***
— И что это только что было? — хрипло пробормотал Эдвард, когда за Альфонсом закрылась дверь. Подросток натянул одеяло на голову, не намереваясь вставать ни под каким предлогом. Горло нещадно драло, говорить выходило с трудом, представлять, каких всевозможных цветов сейчас шея, просто не хотелось. Кажется, эти синяки никогда не пройдут, и ему до конца жизни придётся скрывать их под воротником. До конца жизни. Звучит-то как пафосно. Эдвард насмешливо хмыкнул от своих мыслей. Если так пойдёт и дальше, то конец наступит очень скоро. У него не было сил даже открыть глаза, оставалось только неподвижно лежать, вслушиваясь в собственное дыхание. Хотелось забыться, замереть, застыть. Не быть. Исчезнуть и никогда не существовать. Боль снова подбиралась к телу, маленькими шажками она захватывала его полностью, топя в себе разум. Эдвард открыл глаза, силясь сфокусировать взгляд на источнике этой тянущей, пульсирующей, упругой боли. Культя лежала перед самым лицом, сочась густым белёсым гноем. От одного только вида этой субстанции, стекающей по омертвевшей коже, к горлу подступил ком. Подросток поспешил перевернуться на спину, с натянутым интересом рассматривая потолок. Что-то было не так. Определённо. Ладно, Ал окончательно поехал крышей и решил сменить тактику поведения, но беспокоило сейчас Эда не это — что-то изменилось в самом доме. Подросток глубоко вдохнул в надежде привести мысли в порядок и наконец понять, что же его беспокоило, и задержал дыхание. Показалось? Эдвард с интересом принюхался. Неужели? Приятный, окрыляющий запах горячей еды. Сколько он не ел нормально? Да как началась вся эта история со снафферами! «Кажется, у меня начались галлюцинации. Сколько человек живёт в таких условиях? Угх… Как же хочется есть, и пахнет так вкусно. Наверное, от соседей. Нужно закрыть окно, чтобы не соблазнял. И доползти до кухни, хотя бы попить…» Подросток отвернулся к стене, манящий запах дурманил, не позволяя думать ни о чём, кроме пропитания. Он старался заснуть, во сне его не мучил голод. Эдвард не шевелился, в тщетной попытке сохранить жалкие крохи сил, ведь если он сейчас не заснёт, то вскоре ему предстоит долгий и тяжёлый путь от постели до кухни и обратно. Некто в голове горько посмеивался над ним. Наверное, тот идиот-мальчишка, которым Элрик-старший когда-то был. Тот самый, вальяжно разгуливающий по улицам Централа и броско наматывающий на палец цепь от своих серебряных часов. Ну, конечно. Как тут не сдержать горделиво-угнетенной улыбки, когда ты, привилегированный пес армии, полный стойких принципов и благородных стремлений, глядишь на простого смертного, которого дергают примитивные инстинкты и ужасает мысль о перемещении в другую комнату, в то время как ты исколесил чуть ли не весь Аместрис… У… Далеко. Далеко и глубоко копнули воспоминания, и Эд это почувствовал, и понадеялся, что это поможет отключиться. Но сон всё не шёл, и голод по-прежнему остервенело вгрызался в тело и разум. Казалось, желудок прилип к позвоночнику. А запах всё не пропадал, сводя с ума. Эд тяжело поднялся с постели, преодолевая вязкую слабость, что сетями оплела всё тело, сковывая каждую конечность, каждое движение. Путь до кухни, в обычное время не длившийся десяток секунд, сейчас отнял едва ли не десяток минут и остатки слабого желания двигаться. Действительно на столе ждал еще не остывший завтрак. Подросток был настолько счастлив, что готов был поверить в существование бога и его милости. Утолив грызущий и ставший привычным голод, он покачивался на стуле, отстранёно подумав, что не чувствует даже привычного раздражения от наличия на столе ненавистного молока. Хотя пить его он принципиально не собирался. Принципиально… Хах. Может, что-то от него все же осталось? Но вскоре умиротворение и удовлетворение покинули его. В прямом смысле. Эдвард едва успел сделать пару шагов к раковине, как всё содержимое желудка подскочило к горлу. Его рвало тяжело, мучительно. Организм не желал расставаться с драгоценной пищей, но и принять её не мог. От спазмов и напряжения на глазах выступили слёзы, глотка конвульсивно сжималась, выталкивая начавшие перевариваться куски еды. Наконец в желудке ничего не осталось, рот наполнился кислой горечью желчи. Когда эта пытка закончилась, Эдвард обессиленно сполз на пол, стирая слёзы, пытался отдышаться и не сглатывать мерзкий привкус, от которого тошнило еще сильнее. Эдвард запрокинул голову и прижался горящей щекой к прохладной дверце шкафчика. Раз ему не удалось поесть, стоит подумать, проанализировать свое состояние и все, что помнилось из событий ночи. Выходила любопытная картина. Альфонс оказался вовсе не тем Альфонсом, а гомункулом. Но подросток не испытывал сейчас по этому поводу того ужаса и ненависти, что одолевали его ночью. Он был спокоен. Что это? Равнодушие? Нет, он был доволен жизнью, как может быть доволен приговорённый к смерти узник. Он выспался, и его никто не трогал. Его мучитель даже удосужился позаботиться о еде, хоть это и оказалось бесполезной тратой сил и продуктов. Все прелести жизни в одно утро. Это не иначе как чудо. Эдвард усмехнулся: нет, все-таки ничего от него не осталось. С каких пор его желания стали такими простыми? Он устал бояться, устал шарахаться от каждого слова или жеста. Перегорел. Нельзя всё время испытывать только страх. И невозможно. И ни к чему. Эд даже не подозревал, что желание Альфонса исполнилось. Пусть мальчик и шёл к этому странным, извращенным путём. Эдвард если и не решился сопротивляться, то выбрался из состояния перманентного ужаса. Весь день подросток только и делал что отъедался, отсыпался и всячески наслаждался жизнью. Даже не удосужившись подумать, куда ушёл гомункул и что будет, когда он вернётся. Ближе к вечеру благостное и расслабленное состояние было расстроено подступившей болезнью. Эдвард забрался под одеяло, дрожа от холода.***
Ал действительно вернулся поздно. Эдвард уже спал: от зарывшегося под одеялом сжавшегося изнеможенного тела исходил слабый свист — так отяжелилось его частое, порывистое дыхание. Мальчик осторожно разделся и забрался в постель, не решаясь впрочем, нарушать некоторую границу. Благо погода стояла по-летнему теплая. Эд, однако, сам инстинктивно прильнул к младшему брату, уловив источник тепла. Ему было невыносимо холодно, его дико знобило. Ал неуверенно обнял брата, опасаясь разбудить и вновь встретиться с тем пугающим взглядом. Все тепло, выкачанное из тела Эдварда, концентрировалось на поверхности тела вместе с выступившим на горячую липкую кожу потом. Мелькнувшие воспоминания принесли с собой удивление. Он слишком часто болеет. Едва ли не каждый вечер у него поднималась температура и жар варварски выжигал все, казалось бы, устоявшиеся, несокрушимые силы иммунитета. — Ведь у тебя всегда было крепкое здоровье. Что я наделал?.. Оставлять всё как есть было нельзя, нужно было как-то помочь ослабленному организму восстановиться, одолеть болезнь. Альфонс выбрался из постели и тихо приготовил всё необходимое. Самым сложным сейчас было заставить Эдварда принять таблетки. — Эд, проснись, — мальчик осторожно потряс брата за плечо, разрушая хрупкую пелену сна. Старший с трудом открыл глаза, безуспешно напрягая иссохшую глотку в попытке сглотнуть. — Выпей таблетки. Эдвард попытался сесть, но сил не хватило даже на такое столь примитивное действие. Ал поднял брата, позволяя ему опереться на его грудь плечом, и поднёс к сухим губам стакан с водой. — Вот так, осторожно, не торопись, подавишься, — приговаривал мальчик, скармливая старшему брату несколько найденных на кухне таблеток. — И зачем ты лёг спать раздетым, если болеешь? — Ты при…шёл… — Эдвард говорил хрипло с видимым усилием напрягая воспалённые связки; рассеянный, полусплепой взгляд блуждал по комнате. Сон перемешался с реальностью, и сознание, утратив границу между ними, озабоченно металось в серой пустоте беспорядочных мыслей. — Конечно, пришёл, я не могу тебя бросить одного в таком состоянии. Ложись, только не засыпай, — Альфонс уложил брата, прикусывая губу. Эдвард был настолько тощим, что оставалось удивляться, как он мог ходить, да и вообще двигаться. Кости, облепленные кожей не самого лучшего качества, — и только. Заострившиеся черты лица, резкая линия скул и челюсти, ввалившиеся глаза с покрасневшим белком. Тонкие пальцы с проступившими костяшками, ломкие руки, совершенно лишённые мышц, каждое ребро и позвонок можно легко нащупать и рассмотреть подробности их строения, обычно скрытые. Казалось, стоит слишком сильно надавить на кость — и она лопнет с омерзительным сухим треском и рассыпется царапающим изнутри песком. Мальчик поставил поближе чашу с теплой водой, смачивая в ней кусок мягкой ткани. Бережно, опасаясь напугать, Ал омывал заметавшегося в горячечном бреду брата. Ступни, ноги, бёдра. Как бы ни осторожничал Альфонс, воспалённый разум Эдварда отреагировал единственным возможным образом в свете прошлых событий. Подросток коротко втянул в легкие воздух сквозь сжатые зубы и подтянул