно, давая Эдварду понять, что он не удовлетворён. Младший Элрик не был жесток, не переходил некоторую грань, но боль физическая не могла перекрыть боли душевной. Измотанный угрызениями совести, осознанием порочности их связи, Эдвард всё больше утверждался в мысли, что его любимый младший брат не мог такого совершить. Все действия Альфонса только упрочивали веру в слова Истины, только сильнее вбивали в него эту страшную уверенность, которая проникала в него с поразительной легкостью, точно гвоздь в мягкую древесину. Он гомункул. Только такое грязное существо, которому чужды людские эмоции, могло осквернить столь ценную для подростка связь с братом. Только гомункул мог так подло выжидать для раскрытия своей сути момент наибольшей слабости Эдварда. — Ты такой соблазнительный, братик, — почти промурлыкал мальчик, заставляя старшего брата лечь на спину. — Я просто не могу тобой насладиться. Альфонс прекрасно знал, что он сильнее брата, а потому легко сломил сопротивление, заставляя Эда сесть на его бёдра, тем самым входя в желанное тело, давая почувствовать свою плоть полностью. Наградой был тщательно сдерживаемый стон. Придерживая Эдварда за бедра, мальчик заставлял его двигаться, порой с силой опуская до самого основания. — Хватит, — простонал старший Элрик, когда губы младшего брата сомкнулись на чувствительном соске, сводя с ума. — Смирись с тем, что у тебя встаёт на меня, и тебе сразу станет легче, — насмешливо отозвался Альфонс, на секунду отрываясь от своего занятия. Второй оргазм не заставил себя долго ждать, юное тело быстро восстанавливалось. А вот снедаемый сомнениями Эдвард так и остался неудовлетворённым. — Нехорошо вышло, — задумчиво протянул Ал, наконец, покидая тело брата, но через секунду он просиял от восхитительной идеи. Взяв за запястье обессилевшего Эда и, опустив её на изнывающий от желания член, он кивнул своим мыслям. — Удовлетвори себя. Я хочу это видеть. Ты ведь каждый раз так делаешь. Эдвард хотел было возразить, но неожиданно понял, что слишком устал от этого. Хотелось сделать всё что угодно, лишь бы его оставили в покое. В несколько резких движений подросток довёл себя до сладкой судороги оргазма. Получив привычный поцелуй в висок, он несколько секунд прислушивался к шагам Ала, отдаваясь в объятья сна.***
Эд боялся собственной тени, затравленно шарахался от каждого жеста. Он давно привык просыпаться от кошмаров, но еще никогда их главным участником и чудовищем не был младший брат. Он проснулся от того что задыхался. Легкие жгло огнём от нехватки воздуха, они судорожно сжимались в тщетной попытке отдать крови последние крохи кислорода, предотвратить неминуемую гибель мозга от асфиксии. Кто-то сдавливал ему горло предплечьем и зажимал ладонью нос и рот. — Хватит, твою мать, дергаться и орать каждую ночь, — раздражённо прошипел Альфонс, отпуская почти задушенного подростка. — Ты мне надоел, спать мешаешь. Эдвард закашлялся, хватая ртом спасительную смесь жизненно необходимых газов. Он совершенно не понимал, что происходит, сознание норовило ускользнуть, оставляя тело беззащитным. Сухие, грубые ладони прошлись по почти бессознательному телу. — Ты плакал, — насмешливо бросил Ал. Он давно не спрашивал у брата, хочет он того или нет, он просто брал его, когда сам того хотел. Эд провёл ладонью по лицу, стирая солёную влагу. Действительно плакал. Только это не удивительно. Когда кошмар не оставляет тебя ни во сне, ни в яви, сдержать предательские слёзы невозможно. — Не надо, пожалуйста, — судорожно вдохнув, попросил старший Элрик, впрочем, не надеясь на пощаду. Ему лишь оставалось покорно развести ноги, безропотно позволяя пользоваться телом и душой. Ведь он виновен. Он сам себе был судьёй и сам себе вынес приговор, его вину перед братом не искупить ничем. Альфонс проигнорировал мольбы, переворачивая брата на живот. За эти пару недель Эд сильно похудел, постоянный стресс, насилие не лучшим образом сказывались на