Сборник драбблов по Драмионе

•pg-13• l •ooc• l •au• l •er• l •отчасти hurt•comfort• l •pov• l •зарисовка на тему авторского видения Драко Малфоя как персонажа• l •герои старше восемнадцати лет•

Веришь или нет? В общем и целом, мне плевать — я никогда не пытался завоевать чье-то доверие. Да, даже твое. Я шепчу эти предложения в твою голубую спину, Грейнджер, пока ты слишком занята привязыванием тяжелого булыжника под названием «жалость к самой себе» к худой ноге, обтянутой вульгарными колготками, которые местами порваны, а местами запачканы иссохшими белыми пятнами — моя собственная сперма, отчего-то вызывающая отвращение. Сперма или худая нога? Не уверен, но отныне я точно знаю, что могу получить бывшую лучшую ученицу Хогвартса на раз два: необходимо лишь оставить влажные следы собственных губ на твоей бледной шее — она имеет слегка горьковатый вкус из-за дешевых жасминовых духов, которыми ты пользуешься слишком часто и обильно; и ты сама заводишься от этих почти невинных касаний. И мне смешно. Столько лет играть в целомудренную недотрогу, а потом беззастенчиво, по собственной инициативе, каждую ночь тянуться рукой или ртом к моему члену. Оказывается, именно это — твой стиль, Грейнджер? В любом случае, я не против, мне в с е р а в н о. И этот выезд на природу — последняя попытка скрепить наши недоотношения, добавить в них каплю не хватающей тебе романтики? Если да, то я ошибся в тебе, маленькая всезнайка. В моих серых — ненаигранное (ни за что не позволю себе убрать это «не», если хочешь — сделай это за меня) безразличие, в твоих карих — по-детски слепая влюбленность. Я ненавижу тебя за это. Было бы проще, если бы ты снимала с себя трусы и становилась раком за огромный букет кремовых роз и сытный ужин в престижном Nobu — у тебя барабанные перепонки бы разорвало, если бы ты услышала все восхищенные визги тех девиц, которые входили под руку со мной в самый роскошный ресторан Лондона. И я уважаю тебя за это. За твои псевдопринципы. Глупая дура, согласная жить с «милым в шалаше» и только по любви — моё уважение. Но, извини, слишком привык к дорогим шмоткам, которым ты предпочитаешь уродливые свитера из секонда и пуховики /вроде этого/, в которых похожа на толстый потертый чужими задницами пуфик. Надрывайся, плачь. Знаешь ведь, я никогда никого не успокаиваю. Но все равно заинтересованно наблюдаю за тем, как маленькие ручки ожесточенно стирают солёные капли с раскрасневшегося лица, и за секунду /импульс-вспышка/ понимаю, что хочу нарисовать тебя. Со спины. Не двигайся и не поворачивайся — не люблю твоего лица, особенно эти глаза чайного цвета, окаймленные густыми пушистыми ресницами. Философия мрака и бесконечности. Проверяешь меня? Зрительный контакт настолько необходим? Шепнешь что-то про свой ускорившийся пульс и волнение /как в первый раз/, а потом засмеешься, предварительно положив влажную трясущуюся ладонь на мою грудь — отмечаешь, что моё четырехкамерное бьется так же быстро, как и твое собственное. Грязная лгунья. Мне ведь все равно, забыла? Нет, но, кажется, постепенно забываю я — снова непослушная память посылает разные красочные образы, на которых ты постоянно смеешься. Когда я моргаю, видения становятся более четкими, будто кто-то отпечатал их на темноте век с внутренней стороны. Хочешь снова заставлю тебя от души хохотать? Я готов душу продать за твои яблочные оладьи. На завтрак, обед и ужин. Просто подхожу и сажусь рядом на корточки, никаких касаний — никогда никого не успокаиваю. — Прости. — За что? — твои глаза округляются — никогда не слышала этого слова из моих уст. — За то, что постоянно вру тебе, — взгляд сам по себе устремляется куда-то вперед, где я наконец избавляюсь от паразитов в своей черепной, мешающих «нам», — мне не все равно.