•pg-13• l •ooc• l •au (маггловская реальность)• l •романтика• l •герои старше восемнадцати лет•
— Ты что, не любила никогда, в конце концов?! — крик мистера Алдена с должной скоростью заполняет всё помещение, заставляя окончательно потерянную девушку прислонить указательный палец к виску и прикрыть глаза. С секунду она стоит на сцене вот так, слегка сгорбившись и сдерживая подступающий к горлу горячий ком слез и немой обиды, а потом по привычке гордо вскидывает голову и холодно смотрит прямо в зелёные глаза. Грейнджер уверена, что эта роль абсолютно не для неё. Играя упрямую женщину с огромным сердцем, вмещающем в себя целую, наверное, тонну любви, молодая актриса чувствовала, что стесняется говорить и смотреть в сторону своего основного партнера в этом спектакле. — Ещё раз! Голос Алдена — сигнал к действию. Почти сразу же откуда-то сверху начинает литься очень простая, но чувственная мелодия клавесина, которая заставляет Гермиону недовольно хмурится. Но она упрямо-профессионально опускается на деревянную поверхность пола, и её лицо мгновенно принимает отстраненно-спокойное выражение. В мозгу лишь один импульс — стараться. Ведь никто не обязан возиться с ней только потому, что ей хорошо удавалась игра в других пьесах или потому, что зачастую зрители приходили смотреть именно на её Мариану в «Тартюфе». Девушка глубоко втягивает в себя воздух, отмечая, что даже спустя годы запах театра всё так же был для неё чем-то особенным. Ещё будучи студенткой, она, с блестящими от возбуждения и азарта глазами, хваталась за любую возможность поучаствовать в театральной жизни Лондона, бегала по кастингам и с удовольствием соглашалась на роли второго плана. А сегодня — черт возьми, Грейнджер и сама не верила в это — играла Элизабет Гренор в новой пьесе самого известного режиссера столетия, который сейчас смотрел на неё слишком строго. Готовый, кажется, откусить девушке голову. И это вовсе не смешно. — Милый, — слишком громко для такого интимного признания произносит она, — видишь этот кубок? — Грейнджер вопросительно поднимает глаза на Драко и вздрагивает, когда прокуренный голос мистера Алдена нарушает не совсем прекрасные сегодня мгновения творческого процесса. — К черту! — багровея от злости, тучный мужчина лет шестидесяти поднимается из кресла, презрительно щурясь и недовольно сжимая кулаки, — если сегодня вечером я увижу что-то подобное, уволю обоих! Алден стремительно удаляется, попутно нащупывая в правом кармане пиджака такую успокаивающую пачку сигарет. И только тогда, когда дверь за ним шумно затворяется, Грейнджер тихо всхлипывает, прижимая влажные от волнения ладони к таким же влажным щекам. — Да уж, Грейнджер, ты так ничему и не научилась, — Малфой, незаметный до сего момента, будто бы проглоченный сценой, произносит это без капли упрека или ненависти, но с жалостью, которая режет гордость Гермионы сильнее любого ножа, — я не собираюсь из-за тебя терять работу, — коротко чеканит он и, следуя примеру режиссера так же уверенно покидает помещение, оставляя дрожащую девушку в одиночестве. Последняя сцена спектакля крутилась в голове Драко слишком часто, он воображал её себе с тихим удовольствием и иногда чувствовал, как его губы непроизвольно расплываются в улыбке. И поэтому, сейчас, когда чертова Грейнджер была не способна сделать его на толику счастливее, Малфой злился и, к удивлению для самого себя, грустил.***