ослабленном организме, сейчас он был не опаснее ребёнка. Он ничего не мог противопоставить более сильному младшему брату. Оставалось лишь смириться и закусывать угол подушки, глуша болезненные стоны. Ал врывался в его тело грубо, резко, не доставляя хоть какого-нибудь удовольствия. Он всего лишь удовлетворял свою похоть. А удовлетворив, обнимал дрожащего брата, ласково целовал в солёный от пота и слёз висок, нежно заверяя: — Я люблю тебя, братик. Люблю так, как можно любить такое ничтожество, как ты. Так случилось и сейчас, тихие слова тонким лезвием вошли в скрипящее сердце. Но ведь это можно принять за любовь? — Ты правда так меня ненавидишь? — осмелился спросить Эдвард, подтягивая колени к груди. — Нет, я ведь говорю, что люблю тебя. Разве ты не слышишь? — Альфонс прижал брата к себе крепче, опуская ладонь на затылок. — Пожалуйста, скажи, что ты ненавидишь меня. Скажи мне правду, хватит издеваться, — не отступался старший Элрик. — Ты бессердечный, неблагодарный сукин сын! Если бы я тебя ненавидел, знаешь, что я сделал бы? — дождавшись отрицательного ответа, Альфонс сжал пальцы у корней волос брата, одним движением сбрасывая его с постели. Он затащил Эдварда в ванну, выкрутил краны, позволяя испещренной трещинами ёмкости наполняться. Подросток отрешённо наблюдал, он понимал, что хочет сделать младший брат, догадаться было не трудно. Он даже радовался такому повороту событий, ведь тогда его кошмар закончится. После смерти его не ждёт ад, ведь его он прошёл еще на земле. Новый рывок, только теперь за шею, Эдвард намеренно выдохнул, давно растеряв пресловутый инстинкт самосохранения и питаемое им желание жить. Легкие сжимались, протестуя такому насилию, не позволяя прохладной воде хлынуть внутрь; тело еще сопротивлялось, еще хотело источать тепло, еще хотело испытывать на себе касания этого мира. Только его сил не хватило и на пару минут. Эдвард затих, изведенное сердце замерло, прекращая бесполезные попытки поддержать угасающую жизнь. Он без колебаний отдался в холодные милосердные объятья смерти. Альфонс отпустил прекратившего сопротивление брата, вытаскивая его из воды. Равнодушно наблюдая, как он безвольной куклой сполз на пол. — Вот что бы я сделал, ненавидь я тебя, братик, — мальчик еще не осознал, что только что совершил, что убил собственными руками того, кто безоглядно отдал ему всего себя. Того, кто пожертвовал всем, что имел, и даже большим, удовлетворяя желания любимого младшего брата. Устав ждать ответа, Альфонс пнул Эда в бок. — Поднимайся, хватит лежать. Я замёрз и хочу спать, — но ответа не последовало, — Эд! Эдвард! Хватит претворяться! Ты не мог так легко сдохнуть! Прекрати! Эд, это не смешно! С каждым словом ломкий голос мальчика прорезала паника. Он почти рухнул на колени, переворачивая брата на спину. Бледное бескровное лицо, посиневшие губы, недвижимая грудь — всё являло собой смерть. — Нет, нет, я не позволю тебе умереть. Ты должен жить, — Ал перекинул безжизненное тело через колено, проталкивая пальцы в рот, вызывая рвоту, — ты будешь жить, братик. Младший Элрик паниковал, он не хотел убивать брата, он ведь только хотел его проучить. Ал так устал от его постоянной мольбы, так устал от его слабости, он только хотел вернуть себе того брата, сильного и стойкого, он хотел заставить его сопротивляться.***
Сознание неумолимо возвращалось в искалеченное, едва живое тело. Эдвард с ужасом осознал, что умереть ему не позволили, что кошмар еще не закончился. И это чудовище не оставит его в покое. Чудовище. Гомункул. Да, это не Альфонс Элрик, не его младший брат, что бы ни твердили все органы чувств, это не человек. Ал никогда бы не сделал такое, никогда бы не покусился на жизнь другого человека. Энви ведь мог менять обличье, мог притворяться человеком. Значит, и эта тварь может. Вот только это еще значит, что маленький Альфонс так и остался во Вратах, значит, что всё было зря, что он давно мёртв. Ему больше незачем жить. Эдвард