колени к груди. Он защищался. Слабо, бесполезно, но защищался. — Эд, всё хорошо. Я хочу тебе помочь, — терпеливо попросил мальчик, потянув брата за щиколотку, но безуспешно. Грузная усталость и настойчивая сонливость только сильнее подогревали нарастающую злость. — Иди сюда. Поверь, ты сейчас выглядишь настолько непривлекательно, что тебя захочет только конченый извращенец. Хватит дурить и оденься. Альфонс подобрался к Эдварду вплотную и с силой дёрнул его за ногу, заставляя выпрямить. Пару минут бесполезной борьбы — и мальчику удалось втряхнуть Эда в бельё и хлопковые пижамные штаны. — Хватит дёргаться, болезный, осталось чуть-чуть, — устало попросил Ал, потирая ушибленную скулу. Получить острой коленкой было очень больно и обидно. Оставалось только обтереть этого страдальца сверху и сменить постельное бельё. И ведь всё это могло занять не больше нескольких минут, если б не паническая реакция больного на прикосновения. Альфонс уже приготовился к новому бою, но Эдвард присмирел и почти не дёргался, только изредка вздрагивал и что-то сбивчиво шептал, но разобрать ничего не получалось. Наконец надев рубашку и застегнув все маленькие пуговки, Ал усадил брата на стул, ужаснувшись его лёгкости. Альфонс не сразу заметил неладное. Только ощутив на пальцах что-то липкое, с резким гнилостным запахом, он поднёс ладонь к лицу, силясь рассмотреть в тусклом свете уличного фонаря, в чем же он испачкался. Вязкая, серо-сизая субстанция расползалась по руке. Ал дёрнул Эда за культю, закатывая рукав. Так и есть, ослабленный организм начал отторгать ткани. Шов буквально сочился мерзким, тошнотворным гноем. Черт. И даже это не отрезвило его? Почему он не дал знать?.. Или… Или выходит, это не пугает Эдварда настолько сильно? Что же? Родной брат оказался страшнее этого? Черт. Срочно. С этим срочно нужно что-то делать, только дождаться утра, а пока есть время подумать, порыться в голове в поисках хоть каких-то знаний, что делать в такой патовой ситуации. — Посиди и никуда не уходи, понял? — дождавшись неуверенного кивка, мальчик принялся за постель. Спать на мокрой простыне и под таким же мокрым одеялом — удовольствие сомнительное. Управившись за пару минут, Ал очень вовремя обернулся. Эдвард, пошатываясь, стоял за спиной, протягивая к младшему брату здоровую руку. — Да, да, я не забыл про тебя. Давай ложиться спать, — Альфонс взял подростка за запястье, утягивая в постель. Вознамерившийся было отдаться в манящие объятья сна, мальчик был вероломно лишён этого удовольствия. В первые мгновенья он подумал, что Эдварду стало жарко, и он хочет раздеться, что было сейчас крайне не желательно, но секунду спустя Ал нервно, почти истерично захихикал. Старший Элрик наглейшим образом, всё так же в бессознательном состоянии, домогался до младшего брата. — Мы что, поменялись ролями? — справившись с удивлением, мальчик перехватил руку Эдварда, мягко отстраняя от себя. — Брат, прекрати делать глупости, просто засыпай. Тебе сейчас нужен отдых. — Пож…та… Не… лай… но… — подросток глотал слова, заикался, растягивая звуки в совсем уж невнятное бормотание, и Ал скорее интуитивно понял, что его о чем-то просят. — Так, еще раз и по слогам. Что тебе не хватает для спокойного сна? — мальчик обречённо вздохнул: эта ночь будет долгой и бессонной. — Пожалуйста, — Эдвард старательно проговаривал каждый звук, силясь говорить разборчиво, неловко садясь и склоняясь над младшим братом, — не делай больно. Я сделаю всё сам… — Ты обезумел! Хватит говорить и делать глупости, достаточно и того что я уже натворил! — Альфонс с силой сжал запястье брата, убирая от своей груди. — Ложись спать. Мальчик поднялся с постели и, подхватив со спинки стула вещи, ушёл на кухню. Тусклая лампа не могла разогнать мрак в маленькой кухоньке и освещала только небольшой её кусок над столом. Альфонс бездумно болтал ложкой остывающий чай. Он не хотел думать, не хотел вспоминать, анализировать. Но бегать от этого вечно не получится. Стоит отбросить в сторону эмоции и рационально взглянуть на ситуацию. Что он имеет? Больного и искалеченного как телом, так и разумом брата. Ему нужно лечение. Тяжелейший груз вины на плечах и полное незнание, что делать дальше. Об этом он подумает позже. Крупную сумму денег неизвестного происхождения. Хотя Ал догадывался, откуда они взялись. Грязные, кровавые деньги. Отсутствие документов. Эту проблему можно решить, как бы ни было противно, с помощью тех самых денег. Нужно решить, куда они уедут. Другой город? Нет, слишком близко, их легко найдут. Другая страна? Но они не знают никакого языка, кроме немецкого. Имена, несомненно, придётся сменить — так следы разом оборвутся, и они отныне не будут связаны со своим прошлым. Хотя бы в глазах общественности. Альфонс поднялся из-за стола и вернулся в комнату в поисках карты этого мира. Эдвард сидел на постели, закутавшись в одеяло, и казалось, спал, но тут же встрепенулся, стоило посторонним звукам коснуться его слуха. — Ты почему еще не спишь? — Ал присел на край постели. Сил ругаться уже не было, он понимал, что Эд ведёт себя как маленький напуганный ребёнок. — Тебя жду. Ты ведь всё равно разбудишь, — подросток говорил уже значительно лучше: видимо, подействовали антибиотики, давая временное облегчение. — Ложись без меня. Я буду еще долго работать. Тебе сейчас нужно как можно больше спать и набираться сил, — Альфонс мягко заставил брата лечь, плотнее укрывая его одеялом. — Отсыпайся. Я уйду рано утром и вернусь только вечером. Пей побольше воды, таблетки будут на столе. Хорошо? — Ты изменился, — пробормотал Эдвард сонно. — Мы поговорим об этом, когда тебе станет лучше. Спокойной ночи, брат. Ал подождал несколько минут, уверяясь, что старший Элрик действительно уснул, и, прихватив с собой атлас мира, ушёл на кухню. Мальчик прихлебывал из очередной порции чая и всматривался в карту. Множество разных стран, десятки историй и более-менее доступных языков. Как сузить круг поиска? Так, начнём с языка. Что проще всего выучить на базе немецкого? Скорее всего английский. Страна должна быть или на другом материке, или обособленным островом. Стабильная экономика и политика. Где проще всего будет затеряться и где спокойно отнесутся к беженцам. В голову приходило две страны: Соединённые Штаты Америки и Великобритания. Прикидываем приблизительную стоимость полного пакета документов на двоих, перелёта, первичных расходов и количество денег. Альфонс остановился на Великобритании. Да и монархия ему импонировала больше. Это, конечно, не аместрийский фюрер, но тоже единоличный правитель, а не выборный выскочка.***
Альфонс поднялся рано утром, с трудом разогнув шею. Спать за столом было плохой идеей, но выбора не было. Потирая затылок и пытаясь размять затёкшие мышцы, мальчик приготовил завтрак. Он не решился заходить в комнату к брату и поспешил покинуть дом. Стоило зайти в аптеку и купить антибиотики. Ал опасался, что у Эда началось заражение крови или гной распространился по организму и расходился гнойниками на других органах. Если не остановить весь этот ужас, до некроза и ампутации рукой подать, а эта рука у брата и без того не полноценна. К тому же, это в два счета могло повлиять на работу мозга и стать причиной проблем с речью и памятью. Альфонс зашёл в ближайшую аптеку. Колокольчик над дверью звякнул, привлекая внимание к посетителю, и суховато-прохладный запах медикаментов тут же заполнил собой все. — Добро пожаловать, — Рассел поднял глаза, близоруко щурясь и тщательно протирая стекла очков. — Здравствуйте, — уважительно поздоровался Ал. Смутно проступивший образ в голове кольнул в области висков. — Вы… Вы не могли бы мне помочь? — О, Альфонс! — парень как-то неопределенно улыбнулся и тут же засыпал мальчика вопросами, бодро водружая очки на переносицу: — Ты выглядишь намного лучше, чем две недели назад. Как спина? Хорошо зажила? А руки? — …Мы знакомы? — растерянно. — Знакмы-знакомы, еще как. Я, парень, зашивал тебе спину. Ты рассказывай. Всё у вас хорошо? Как твой брат? — Рассел вышел из-за прилавка и уместился рядом. — Вот как… Спасибо, что помогли. Да, у меня всё хорошо, — преодолевая оторопь, ответил Альфонс. Он колебался: стоит ли доверять здешнему Расселу? Раз он уже помогал им, может, сделает это снова? — Вы могли бы помочь нам еще раз? — Что-то серьёзное? — Трингам сразу насторожился и рефлекторно поспешил смахнуть с глаз светлую чёлку. — У брата швы начали гноиться, рана не заживает, у него постоянная температура, выражается, точно недоразвитый, а про память и говорить не стоит… Тут целая кипа всего, и я не знаю, что от чего зависит и что сильнее всего на что влияет… Что нужно сделать прежде, а с чем можно повременить… Что скажете? Ведь скажете? Пожалуйста. Скажите что-нибудь. — Хм, дай-ка подумать… — Рассел задумчиво потер подбородок кончиками пальцев. — У тебя еще есть дела на сегодня? — Да, я хотел сходить еще в пару мест. А что? — Можешь сказать, какого цвета гной? — Серо-сизый, местами белёсый. — Хорошо, значит, в кровь еще не попал. Тогда займись пока всем, чем должен, а вечером возвращайся сюда. Я поищу информацию и подготовлю всё необходимое. Возможно, у твоего брата начался сепсис, заражение крови. Это очень опасно и может его убить. — Х-хорошо… Зайду. Спасибо! — Альфонс поспешно кивнул и покинул аптеку. — Бедные дети. Почему именно на их долю выпала такая участь? — задумчиво протянул Рассел, особым жестом подзывая Флетчера и указывая, какие книги стоит найти.***