В гримерке пахнет пудрой и духами совсем неуловимо — табачный дым перебивает собой все остальные запахи — такова уж его особенность. Грейнджер сидит на знакомом стуле, перед знакомым зеркалом и вглядывается в совершенно незнакомое лицо. Девушка перед нею выглядит растерянно, совсем не по-Грейнджерски. И кто, интересно, вообще знает, как на самом деле выглядит Гермиона? Почему-то все решили, что она всегда, даже по дому, сонная, бродит с высоко поднятым подбородком и холодно-уверенными глазами. И, что самое страшное, Гермиона действительно боялась быть не такой, какой хотело видеть её общество и реагировать на различные события не по предложенному сценарию. Наконец, посидев ещё немного в прокуренном помещении, девушка решительно поднимается, поправляя пряди волос, выбившиеся из положения «заправлены за ухо», и уверенно идет по коридорам театра, намеренная отыграть свою роль, даже если та и станет последней. Даже если вдруг после того, как опустится занавес, ей придется стыдливо прятать глаза и подавленно терпеть насмешки Малфоя. Потому что сегодня он непременно поймет.***
— Милый, — надрывно тянет Грейнджер, не замечая, насколько правильно в эту секунду звучит её собственный голос, — видишь этот кубок? Драко, которого сегодня зрители знали как некого господина Джоува, скрестив руки на груди, демонстрирует участие к девушке, сгорбившейся на полу и сжимающей в правой руке золотистый кубок. Коротко кивает. — Я не могу больше лгать себе, — уверенно, но уже с легкой дрожью, вызванной появившимися слезами, — я люблю тебя. Джоув, собиравшийся, наверное, что-то сказать, по-прежнему молчит, когда обессиленная девушка поднимается с колен, всё так же сжимая в руке злосчастный кубок. И принимается расхаживать по сцене, попутно разглядывая содержимое золотистого сосуда с нескрываемым интересом. — Я отнюдь не глупа и знаю, насколько невозможны взаимные чувства, — многозначительная пауза и слегка обезумевший взгляд карих в серые, — а потому доношу до твоего сведения, что отныне ты можешь спать спокойно. Сегодня ты станешь свидетелем гибели Элизабет Гренор. Забавно, неправда ли? Хочешь понаблюдать за тем, как будет действовать яд? — обреченно спрашивает Грейнджер, облизывая пересохшие губы. Злая улыбка. Лицо её на какую-то секунду принимает жестокое выражение, она твердыми шагами приближается к возлюбленному и заливисто хохочет, когда замечает на его лице испуг и замешательство. Грейнджер утопает в этой полуигре, не зная, что мистер Алден, сидящий сейчас на двенадцатом месте первого ряда, ошеломленно наблюдает за потрясающим действием. За тем, как точно Гермиона исполняет его замысел. И после того, что видел на всех репетициях, определенно не понимает, как ей это удается. Гермиона поднимает кубок вверх и залихватски, всё еще посмеиваясь, кричит: — Твое здоровье! Когда её губы почти сомкнулись на холодной поверхности, она почувствовала, как кубок, выбитый резким движением руки Малфоя, отлетел куда-то вглубь сцены и устало взглянула на своего партнера, словно не понимала, чего ещё от неё хотят. Снова. А потом, будто бы не знала сценария вовсе, ошеломленно втянула в легкие воздух, когда почувствовала, как её тело, такое предательски послушное в руках Драко, слегка отклоняется под его уверенным натиском назад, сжатое в теплое кольцо рук. И ощутив его влажные губы на своих собственных, замерла, сохраняя это единение, моля Бога, чтобы сладкое мгновение длилось бесконечно. И зал, наверное, следуя примеру актеров, тоже замер. Стало тихо. — Я тоже люблю тебя, — не спеша разрывать неведомую связь, сотканную из этого объятия, шепчет Малфой. И эта фраза, произнесенная не по сценарию, заставляет Грейнджер смущенно улыбаться, сильнее прижимаясь к мужскому телу. И тишина разрушилась оглушительными звуками нескончаемых аплодисментов и таких лестных «Браво!». Зрителям казалось, что сегодня они стали свидетелями потрясающей игры двух молодых актеров. Никто и не догадывался, что это была вовсе не игра. Элизабет Гренор и мистер Джоув любили друг друга. Как любили друг друга Гермиона Грейнджер и Драко Малфой.