откашлялся, слабо отстраняясь от гомункула. — Зачем? Зачем ты меня спас?! Хватит, оставь меня! Прекрати меня мучить! — хриплый шёпот переходил на крик, Эдвард сидел на холодном мокром полу, дрожа от отчаянья и невыносимой боли, разбившей душу и разум. Последние слова вырвались из горла со слезами, с душераздирающими лающими рыданиями. — Убей меня, гомункул! Альфонс, желавший обнять брата, успокоить, извиниться, застыл, не способный даже дышать. Эдвард не просто умолял остановиться, он умолял о смерти, как о спасении. Будто жизнь для него была худшей долей. — Эд, что ты говоришь? Я не убью тебя… — переборов потрясение, заверил мальчик, заставляя подростка поднять голову, заглядывая в янтарные глаза. — Я хочу, чтобы ты жил со мной, как и всегда. Я хочу быть всегда-всегда рядом с тобой, как раньше. — Хватит… Оставь меня, чудовище. Если ты не убьёшь меня, я сделаю это сам, — Эдвард уже не говорил, он по-звериному выл, чувствуя, как в агонии растворяются последние куски его некогда стальной воли, как исчезает разрушенная, раздавленная личность. Он больше не был человеком. — Не говори так, брат. — Ал сжал плечи, точно нечто сдавило его. Испуг. Испуг, что удушающим дымом хлынул прямиком в грудь. Он ведь не хотел. Никогда и ни за что не хотел сломить брата. А уж убить… — Я не твой брат, гомункул. Ал давно мёртв, — бесцветно отозвался подросток. — Я и есть твой брат! Я не гомункул! Кто вбил тебе это в голову?! — Альфонс встряхнул Эдварда за плечи, приближаясь вплотную, глядя в пустые мёртвые глаза. — Ал никогда бы не сделал того, что сделал ты, гомункул. — Эд отнял колени от груди, выпрямляя и разводя ноги, как с содроганием почувствовал, что по бёдрам стекает сперма брата. Почему-то именно это ощущение воскресило в уже смирившейся душе стремление к сопротивлению, непокорность судьбе. И ужасающее понимание, как он вообще позволил все это гомункулу, этой ошибке человеческой трансмутации?! — Давай, пользуйся этим телом. Тебя ведь оно заинтересовало. Только помни, долго оно не проживёт. Ты не получишь власть надо мной, и если для этого нужно шагнуть в бездну, то я сделаю этот шаг без раздумий и наконец увижусь с братом. — Замолчи! Я не гомункул! Я человек! У меня течёт кровь, мои раны не заживают мгновенно. Вспомни Аместрис! Ведь гомункулы не могут использовать алхимию, а я учился ей. Я вернул свою душу из Врат Истины! Альфонс тяжело выдохнул: с каких пор так часто не хватает воздуха? Эдвард не знал, что так и не смог завершить человеческую трансмутацию. — Я верну твоё тело. Оно выйдет из Врат, вернётся в мир, но душа останется. За твою душу брат не может заплатить. В ушах до сих пор звучал насмешливый голос Истины. Ал вырвал свою душу из её цепких лап. Расколотая надвое душа, почти разорванная связь с телом. И каждый день в страхе не проснуться, не открыть глаз. Но ничего уже не могло переубедить Эдварда, он не верил в себя, не верил в слова. Он боялся жить. Ведь он и не жил никогда. Всегда ради других, ради цели и никогда ради себя. Альфонс оставил брата одного, но вернулся через минуту, сжимая в непослушных пальцах нож. — Если ты мне не веришь, если правда думаешь, что я гомункул, то убей меня, — вложив оружие в руки брата, мальчик приставил его к своему горлу. — Уничтожь чудовище, которое породил! Только вспомни, как умирал сам. Как я воскресил тебя. Ты гомункул, брат! Звон металла о кафель был ему ответом. Эдвард плакал, всё его слабое сопротивление был сметено в один миг несколькими словами. Он не мог убить любимого младшего брата. В его жизни было так много боли, так много потерь. Неужели он не достаточно страдал? Он ведь достоин хоть капли счастья, пусть зыбкого и иллюзорного? «Почему ты не позволяешь мне обмануться? Почему тянешь из этих грез? Дай мне поверить в это! Поверить в то, что передо мной монстр… Монстр… Мой любимый Альфонс». — Не отдаляйся от меня. Не оставляй меня, братик, — умоляюще попросил мальчик, обнимая Эдварда.