Эд добрался до ванной, придирчиво рассматривая себя в зеркало. — Ну, и рожа у тебя, Эдвард, — подросток неловко раскрыл бритву, присматриваясь к лезвию на проверку его остроты. Не хватало еще изворачиваться и затачивать его. Это было бы крайне проблематично. Бриться одной рукой было неудобно, ослабленные мышцы с трудом переносили даже такую небольшую нагрузку. Эду приходилось часто опускать руку, давать ей отдохнуть. Это неимоверно злило. Провозившись только с бритьем больше часа, он раздражённо продолжал борьбу со щетиной. — Докатился, простых вещей сам сделать не могу, — пробормотал Эд, проводя бритвой по шее. Напряженная рука дрогнула, лезвие впилось в кожу, срезая тонкий лоскут. Багровые пятна выступили на свежей ране и начали расходиться, прячась за воротом рубашки. Чертыхнувшись, Эдвард бросил звякнувшую о кафель бритву и суетливо принялся смывать кровь, но та не желала останавливаться. Рана оказалась неглубокой, но широкой и болезненной. Подросток выбрался из ванной. Алые нити обвивали пальцы и густыми каплями разбивались о пол. Эду, конечно, приходилось резаться и не раз, но это никогда не доставляло таких хлопот. Дрожащие пальцы отказывались сжиматься на предметах и удерживать их. Неимоверными усилиями ему всё же удалось обработать рану, но это лишило последних, и без того призрачных сил. Эдвард полулежал на стуле, морально готовился к устранению следов преступления и с удовольствием грыз найденное печенье. Портило настроение даже не усталость, а боль в правой руке. Она глухо пульсировала в сведённых мышцах, нагнетая подступившим пугающим ощущением, будто он всё еще чувствует кисть, будто ему не отрезали пальцы по фалангам, по кусочкам. Эдварду казалось, что стоит ему закрыть глаза и сосредоточиться на своей правой руке — и память восстановит целостность конечности, ведь он всё ещё мог чувствовать её. Поддавшись искушению, подросток закрыл глаза. Эксперимент едва не закончился свёрнутой шеей. Стоило лишить себя визуальной картинки, как истощённый разум потерял ориентацию в пространстве. У Эдварда попросту закружилась голова и он едва не свалился со стула, на котором покачивался. А мысли продолжали скакать, как им заблагорассудится. И одна из них настойчиво не покидала голову. Поведение Альфонса изменилось. Он заботился о нём. Эдвард с трудом припоминал вчерашние события. Гомункул заботился о нём. Это был такой же странный, но неоспоримый факт, как виденная Истина. Но зачем он так делает? Хочет притворяться младшим Элриком? Это нелогично, ведь Эд уже знает о его сущности! Вопрос без ответа. Покрутив в голове еще немного эту странность, подросток так и не отыскал причинно-следственных связей в действиях гомункула. Кстати, интересно, какой он грех олицетворяет? Похоть? Гнев? Это было не столь важно, ведь сейчас перед лицом стояли более насущные проблемы. Эдвард оказался совершенно беспомощным в простых бытовых делах. Ни приготовить себе еду, даже просто её разогреть, ни нормально вымыться он не мог. Бывший алхимик удручённо поскрёб в затылке, еще больше запутывая тяжелеющий там колтун. Похоже, с большей частью волос придётся распрощаться: он не сможет за ними ухаживать, а ходить пугалом не позволяла природная чистоплотность. Инцидент с бритвой еще более наглядно показал полный и бесповоротный проигрыш в обычной жизни. Про одежду вообще не хотелось вспоминать. Каких неимоверных усилий ему это стоит! Таких, что проще вообще не выбираться из постели или переползать по квартире, завернувшись в нагретое и уютное одеяло.***
Ал с облегчением зашёл в прохладную квартиру: жара на улице стояла неимоверная. Мальчик мечтал поскорее забраться в душ и смыть с себя уличные грязь и пыль. Он сосредоточенно обдумывал планы на остаток дня, но состояться им было не суждено. Пол и раковину в ванне расцвечивали ярко-алые разводы. Альфонс оторопело замер, медленно соображая, что за бардак и кто его мог устроить. Нежеланная пугающая мысль неповоротливо заворочалась в мозгу. Он ведь обещал убить себя! Ал рванул в комнату и с резкой, панической ноткой в голосе окликнул брата: — Эд! Эдвард! — ответа не последовало. Нет. Нет. Нет. Мальчик отказывался верить в то, что старший брат мог с собой что-то сделать. Он ведь выпалил это под давлением, под действием какого-то жалкого, секундного порыва… Брат ни за что бы не убил себя! Ал нервничал с каждой секундой все больше: весь пол в комнате был в крови, настойчиво убеждая в обратном. Сорвавшимся голосом мальчик крикнул снова: — Эд! — Что? — донеслось с кухни. Альфонс с облегчением выдохнул: жив. Но вместе с тем нахлынула злоба. Эдвард, которого он знал, не мог поступить так малодушно, не мог даже помыслить о самоубийстве. Мальчик зашел на кухню и обнаружил брата за столом, безмятежно жующего печенье. Его горло украшал свежий порез. — Ты совсем идиот?! — с места в карьер начал Ал, — мало мне всех проблем, так я ещё должен тебя за ручку водить? Или мне отбирать у тебя все острые предметы? Но ты ведь изобретательный кретин! — крик, крик, бесконечно обрушающийся на старшего крик, не позволяющий и слова вставить. — Тебя лучше сразу связать!.. Или нет? — последние слова Альфонс бросил хлестко, с холодной злобой, колким сарказмом и испепеляющим презрением. Он беспардонно рванул Эдварда за изувеченную руку. — Хочется, сука, а не можется? Так давай я тебе помогу! Чтоб ты себя и других не мучил! — Хватит на меня орать! — перекрикивая разошедшегося Альфонса, Эд поднялся на ноги, едва заметно пошатнувшись. Огрызок из песочного теста прокатился по столешнице, рассыпая повсюду мелкую сахарную пыль. — Ты истеричный паникер. Я просто порезался. Если ты не заметил, то у меня всего одна рука и мне не слишком удобно вообще хоть что-то делать. Сейчас все уберу. И не смей больше упрекать меня. Ты мне не отец и даже не брат. Ты просто тварь, принявшая облик Ала. — Эдвард прошел мимо гомункула. — Или так не терпится закончить начатое и избавиться от меня?***
Альфонс едва не бегом покинул дом: невыносимо было находиться в одном помещении с братом. Да, он ошибочно накричал на Эда, но он просто испугался, потерял голову. Он не хотел его терять. Мальчик быстрым шагом пересёк улицу, направляясь к хозяйке квартиры, которую они снимали. Что вообще происходит с Эдом? Почему он так упорно верит в то, что Ал гомункул? Вчера и двух слов связать не мог, даже на ногах не стоял толком, а сегодня уже вполне уверенно ругался в ответ. И не было той паники в глазах, не было рассеянности во взгляде и неуверенности в движениях. Он так разительно отличался сегодня от себя вчерашнего. Дорога до хозяйки заняла всего пару минут. Альфонс натянул на лицо самую светлую улыбку, какую смог, чтобы не выдать всей мрачности своих мыслей. Ему открыли почти сразу, стоило только постучать в дверь, будто караулили. — Ах, Ал, это ты! — женщина лет сорока радостно улыбнулась мальчику, словно родному сыну. — Проходи скорее. Давно вас с братом не было видно. Я думала, вы уехали, но соседи говорили, что вы не забирали вещи, — она прошла вглубь, вытирая руки о цветастый передник. В квартире пахло свежей выпечкой, напоминая Альфонсу, что он совсем забыл поесть. — Но потом они жаловались, что рядом с квартирой ошивались какие-то подозрительные личности и даже кто-то кричал! — сердобольная женщина с беспокойством смотрела на молчащего мальчика. — Вы ведь не ввязались ни в какие ужасные компании? — Всё хорошо, тётушка. Мы просто уезжали на некоторое время по работе, — Альфонс достал из кармана деньги, которые быстро скрылись в недрах халата. — Брат немного приболел, всего лишь простуда, ничего страшного, но он до ужаса боится уколов. Как ребёнок, — доверительным тоном, с лукавым прищуром поведал Ал. — Пришлось ловить его по всей квартире и зажимать в углу, чтобы лечить. Женщина засмеялась, представив себе описанную картину. — Вы уезжаете или останетесь еще? — Останемся, тётушка. У нас есть дела в этом городе, думаю, на пару месяцев мы еще задержимся, хорошо? — Вот и замечательно. Пора бы уже обрастать семьями, пускать корни. Не всё же вам болтаться по городам и сёлам. Уже завидные женихи. Ал не слушал дальнейшее сватовство ему и брату всех близлежащих девиц. Вырваться от любительницы поговорить мальчику удалось только к вечеру. Плюс во всём этом был только один. Добродушная женщина до отвала накормила квартиранта.***
Альфонс сидел в парке неподалёку от дома, Рассел еще не закончил с работой и попросил подождать немного. Мальчик бездумно рассматривал бездонное голубое небо, провожая отрешённым взглядом редких птиц. В парке было тихо, только несколько матерей гуляли с маленькими детьми. Переведя взгляд на одну из таких женщин, Ал вспомнил когда-то услышанную фразу: «Для благочестивой фрау существует три главных «К»: Kirche, Kinder, Küche». Мальчик невесело усмехнулся. Сколько лет уже прошло, а он всё так же с завистью смотрит на чужих матерей. Сколько бы ему ни было, как бы он ни взрослел, а тоска по материнской любви и ласке не исчезнет из его души никогда. Как же хотелось сейчас обнять её, по-детски спрятать лицо на груди и рассказать обо всём, выплеснуть всю боль, страх, ненависть и злобу, что проросли своими ядовитыми корнями в душе. Мама поймёт, мама простит и подскажет, что же ему делать. Как не потерять себя, как вернуть брата. Как начать жизнь после Ада. — Дяденька! — оторвал от тягостных мыслей звонкий детский голосок. Альфонс моргнул, смаргивая мутную пелену. — Дяденька, не плачь! Перед мальчиком стояла светловолосая девчушка лет шести-семи и лучезарно улыбалась от всей своей маленькой чистой души щербатой улыбкой, в которой не хватало пары зубов. Она вручила несколько цветов, сорванных с ближайшей клумбы, и по-детски простыми, незамысловатыми словами известила: — Не плачь! Улыбнись! И все улыбнутся тебе. Всё будет хорошо. Ты очень красивый, дяденька. Хочешь, когда я вырасту, то стану твоей женой? — Хочу, малышка, — Альфонс улыбнулся, стирая с щёк непрошеные, незамеченные слёзы, покачивая в пальцах несколько ромашек. — Тогда обещай больше никогда-никогда не плакать, хорошо? — девочка погладила Ала по волосам и звонко чмокнула в щёку. — И тогда я стану твоей самой лучшей и красивой женой, ты только подожди, пока я вырасту! — Хорошо, я буду тебя ждать, — Ал проводил взглядом умчавшуюся на зов матери девочку. И с обречённой горечью повторил обещание. — Обязательно подожду. Пора было идти к Расселу и возвращаться домой. В пустой от усталости голове засели слова девочки: «Обещай никогда не плакать». Да, он никогда не проявит свою слабость. Он закроет сердце и душу, он поднимется в полный рост, не позволит сломить себя ни людям, ни обстоятельствам. Он сможет защитить, сможет уберечь их обоих, сможет быть таким же сильным, сможет стать для Эдварда опорой, какой когда-то служил для него старший брат.***
Звук открываемой двери привлёк внимание Эда. Он поспешно обернулся, пряча руки за спину. — Я вернулся, — подал голос Ал, проходя в комнату. Быстрый взгляд на подростка заставил насторожиться. Напряжённая поза, подрагивающие губы, мечущийся, рассеянный взгляд. Не может сконцентрироваться, но очень старается это сделать. Мальчик поспешным жестом попросил Рассела пока не входить в комнату. — Что-то случилось? Мальчик аккуратно повесил пиджак на спинку стула, краем глаза следя за реакцией брата на каждое его действие. Эдвард хотел что-то сказать, но передумал. Или не смог, как прошлой ночью? Болезнь всё же дала осложнение на мозг? Что вообще происходит с Эдом? Множество вопросов, еще больше проблем. — Эд, успокойся и скажи, что случилось, — с ангельским терпением повторил Альфонс, подходя к брату. Тот хотел было отступить, но за спиной ожидаемым препятствием оказался стол — потревоженные толчком карандаши с тихим стуком скатились на пол. Альфонс перекатил в пальцах цветы, уже немного помятые и порядком увядшие, но еще красивые. Взгляд Эдварда отвлёкся на это легкое, незначительное движение, что позволило сделать еще шаг. — Н-не подходи! — Эд пытался сказать это уверенно, чётко, но голос предательски дрогнул и оборвался к концу краткого слова. — Всё хорошо, тебя никто не тронет, — Альфонс выставил перед собой раскрытые ладони. Ярким пятном выделялись белые бутоны ромашек, удачно отвлекая внимание подростка. Мальчик подступил к брату вплотную, одной рукой обхватывая его за шею и прижимая лоб к своему лбу. — Я так и знал… — договорить Ал не решился, почувствовав как что-то острое кольнуло между рёбер. Еще не совсем растерял реакцию, отстранёно отметил мальчик, скашивая глаза на лезвие направленного точно в сердце ножа. — Не прикасайся! — чуть более уверенно заговорил Эд. — Ты не способен сейчас даже двух слов связать. Опусти нож, — Ал поднял руку, отобрать оружие, но кончик лезвия сильнее впился в тело, разрезая кожу. — Я… не… — Эдвард силился выразить свою мысль, но слова застревали еще в пределах черепа, не формировались, не были способны облечься в звук. — Чу-удовище… — Ты не чудовище. Успокойся, брат, пожалуйста, — Альфонс рискнул, накрыл ладонь подростка своей, надеясь забрать нож и остаться в живых. — Не… Амм… — Эдвард нервно сглотнул и тяжело выдохнул в бесплотной попытке высказаться. — Посмотри на меня. Эдвард, смотри мне в глаза, — чётко, строго, но спокойно приказал Ал. Краем сознания отмечая, что старшему Элрику приходится чуть поднимать голову. Неужели у них такая разница в росте? — Сейчас ты опустишь нож и мы поговорим, хорошо? Мальчик провёл ладонью по влажным волосам брата, мягко сжимая его плечо. Усталость всё сильнее давила, сказывалось напряжение дня, но сейчас было главным привести в чувство Эдварда и остаться целым самому. — Не-ет, убить… Чуд-довище… — новый судорожный вздох, тряска в белых пальцах, все крепче сжимающих рукоять. Он не позволит себя обмануть, не позволит снова издеваться, не позволит убить. Он не сдастся. — Я и без твоих истерик устал. Хватит называть меня чудовищем! — нервы у Альфонса не выдержали. Очередное напоминание этой глупой мысли, что так упорно засела в голове брата, вмиг привели мальчика в состояние тихого бешенства. Он заломил тонкое запястье, выбивая нож. — Сколько еще раз тебе повторить, что я не гомункул? Как мне это доказать?! Эдвард, лишившись оружия, рефлекторно поднял руки в защитном жесте. Он проиграл. Слишком слаб, чтобы защитить даже себя. Как он мог даже помыслить о защите других? Наивный глупец! Ноги подломились в коленях, подросток бессильно оседал на пол. Альфонс подхватил брата, усаживая его на стол. Злоба схлынула так же резко, как и накатила. Вид затравленного Эда ощутимо бил по совести. «Я сделал его таким». — Прости, я не хотел тебя пугать. Посмотри на меня, — Ал мягко заставил старшего опустить руки, удивляясь, как маленькие хрупкие цветы еще оставались зажатыми между пальцев и не помялись, не обломились. Взгляд Эдварда вновь притянули будто светящиеся во мраке комнаты белые лепестки. — Нравятся? Держи, — Ал вложил их в руку брата. Кажется, они успокаивали Эдварда, отвлекали. Можно этим воспользоваться. Мальчик принялся расстёгивать рубашку брата. И как он умудрился застегнуть все пуговицы одной ру… Реакция была молниеносной. Эд скрестил руки в попытке обнять себя за плечи. Его правая рука заметно подрагивала, будто сведённая судорогой. — Я только помогу тебе раздеться, и тебя осмотрит врач, а потом мы ляжем спать, — с досадой на собственную глупость пояснил Ал. Он совсем забыл, что старший брат теперь, скорее всего, никогда не позволит к нему прикоснуться, раз за разом неверно истолковывая простые действия. Но винить в этом было некого, кроме самого себя. Может, попробовать снова отвлечь внимание? Он плохо его концентрирует, легко переключаясь на незначительные события. — Сможешь рассказать, что сегодня делал, пока меня не было? Только не торопись, а то я ничего не пойму, — Ал коснулся искалеченной руки, ненавязчиво сжимая, разминая мышцы. Они действительно были напряжены, но Эдвард не обращал на это внимания. — Н-не помню… Д-думал, к-ка-ажется… — слова по-прежнему давались через силу, но мыслил Эд уже яснее. — Проблемы с речью, памятью, что дальше? — пробормотал себе под нос Альфонс, вновь взявшись за раздевание брата. — Постарайся вспомнить. — Ванна, — отчётливо произнёс подросток, не предпринимая больше попыток к сопротивлению. — Ты убил… Ммм… убить меня… Пытался. — Хорошо, о чём еще? — мальчик сдержал свои эмоции, ни одна не отразилась на его лице. Это ведь было два дня назад, сегодня днём он даже не вспомнил об этом, так почему же сейчас зацепился за эту мысль? — Ты не Ал… Гомункул, — Эдвард нахмурился, послушно вытягивая руки, позволяя снять рубашку. — Ал… Брат… — Скучаешь? — непроизвольно вырвалось у младшего. Альфонс почти смирился, что не сможет переубедить его. — Скучаешь по нему? Это была ошибка. Эдвард отреагировал не сразу, тяжело переваривая услышанное. Он испугался, запаниковал. Вдох, больше похожий на всхлип, вырвался из сведённого ужасающей мыслью горла. Подросток отшатнулся, насколько позволяло положение, и отвернулся. — Н-не т-трог… — он не смог даже договорить простое слово. Так приглянувшиеся ему цветы сейчас были безжалостно раздавлены, почти растёрты о страницы какой-то книги. — Я тебя не трону, слышишь? — Ал заправил брату за ухо прядь волос. — Я не прикоснусь к тебе. Если ты сам сейчас разденешься и ляжешь в постель. Договорились? Эдвард послушно кивнул, неловко расстегивая ремень на брюках. Альфонс отступил на шаг, покидая пределы личного пространства, давая мнимое ощущение защищённости, комфорта. Эд с обречённостью приговорённого расправился с остатками одежды и нетвёрдой походкой перебрался на постель, поднимая над головой скрещенные запястья. Ведь он всегда держал его руки, когда делал это. Альфонс прикрыл глаза, медленно досчитал от десяти до единицы, успокаиваясь и приводя мысли в порядок. До чего он довёл брата своим помутнением, своим сумасшествием, если он любой жест и любое слово трактует как предпосылку к насилию? Мальчик подошёл к постели и опустил руки Эда вдоль тела. — Рассел, можете заходить, — тихо позвал Альфонс, придерживая брата, на случай его панической реакции. — Эд, помнишь Рассела? Он нам помогал, — подросток медленно кивнул, бросая быстрый взгляд на Трингама. — Позволишь ему тебя осмотреть? — еще один кивок. Ал поднялся с постели, давая врачу возможность заняться делом. Рассел сосредоточенно осматривал культю. Причина нагноения нашлась сразу же. Никто и не вытаскивал нитки из раны, и они начали разлагаться. Трингам споро вытащил нити и избавился от гноя, обработав рану сильными антисептиками. Не ограничившись только этим, парень провёл быстрый общий осмотр пациента. Результаты не радовали. Из-за сильного истощения, благо пока не фатального, Эдвард действительно плохо мог говорить, не мог сосредоточить взгляд. Клетки мозга, не получающие необходимых питательных элементов, отмирали, но пока что это было обратимо. Регенеративные функции организма снизились до минимума, а иммунитет почти полностью отказал. Что грозило серьёзными осложнениями даже простой инфекции. — Можешь расслабить руку? Зачем ты её напрягаешь, расслабь, — заметив слишком плотные для такого истощения мышцы в культе и редкие судорожные вздрагивания, попросил Рассел. Он очень надеялся, что это не то, о чём он думает. — Н-не могу… Он держит, — Эдвард провёл ладонью по предплечью, будто хотел снять с неё чужие пальцы. Фармацевт кивнул, больше не заостряя внимание на руке. И без того было ясно, чем вызван гипертонус. Фантомные боли. Он всё ещё не может забыть, что с ним делали, и не способен расслабить руку в подсознательном страхе и сопротивлении. Тому, что скрывалось где-то в непроницаемой темноте его прошлого. Трингам сосредоточенно писал назначение, какие лекарства, с какой частотой принимать. Сейчас Эдварду могли помочь только сильные антибиотики, что не слишком хорошо отзовётся на печени, но поможет ему выкарабкаться из этого плачевного состояния. — Я закончил, но мне нужно с тобой серьёзно поговорить, — Рассел вновь протирал очки, наблюдая как Ал укрывает брата, запеленав его едва ли не как младенца. — Закрывай глаза и постарайся заснуть, — попросил мальчик, поднимаясь на ноги. Ближайшее время он точно не сможет нормально выспаться. Сам виноват. Хотя, в сущности, спать на кухне на стуле тоже нормальный вариант, особенно если это позволит быстрее восстановиться Эдварду и понять, что никто его больше не тронет, никто не сделает ему больно, никто не… Давай, Ал, признайся хоть самому себе, назови вещи своими именами! Признай, что ты несколько недель насиловал больного, ослабленного, искалеченного брата! Взгляни правде в глаза и имей силы принять тот факт, что он в чём-то прав. Что он во всем прав. Ты чудовище, бессердечный, жестокий монстр. — Спокойной ночи… Эдвард, — произнёс глухо мальчик, уже не способный назвать его братом. Он и без этого опорочил, растоптал и наплевал на столь ценную для них связь.***
— Что ты с ним сделал? — Рассел прикрыл дверь в кухню, хмуро глядя на мальчика. — В прошлый раз, когда я его видел, он тоже не розой цвел, но и так ужасно не выглядел. Он истощён, его иммунитет практически себя исчерпал, начался некроз. И не надо мне говорить, что ты не помнишь, — он грубо оборвал оправдания. — Я… Я виноват в этом, — Ал сжал пальцы на спинке стула. — Это я с ним сделал. — Это я и без твоих признаний понял. Я спросил, что ты с ним сделал, — с нажимом повторил Трингам. У него просто в голове не укладывалось, как этот мальчик мог быть способен на такую жестокость. Уж лучше бы просто убил, а не издевался. Они ведь оба прошли через что-то очень страшное, к чему продолжать этот кошмар?! — Давай, давай. Говори. Раз делал, то и сказать язык повернётся. Я просто хочу услышать это из твоих уст. Понять, какой же тварью нужно быть, чтобы сделать такое с родным человеком. — Что ты хочешь услышать? Ты сам всё видел, — Альфонс отвернулся. Было невыносимо тяжело произнести эти слова, облечь в них свои действия. Признать самому себе, кем он стал, как он пал. Но молчаливый укор и ожидание в выглядывающих из-под очков глазах красноречиво доносил, что его исповеди всё ещё ждут. И Ал сдался. — Я всё это время насиловал и избивал его. Я не знаю, что он делал днем, я уходил, оставлял его одного, — последнее слово мальчик бросил с бессмысленным, вымученным вызовом: — Доволен? — Надеюсь, у тебя есть хоть грамм совести и чувства вины, и ты одумаешься, — Рассел поджал губы, не сводя жёсткого взгляда с младшего Элрика. — И дай угадаю, шею он порезал, когда брился? — Он так сказал. Я сам подумал, что… — Альфонс не договорил, к чему озвучивать очевидное? — Он еще боролся, держался, но ты не позволил ему подняться. Я слышал, что он говорил. Ты пытался его убить, — фармацевт говорил спокойно, но в этом спокойствии звенела сталь, холодная, разящая в самое сердце. — Ты понимаешь, что я должен обратиться в полицию? И отвезти твоего брата в больницу, ему нужна квалифицированная помощь. — Нет, только не в полицию! — поспешил остановить мальчик; он понимал, до боли хорошо понимал, что оправдываться бесполезно, что его не поймут, да, да, он ошибся! Эдвард действительно сдался, опустил руки. И в этом виноват только Альфонс. — Назови мне хоть одну вескую причину, почему я не должен этого делать. Почему я не должен сдать властям ублюдка, сотворившего такое со своим братом, который пришёл ко мне из последних сил только ради тебя?! — не повышая голоса, но с явным, сквозящим презрением произнёс Трингам. — Потому что изначально с нами это сделала преступная группировка. Думаешь, я сам себя и брата изуродовал? — Ал вздохнул и буквально рухнул на стул. Рассел был прав, он ублюдок. — И если они узнают, что мы обратились в полицию, то прикончат нас. Я тоже оступился, я не отрицаю свою вину, но сейчас я хочу сделать все, чтобы Эдвард выжил, был здоров и в безопасности, — на этот раз мысль не дотянулась до слова «счастлив», и Ал был уж не в том положении, чтобы это заметить. — Можешь относиться ко мне как хочешь, но вылечи моего брата. Пожалуйста. — Я сделаю всё, что смогу. Соблюдай предписания и следи за его питанием. Сейчас ему нужна растительная пища. Если не будет отторжения и он сможет нормально есть, то понемногу включай в рацион мясо. Ему нужно набрать вес. И не забудь про сладкое, полезно для мозга. Я буду заходить к вам каждые два дня. И моли всех богов, каких знаешь, чтобы твой брат выкарабкался и пошёл на поправку. — Я запомню. Спасибо, Рассел. — Альфонс слабо улыбнулся. Теперь они не одни, хоть кто-то в этом навсегда чуждом мире еще готов помочь незнакомцам.***
Альфонс тихо, как мышка, прокрался в комнату. Эдвард спал значительно лучше, чем в предыдущие дни. Он даже привычно развалился на всю постель, скинув с себя одеяло. — Опять ты спишь с голым животом, — невольно вырвалось у мальчика. Ведь он четыре года присматривал ночами за несносным братом, так любящим раскидывать во сне конечности и вертеться, как юла. Ал поправил брату задравшеюся майку и укрыл его. В такие минуты, когда старший брат спал, мальчик мог себе позволить представить, что у них всё хорошо, что они не искалечены телом и разумом. Что они всё так же беззаботно путешествуют по стране, и скоро Эдвард откроет глаза и сонно пробормочет: «Доброе утро, Ал». И не будет в его взгляде страха, не будет обречённости и боли. Он никогда не произнесёт эту страшную фразу, задыхаясь от слёз: «Убей меня, гомункул!» Он тоже хотел обмануться, хоть на краткую минуту поверить, что у них всё хорошо, забыть обо всём, расслабиться и вздохнуть свободно. Но вот минута заканчивается, и пора возвращаться в жестокую реальность. У него еще много дел на сегодня. Альфонс осторожно достал чемодан брата и стал перебирать вещи. Он ведь смутно помнил, что несколько раз Эдвард пользовался какими-то документами. При встрече с полицейскими, при снятии комнаты в гостинице. Да много где, только вот Ал не обращал на это внимания, никогда не задумывался, что документы так необходимы. Ведь в Аместрисе с этим было не так строго. Но как уже успел узнать Ал, здесь всё было иначе: бюрократический аппарат работал на полную, поджидая на каждом углу, а его брат умудрялся юрко избегать лишнего повода озвучить даже собственную фамилию, словно пробираясь по минному полю всевидящих глав государства, и старался использовать любые свидетельства лишь тогда, когда это было действительно необходимо. Эту тягу Эда лишний раз не демонстрировать своей связи с этим миром Альфонс замечал во всем — от привычки использовать псевдонимы до поиском частных попутчиков на собственном транспорте, которым, в отличие от кассирам на вокзалах, было совершенно все равно, кто ты такой и куда держишь путь… Да, он замечал все это. Но понял — лишь сейчас. Почему? Что так смущало брата? Что отпугивало?.. Чем, в конце концов, занимался здесь их отец? Найдя, наконец, плотный бумажный пакет, Альфонс убрал чемодан на место и поспешил скрыться на кухне. Получасом спустя мальчик не знал, плакать ему или смеяться. Он ведь знал это, слышал истории брата. Эдвард был в Лондоне вместе с отцом, он жил там какое-то время, там же и получил документы. Вот еще одна причина, почему Альфонса так тянуло в Англию. Он, выходит, выбрал эту страну больше подсознательно, чем по доводам логики. Двойное гражданство. Да, так действительно лучше сделать. Но потрясло мальчика не это, не документы брата и погибшего отца, а второго мертвеца, что стоял за их спиной в этом мире. Альфонс Хайдрих. Вот чьи документы стали залогом спокойной жизни Альфонса Элрика. Эдвард использовал их, но не говорил младшему брату. Как оказалось, он много что скрывал. Документы на собственность, какая-то недвижимость в Мюнхене, счёт в одном из частных банков на имя Эдварда, небольшой, но это хоть что-то. И всем этим старший Элрик не пользовался то ли из-за патологической нелюбви к Хоэнхайму, то ли из гордости. Желая доказать, что ему не нужна ничья помощь. Альфонс в этом ни секунды не сомневался. Ведь прежнего Эдварда Элрика он по-прежнему помнил слишком хорошо. — Так будет намного проще, — кивнул сам себе Альфонс, собирая бумаги обратно. Прежде чем идти по указанному адресу, стоило разобраться во всех тонкостях этого мира. Ведь не просто так им советовали сделать документы. Взрослые явно понимали в этом больше, чем он. Единственный доступный источник информации, что приходил на ум и не раз выручал, — это библиотека. Как можно быстрее расправившись с домашними делами, Альфонс поспешил в туда, не без основания полагая, что поиск информации займёт много времени.***
Уже к обеду Ал был выжат, как лимон, пытаясь продраться через сухой и специализированный язык законодательства. Но он понял, что у них огромные проблемы, и они только чудом не загремели в детский дом. До совершеннолетия они не могут находиться без опеки старших. И, как следствие, не могли покинуть пределов страны без разрешения родителей или опекунов. Даже если подделать возраст Эдварда, он не сможет взять младшего под опеку по ряду причин. А делать совершеннолетними обоих невозможно по той простой причине, что Альфонсу и пятнадцати не дают, на двадцать один он не тянул ни под каким предлогом. Можно было попробовать провернуть эмансипацию, но для этого нужно сильно засветиться перед органами опеки и выполнить ряд жёстких условий. Но на это потребуется как минимум год, а Ал рассчитывал убраться из страны через пару месяцев, и даже за это время они очень сильно рисковали. Альфонс откинулся на спину, массируя виски. Им нужен опекун, который оформит разрешение на выезд из страны. Ждать совершеннолетия своего и брата Альфонс не собирался. Они не выдержат три года постоянного страха, всегда с оглядкой. Нет, он не может подвергать Эдварда такой опасности, его психика и без того слишком сильно пострадала. Со старшим Элриком происходило что-то странное. Его поведение слишком сильно отличалось, это вызывало подозрения. Казалось, он притворяется, планомерно доводя до бешенства Альфонса, но это не было похоже на игру. Его страх не был поддельным, но и на болезнь это не походило. Точнее, это и была болезнь, но не физическая, и Ал совершенно не знал, что с этим делать. Один раз — это случайность, два раза — закономерность. Мальчик решил проверить, будет ли сейчас Эдвард адекватно реагировать на происходящее, сможет ли внятно и корректно отвечать на вопросы. И каковым будет его поведение вечером.***
Эдвард сидел на подоконнике, уткнувшись лбом в прохладное стекло. Непроходящая слабость злила, но сейчас он хоть мог передвигаться по квартире. Боль в руке усиливалась, но он не оставлял безуспешных попыток расслабить мышцы правой руки. Вместе с плохой погодой пришла и тоска. Как же много проще было с автобронёй. Она, несомненно, причиняла неудобства, особенно в такие пасмурные дни, но не постоянно. Отчего-то нестерпимо захотелось вернуться домой. Только вот что он называет домом? Для Эдварда это понятие оставалось столько размытым, что он сам не мог точно ответить, какой смысл в него вкладывал. Да и есть ли смысл в том, чего он давным-давно лишился? Есть ли смысл искать путь домой? Что его там ждёт? Снова служба в армии? Снова цепным псом? Снова живым оружием? Снова ненависть и презрение? Эдвард взглянул на невзрачные ромашки, стоявшие в кружке за неимением более подходящей посуды. Что-то эти цветы смутно напоминали, но что именно, он припомнить не мог, как ни старался. Может, стоит сдаться? Притвориться, что это его мир? Что рядом его брат? Забыть обо всём и попытаться жить, как все? А сможет ли он? Сможет ли забыть? Не Аместрис, нет. О родине он не вспоминал. Забудет ли он тот дом, те ужас и отчаянье, что навсегда въелись в душу? Но если представится возможность вернуться, сможет ли он отделить две жизни и не видеть в том же полковнике Мустанге здешнего выродка, пустившего под откос всю его жизнь? Он сможет вернуть алхимию, сможет убить гомункула. Эдвард тихо зашипел, подтягивая колени к груди и с силой сжимая культю. Сможет убить? Хорошая шутка. Только не сейчас, Эдвард, только не сейчас.***
— Эд, ты знаешь английский? — Ал уже несколько минут наблюдал за бесполезными попытками брата распутать волосы. — Знаю, но уже хуже, чем раньше. Давно не практиковался, а что? — Эдвард с усилием потянул за расчёску, с шипением вырывая клок волос. — Просто интересно, — Альфонс подошёл, отбирая расчёску. — Может, лучше их отрезать? Тебе ведь неудобно с ними. — Я не подпущу тебя к себе с острыми предметами в руках, — пробурчал Эдвард, скрестив руки на груди. Его злила собственная беспомощность. Словно он вернулся в далёкое детство, когда не мог сам ничего, совсем ничего, казалось, даже дышать он самостоятельно мог только в присутствии брата-доспеха, а теряя его из виду задыхался в вакууме страха. — При большом желании я могу убить тебя без оружия. И даже сейчас, — пожал плечами Ал, распутывая светлые пряди и будто ненароком проводя по открытой шее брата, убирая непослушные волосы. — Ты ведь это прекрасно понимаешь. — Понимаю. Ладно, отрезай. Всё равно отрастут, — Эд с трудом сдержал дрожь от прикосновения холодных кончиков пальцев к горлу. — Значит, буду отрезать их снова и снова, чтобы тебе не мешали, пока не придумаем, как восстановить тебе руку. — С чего бы такие альтруистские намерения? — с тщательно скрываемой издёвкой спросил Эд. — Не ёрничай, — Ал поморщился, дёрнув брата за волосы, чтоб не вертелся. — Это слишком проблемно — ухаживать за тобой, как за беспомощным калекой. — Ты мне и не помогал, — с вызовом бросил Эдвард. — Теперь буду, — безмятежно ответил Альфонс. Он не поведется на столь откровенные провокации. — Ха… Ладно, как бы ни было унизительно, но мне действительно нужна твоя помощь. Я хочу принять ванну, желательно нормально. — Хорошо. Сейчас мне нужно уйти, но вечером я в полном твоём распоряжении, — Ал собрал брату волосы в высокий хвост. — Куда ты постоянно уходишь? — Эд получил наконец возможность обернуться. — Решаю некоторые наши проблемы, — обтекаемо, неопределённо ответил мальчик. — Хочешь со мной? Альфонс подхватил со стола пакет с документами, набросил на плечи плащ и, не дожидаясь ответа, покинул квартиру, ступая прямиком в столп охватившего город промозглого дождя. Эдвард поспешил за младшим братом, но в оцепенении замер перед входной дверью. Почему так дрожит рука? Почему я не могу сделать и шагу?! Эдвард с ужасом осознал, что не может заставить себя переступить порог дома. Холодный бессознательный страх сковывал всё тело, каждую клетку, лишая возможности двигаться. Воздух вновь обрёл вязкость, плотность, будто изменил свой состав под действием преобразования. Подросток задыхался. Пары ртути. От них умер первый ребёнок Хоэнхайма, не к месту вспомнил Эдвард. Облизнув губы, он ощутил металлический привкус. Сосуды не выдержали напряжения. Слишком сильную панику вызывала попытка покинуть иллюзорную защиту стен дома. Эдвард запрокинул голову, зажимая нос и отступая вглубь квартиры. Паника медленно отпускала надломленное сознание, а руки переставали дрожать. — Какого чёрта со мной происходит? — гнусаво пустил в пространство Эд. — Я ведь не могу бояться обычных людей! Я прошёл через войну с гомункулами и боюсь каких-то людишек?! Но я боюсь, что они терпеливо ждут. Как ни пытался Эдвард перебороть свой страх, но эту войну он проиграл.***
Альфонс долго плутал между домами, выискивая нужное здание. Мерзкий мелкий дождик портил и без того нерадужное настроение. Потратив на дорогу больше часа и промокнув насквозь, мальчик наконец стучал в нужную дверь. Ал ожидал, что это будет какое-то мрачное логово преступников, но на деле попал в обычную квартиру. Дверь открыл заспанный, помятый мужчина лет тридцати. — Тебе чего, пацан? — хрипло и недовольно спросил хозяин квартиры. — Я от Хоэнхайма, — неуверенно произнёс Альфонс. Эти слова произвели поистине бодрящий эффект на мужчину: он молниеносным движением схватил мальчика за шиворот и втащил в квартиру, захлопывая дверь. — И почему эти идиоты никогда не объясняют, что нельзя приходить так рано утром? — проворчал преступник, потирая босой ступнёй о ногу. Его совершенно не волновало, что за окном было давно за полдень. — Ладно, всё равно я проснулся. Чего тебе, пацан? Аттестат школьный? — И его тоже, — Ал поморщился. Сейчас его слишком юность на руку уж точно не играла. — Мне нужны два полных пакета документов. Паспорта должны быть с двойным гражданством. Англо-германским. И разрешение покинуть страну на одного несовершеннолетнего. Мужчина присвистнул, окидывая гостя внимательным взглядом: — А денег-то тебе на всё хватит? — Хватит, — Ал сбросил с плеча сумку, раскрывая молнию. — Этого, думаю, достаточно. — С каких пор детишки ходят с такими деньжищами? — поинтересовался мужчина и сразу сам же и ответил: — Хотя, раз ты от этого выскочки, то ничего не скажешь. Имена, возраст, внешность меняем? — Имена и возраст, — мальчик немного расслабился, когда они перешли к делу. Следующие пару часов они детально обсуждали всё необходимое для документов и информацию, в них содержащуюся. Так Эдвард через пару месяцев получит имя Лиам и пару лет к возрасту. Альфонс выбрал менее звучное имя Оскар и обзавёлся неожиданными, но как никогда нужными опекунами.***
Дождь прекратился. Закатное солнце отражалось в многочисленных лужах. Альфонс не спешил возвращаться домой. Он вполне оправданно полагал, что вечер не пройдёт мирно, без происшествий. Ал старательно гнал от себя мрачные мысли, но собственные слова продолжали биться в мозгу. Он пожелал Эдварду смерти. От себя не убежать. Для Ала это было слишком тяжёлое бремя. Ему было невыносимо наблюдать, как старший брат медленно сходит с ума. И ради сохранения светлого образа в памяти он действительно был готов убить Эдварда, уничтожить эту его жалкую тень. Он не хотел скрываться в иллюзиях, как брат, но и смириться с необратимыми изменениями не мог. Они сорвались в пропасть безумия и летят вниз, лишь в редкие мгновенья прозрения отчаянно хватаясь за ничтожные выступы здравого смысла, но всякий раз утягивают друг друга все ниже и не позволяют удержаться, вернуть хрупкое равновесие. А на дне их ждала… Смерть? Нет, что-то много хуже. Однажды они достигнут его и сойдутся в привычном поединке. Вот только этот бой будет далеко не тренировочным. Один стремится разорвать, растерзать, уничтожить и поглотить другого, чтобы никогда не было того, кто навсегда останется живым напоминанием прошлого. Живым… Они все еще живы?.. Альфонс тряхнул головой. Он уже несколько минут стоял под дверью, пытаясь заставить себя войти в квартиру. Но не ночевать же в подъезде, в самом деле! Мальчик разозлился на собственную нерешительность и распахнул дверь. — Я дома, — известил тишину квартиры Ал. — Неужели спит? Эдвард не обнаружился ни в единственной комнате, ни на кухне. Мальчик дёрнул ручку ванной комнаты, оказалось незаперто. — Опять? Серьёзно? — Ал созерцал сидящего на краю ванны брата с ножом в руках. — Сам отдашь или отнимать? Подросток опустил взгляд, напрягая свои извилины, — выбирал вариант по душе. — Я нападать не хотел, — спокойно и явно лучше, чем вчерашним вечером, ответил Эд и протянул Альфонсу небольшой нож рукояткой вперёд. Мальчик забрал кухонный прибор и шагнул из комнаты, бросив брату короткое: «раздевайся». Он не увидел мелькнувшего страха в золотистых глазах, сменившегося отрешённой обречённостью. Вернувшись в комнату Ал застал очередную глупую картину. Эдвард всё так же сидел на бортике ванны, сложив руки на коленях, как примерный ученик. — Отморозишь себе что-нибудь. Вставай, — Ал внимательно осмотрел брата. Всё та же болезненная худоба, но держится уже уверенней, нет вялости и сонливости. Правая рука… Так вот зачем ему был нужен нож. — И для чего ты расковырял рану? — Мешало, — лаконично ответил подросток, зажимая сочащуюся сукровицей культю и неловко переступая с ноги на ногу под внимательным и смущающим взглядом. — Ладно, сейчас промоем, обработаем потом, — Альфонс потеснил брата, настраивая воду. Краем глаза мальчик заметил, как Эдвард передёрнул плечами и отступил к двери. — Стоять! — припечатал к месту Ал. — Я не буду играть с тобой в догонялки, как с капризным ребёнком. Залезай в ванну, а то не только задницу отморозишь. Эдвард опасливо перебрался через бортик и подтянул колени к груди, садясь. — И как у тебя ещё вши не завелись, — окатив брата из душа, пробормотал Ал. — Что? Чего ты так на меня смотришь? — Что ты делаешь? — стряхнув с волос влагу и протирая глаза, недоумённо спросил Эдвард. — А не понятно? Отмыть тебя пытаюсь. Ты сам попросил об этом днём, — теперь пришла очередь Альфонса удивляться. — Не помню, — Эд мотнул головой, напряжённо хмурясь в бесполезной попытке вспомнить события дня. — Потом вспомнишь, а сейчас закрой глаза и не дёргайся. Дальнейший час прошёл в напряжённом молчании. Эдвард собирал воедино осколки памяти, а Алу было не до раздумий, он был слишком сосредоточен на своих действиях. Как они легли спать, Альфонс уже не помнил. Мальчик, как и обещал, обстриг длинные волосы брата. Эдвард пытался возразить, но не слишком активно: то ли не осмелился, то ли понял, что их действительно лучше остричь. И еще больше упрочил подозрения Ала, что с памятью у старшего брата большие проблемы.***
Альфонс проснулся привычно рано, и приятным удивлением было мирное сопение старшего брата под боком, раскидавшего свои конечности на всю кровать. Осторожно выбравшись из-под тушки Эдварда, мальчик ускользнул на кухню. Ал чувствовал себя просто отлично: он выспался, отдохнул, а факт того, что брат спокойно спал рядом, радовал больше всего. Это давало надежду, что всё ещё можно исправить. Играючи разобравшись с приготовлением завтрака, Альфонс поспешил в библиотеку. Ему многое предстояло узнать и продумать. Начиная от языка и заканчивая законами и традициями их будущей родины. Альфонс сосредоточенно укладывал в памяти все выжатые из книг знания. Своими запросами он едва не довёл до истерики молоденькую девушку-библиотекаря, ежеминутно гоняя её за всё новыми и новыми книгами и ещё с десяток забрав с собой. За своими мыслями мальчик не зразу услышал тихий разговор, доносящийся с кухни. — У нас гости? — оперевшись на косяк, поинтересовался Ал и принялся наблюдать за абсолютно спокойным, расслабленным и даже немного беспечным братом. Только счастье длилось недолго. Эдвард мгновенно подобрался, как готовый к броску зверь. Проигнорировав напряжённый взгляд, Ал прошёл в кухню и, поприветствовав Рассела, невозмутимо приготовил себе чай. — Эдвард, ты обещал мне показать свои исследования, — нейтрально начал Трингам, намереваясь ненавязчиво избавиться от подростка. — Подготовишь всё? Эд кивнул и быстро ретировался, явно не горя желанием находиться с младшим братом в одном помещении. — Решил поговорить с нами по отдельности и сравнить показания? — усмехнулся Альфонс, поднося чашку к губам. — Нет, я ведь не полицейский, а простой фармацевт, — развёл руками Рассел с самым невинным видом. — Сделаю вид, что поверил. Что скажешь о его состоянии? — Он выглядит намного лучше, чем в прошлый раз. Двигается увереннее, почти не выказывает усталости. Отдых и хорошее питание явно пошли ему на пользу. Речь восстанавливается, хотя он иногда медлит с ответами, да и реакции далеки от идеала, но прогресс налицо. Продолжай в том же духе, и через пару недель он будет в хорошей форме. — Видел бы ты его вчера вечером, — поджал губы Альфонс. — Меняет порядок слов, отвечает односложно. В общем, полная противоположность нынешнему поведению. Но днём он действительно чувствует себя лучше. — Я могу понаблюдать? Возможно, это просто остаточный шок, и скоро он пройдёт. В любом случае ему необходимо общение, и его затворничество не идёт на пользу ослабленному организму. — Сделаю всё возможное. Ты здорово нам помог, Рассел. Чем я могу тебе отплатить? — Это моя работа — людям помогать, — отмахнулся Трингам. — Да и что с вас, убогих, взять? — Ну, спасибо, — оскорблённо пробурчал Альфонс, задумчиво хмурясь. — У твоего брата, Флетчера, ведь что-то со слухом? — Допустим, — напряжённо ответил парень. — И откуда ты знаешь его имя? — Брат сказал, — не моргнув глазом соврал мальчик. — За дурака держишь? Вам было всё это время явно не до задушевных разговоров и уж тем более не до обсуждения случайных знакомых. — А это так важно, откуда я узнал? — Нет, но я не могу понять, к чему ты ведёшь? — Я не могу с уверенностью обещать что-то, но я постараюсь помочь твоему брату. Не сейчас, возможно, на это уйдёт не один год, но я обещаю. — Как говорится, сочтёмся, — кивнул Рассел и поднялся из-за стола, быстрый взгляд в комнату подтвердил предположения парня. Эдвард спал с книгой в руках. — Если тебе не жаль времени, то можешь ждать, пока он проснётся, — потёр ладонью усталые глаза Ал. — Пусть отдыхает. Мы разговаривали… — Трингам бросил взгляд на наручные часы, — почти два часа до твоего прихода. Готовишься к поступлению? — Не совсем, — младший взял одну из книг внушительной стопки. — Нам стоит уехать из страны, но я, в отличии от брата, не знаю других языков и стран. Вот и навёрстываю упущенное. — Куда собираетесь ехать? — В Англию. Брат жил там с отцом какое-то время. — А ты? — Это допрос? — усмехнулся Альфонс. — Праздное любопытство. Эдварда я не стал расспрашивать, он не был настроен на разговор, — честно ответил Рассел. — А я жил здесь, — ложью на правду отплатил Ал. — С мамой? — Да, — прикрыв глаза и откидываясь на спинку стула, коротко ответил мальчик, но всё же добавил. — Мама погибла, отец пропал без вести, а брат потерял конечности. — Та война покалечила и унесла множество жизней. Альфонс молчал, бездумно пролистывая учебник. Он не хотел врать, но и рассказать всю правду не представлялось возможным. Оставалось молчать.***
Рассел явно не ожидал, что ему придётся несколько часов слушать оккультную чепуху, смешанную с химией, точнее, с алхимией, но Трингам об этом не догадывался. Альфонс едва сдерживал смех, наблюдая старательно сосредоточенное лицо парня, пытающегося не выдать своего изумления. Эдвард не видел и десятой доли этого, вдохновенно рассказывая про открытие Врат в другой мир. — Истина не может лгать, — ухватил окончание фразы младший Элрик и получил презрительный взгляд от Эдварда. — Хватит! — прервал Альфонс, рывком поднимаясь из-за стола и выдёргивая из рук брата блокнот с записями. — Хватит, слышишь?! — Истина не может лгать, — повторил старший Элрик с верой фанатика. — Ты не мог открыть Врата! Ты понимаешь это?! Мы не можем пользоваться алхимией, забудь о ней! Мы застряли в этом проклятом мире до конца жизни. И если ты не выбросишь из головы все эти бредни, он наступит очень скоро. — Ты попал сюда с помощью алхимии. Она здесь слабее, чем в Аместрисе, но… — Мы сами разрушили врата между мирами, — перебил его Альфонс. — Но их можно создать вновь! — не сдавался Эд. — Только для этого нужен гомункул, — неожиданно для себя догадался о ходе мыслей брата Ал. — И он у меня есть, — победно закончил старший Элрик. — Делай что хочешь, только не пожалей о содеянном, — доспехи для сердца куются легко. — Хочешь, чтобы я был гомункулом, я буду. Хочешь, чтобы я перестал называть тебя братом, не назову. — Не назовешь? Зачем мне слышать эти лживые слова от гомункула? Я убивал таких, как ты! Ал вышел из комнаты. В душе клокотала злоба. Брат всегда был упертым, но это не перерастало в фанатизм. С поразительной слепой верой он игнорировал доводы разума или изворачивал их невероятным, возмутительно нереальным образом, только бы не отказываться от безумной идеи. А теперь он решил вернуться в Аместрис. Хорошо, Ал примет правила этой безумной игры. Если Эдвард так страстно хочет верить, что Альфонс гомункул, он не будет доказывать обратного. Он больше ни единым жестом или словом не напомнит об их связи. И если Эд не откажется от своей идеи открыть Врата, он не станет ему препятствовать. Лучше пусть занимается хоть чем-то, а не задыхается от своих страхов и ночных кошмаров. Рассел настороженно переводил взгляд с одного спорщика на другого. Параллельный мир? Алхимия? Врата? О чём вообще эти двое? Трингам поджал губы. До добра это не доведёт. Аддиктивное поведение — так ведь это именуют книги? Похоже, фантомные боли — явление не только физическое. Они хотят бежать и, кажется, бежали всегда, они хотят обмануть самих себя, и потому выдумали себе сказку о иллюзорном, далёком и недоступном мире, где они жили в покое и безопасности. Как бы ни хотелось Расселу оставаться в стороне, он уже по уши погряз в этой истории. Чувство ответственности за этих ребят уже не позволит просто развернуться и уйти, закрывая глаза на их судьбу. Не позволит равнодушно бросить: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Как бы ни хотел… Рассел так не мог. Обречённо вздохнув, парень последовал за сбежавшим от проблемы мальчишкой. — И что это только что было? — Трингам склонился над Альфонсом, сидящем на полу в коридоре. — Не обращай внимания, небольшие семейные разборки, — мальчик с силой провёл ладонями по лицу и поднялся на ноги. — Вам не стоит придумывать себе красочную иллюзию. Как бы притягательна она ни была, это всего лишь обман и он не сделает вас счастливыми. Как было бы прекрасно, будь это все обманом. Альфонс молчал долго, прикрыв глаза и устало улыбаясь. Сейчас он выглядел намного старше своей внешности и реального возраста. Наконец младший Элрик нарушил молчание. Короткое, простое слово, благодарность и в то же время чёткое предупреждение. Мы не нуждаемся в твоих советах, не суй нос не в своё дело. Расселу ничего не оставалось, кроме как оставить пока что братьев с их безумием. Но только пока.***
Кого он обманывает? Сейчас у него нет сил даже просто защитить себя, свою честь… хотя о какой чести речь, когда ты несколько недель был постельной игрушкой гомункула. Как же это унизительно! Угх… И мерзко. Пусть бы это был кто угодно. Ласт, Грид, Энви, да хоть Брэдли или Глаттони! Но не тварь с лицом брата! Этому он не мог сопротивляться. Раз за разом позволяя бросать себя на постель, раз за разом прогибаясь под этим чудовищем. Раз за разом слыша заветное «братик». Ни сейчас, ни потом. Даже вернув способность к алхимии, он не сможет убить эту тварь. Только не младшего брата — хватит с него и матери. Признайся, Эдвард, ты просто сдался. Ты не хочешь новой боли, очередных унижений, явственно указующих на твою ничтожность. Ты готов добровольно лечь под гомункула, только бы не испытывать этого вновь, только бы остаться в живых. Малодушный ублюдок! Нет. Человек, который всеми силами старается выжить и как можно меньше страдать. Просто человек. Это ведь, получается, одно и то же? Эдвард перевел взгляд на засыпающего над книгами гомункула. Слишком длинное затишье перед бурей. Лучше начать самому, чем нарваться на очередные побои. Подросток нерешительно поднялся с постели и тронул гомункула за плечо. — Ложись в постель, ты уже спишь сидя, — ему показалось, или в оливковых глазах мелькнуло удивление и… Благодарность? Дождавшись, когда личный палач с удобством устроится, Эд забрался следом. Как послушная шавка к хозяину за лаской, пронеслась уничтожающая мысль. Эдвард склонился над расслабленно вздохнувшим гомункулом и, пересиливая отвращение к самому себе, поцеловал. Сухие, обветренные, потрескавшиеся губы отдавали горечью крепкого черного чая. Но не стоит отвлекаться, возможно, если перехватить инициативу будет не так больно и мерзко. Нехитрые манипуляции — и с этих губ срывается первый стон. Глаза, до того расслабленно закрытые, резко распахнулись, открывая расширенный зрачок. «Интересно, он убьет меня быстро или помучает еще?» — с отстранённым равнодушием подумал подросток, отводя взгляд.***
Альфонс рывком подмял под себя Эдварда, впиваясь взглядом в мертвенно бледное лицо брата. Обреченное смирение со своей участью отрезвляло. Что с нами стало?! Мальчик медленно выдохнул, отпуская свою жертву. — Эд… — договорить Ал не смог, настырный подросток продолжил свои нелепые домогательства. В каждом жесте сквозило отчаянье и слабая надежда, вот только на что он надеялся? Разум милостиво заволокла пелена желания, заставляя забыть обо всем. Перехватив инициативу, Альфонс будто заново изучал тело брата. Поцелуи, слабые укусы, ласки. Ни капли боли. И тихие стоны-всхлипы в ответ. Уже от наслаждения. Осторожное прикосновение к колечку мышц — и тихий стон перерождается в задушенный вой. Да ведь он же боится до смерти! Альфонс отстранился и осторожно обнял Эдварда, размеренно поглаживая по худой спине. — Шшш, тише, — мальчик пережидал истерику брата, чувствуя, как по плечу стекают горячие слезы.***
Удовольствие. Так вот оно какое. Радужное, яркое, дурманящее. Сладостное. И сводящее с ума. Но оно бессильно перед душащим страхом, перед ужасом ожидания боли. Не смог. Заботливые объятья, успокаивающий голос, теплая ладонь на спине. Кажется, его казнь откладывается. Или это только обман? Нет ничего страшнее и мучительнее, чем ожидание боли. Уж лучше отдаться в руки давно знакомым палачам, чем наивно ждать неизвестной свободы. Собравшись с силами и мыслями, Эдвард оторвался от родного плеча, намереваясь продолжить начатое, но не смог даже пошевелиться. Холодный, колкий, насмешливый взгляд уничтожал. — Хватит на сегодня самодеятельности, Эдвард. Ты достаточно меня повеселил. Но запомни на будущее: если я захочу от тебя что-то, ты непременно узнаешь об этом первым, — гомункул, как ребенка, переложил оцепеневшего подростка к стене и шепнул приказ в торчащее из-под куцых прядей ухо. — Отвернулся носом к стенке, и чтоб до утра я не знал о твоем существовании. Спи, герой-любовник.***
С каких пор у тебя на висках седина, Эдвард?