•r — сексуальные отношения между несовершеннолетними отсутствуют• l •ooc• l •au• l •соулмейты• (изначально мир устроен таким образом, что большинству полагается пара. на теле женщины до двадцати пяти лет обязательно появляется имя мужчины, предназначенного ей судьбой. мужчины, чьё имя не было выбрано судьбой для кого-то, Министерством магии случайным образом раскидываются по необитаемым уголкам света) l •нехронологическое повествование• l •отчасти hurt•comfort• l •флафф• l •намек на ангст•
Воздух пронизан касаниями Бога — он щелкает пальцами, и звук этого движения получается похожим на треск зажжённой спички. Почти сразу же, как по команде, из-под купола неволи, оттуда, куда взгляд не дотягивается физически — лениво ругай за это форму сплюснутого эллипсоида — дразня, выплывает раскаленный оранжевый диск. В своем появлении он похож на неопытную раздевающуюся девчонку, которая не стремится освободить своё тело от шёлкового халата слишком быстро, поначалу демонстрируя только атлас кожи плеча. Так поступает и солнце, смахивая с себя одеяло горизонта и выплевывая наружу ослепляющие векторы своего по-утреннему тёплого света. Больше всего Драко нравится именно заря. Он тянет раскрытые ладони навстречу горячему огненному дыханию, и, когда руки упираются в стекло, устало проклинает привычное препятствие клетки. Это мольба. Малфой обращается к кучерявому рыжему кругу, одним только взглядом умоляя принять его тощее тело в свои объятия. «Будь добр, увеличь температуру», — эта фраза, произнесенная мысленно, уносится вслед за стайкой озорных проснувшихся бабочек. И диск отрицательно качает головой — не в его планах сегодня создавать крематорий и сжигать всё подряд. Потому что он слишком любит красоту и не желает её разрушать — три дня назад зацвели прекрасные нежно-розовые цветы. Они, почуяв сейчас приветствие солнца, по-черепашьи медленно поворачивают головы-бутоны навстречу нежным поцелуям. «Какой сегодня день недели?» — пытается так же мысленно продолжать диалог с природой мужчина. «Лето», — звонко посмеиваясь, отвечает молодой ветер, здороваясь с Драко потоком воздуха, влетающим внутрь его личного саркофага через небольшие круглые отверстия.***
— Появилось! — озорно вскрикивает Лаванда, по-весеннему радостный голосок которой так не сочетается с серым пейзажем за окном, и небрежно отбрасывает на кровать маленькое зеркало, работа которого теперь была полностью выполнена. — Появилось! — почти пропевая ласково третий слог, ещё раз громко констатирует она так, чтобы безучастно-занятые утренними сборами гриффиндорки обратили своё внимание на улыбающуюся во все зубы Браун. Первой к счастливице подскакивает ещё сонная Парвати, карие глаза которой блестят огнём азартного возбуждения, такого, какой появляется из-за бешеной заинтересованности и радости с толикой зависти. Её смуглые ладони так и тянутся к заветному месту на теле подруги, с ложной скромностью прикрытому теперь коленкоровой тканью рубашки; но, разумеется, Патил не позволяет себе нагло вторгнуться в личное пространство Браун и узнать главную новость этого дня, обещавшего до этого быть скучным и неинтересным. — Кто? Кто это? — раздается изо всех уголков спальни взволнованное щебетание девушек, которые медленно начинают обступать румяную Лаванду со всех сторон, создавая непроизвольное кольцо толпы из тонких и толстых фигур. Взгляды бусинок-глаз разных цветов, выражающие неприкрытый интерес, облизывают гордую девушку, заставляя её скулы побаливать из-за растянутой улыбки и, выжидая, медлить ещё несколько секунд. — Ну же, говори! — из-за какофонии голосов не различить, кому принадлежит эта реплика нетерпеливости, и довольная Браун только шире улыбается, правой рукой оттягивает ткань не застёгнутой до конца рубашки, демонстрируя любопытным аккуратный шрамик около ключицы в виде популярного британского имени и довольно необычной фамилии. — Ах, как чудесно! — первой реагирует Патил, заключая счастливую подругу в кольцо объятий. — Рон очень хороший парень, у вас ведь уже всё серьезно, а? Проси допуск в Министерство сегодня же! — и за этим не совсем искренним поздравлением следуют десятки восторженных восклицаний, из-за громкости которых просторная комната спальни для девочек становится похожей на трибуну диких болельщиков на квиддичном матче. Хорошо, что в шуме поздравлений утопает печальный всхлип, сорвавшийся с бледных пухлых губ. Светло-карие глаза его обладательницы — Гермионы Грейнджер — слишком стремительно наполняются слезами, и она бежит в освободившуюся ванную комнату, намереваясь выпустить вместе с солёными каплями наружу свои несбывшиеся надежды и сотни раз проклясть несправедливое устройство мира.***
— Чьё имя появилось на Вашей коже, мисс Грейнджер? — строго спрашивает Кингсли, восседая на мягком стуле, своими усталыми глазами впиваясь в карие, почти того же цвета, что и его собственные, глаза Гермионы, которая морщится от боязливого шёпота семи мужчин, что стоят позади неё в глубине зала номер десять подземелья Министерства Магии. — Чьё имя?! — нетерпеливо вскрикивает немолодая тучная женщина, кажется будто откуда-то издалека вместе со своим визгом врываясь в сознание Грейнджер, запуская толстые пальцы с длинными ногтями в её мозг, копоша серое вещество, пытаясь найти истину, облачённую в воспоминания. Вырвать её вместе с мясом. Когда в ответ вновь, как и секунд двадцать назад, раздается лишь звонкое молчание несделанного пока выбора, она устало снимает очки и, игнорируя присутствие судебной коллегии, в манере спокойной беседы спрашивает Министра: «Вы действительно верите, мистер Бруствер, что эта девчонка за день до того, как отметиться в Министерстве о появлении имени, попала в маггловскую аварию?» — Мисс Грейнджер пользуется моим особым доверием, — лениво начинает отвечать Кингсли, вероятно, так же, как и все присутствующие, недовольный вопиющей бестактностью женщины. «Она определённо метит на моё место», — истина, воплощённая в мимолётную мысль. — Если Вы не возражаете, миссис Бенар, то я хотел бы побеседовать не с Вами, а с мисс Грейнджер. Хотя и нахожу Ваше мнение очень важным. Кингсли делает акцент на слове «очень», в дурной манере растягивая его. И через некоторое время между ними начинается словесная перепалка, облачённая в мантию конструктивного спора двух хорошо знакомых людей, которые, если говорить откровенно, на дух не переносят друг друга. И эта очевидная всем ссора грозит своей бесконечностью затянуться до утра следующего месяца, но в просторном помещении вдруг раздается хриплый затянувшийся ответ: «Виктор Крам». И Грейнджер, наслаждаясь наступившей тишиной, отчетливо слышит облегчённый выдох старого знакомого. Того, которого хочет спасти от неминуемого гниения заживо, хотя бы потому, что он, в отличие от всех прочих мальчишек, окружавших её, подарил девушке уверенность в собственной привлекательности. Хотя бы потому, что Виктор был единственным, кто целовал Гермиону с особым трепетом и без притворства признавался в любви. «А вдруг?» — наивно спрашивает саму себя Грейнджер, осознавая, что никаких «вдруг» и «если» на самом-то деле быть не может. Этот мерзкий театр, за который Визенгамот судит ни в чём не повинных людей, называя всю эту чушь «выбором самого Бога и судьбы», всё равно в их случае имеет конец, который, однако, так хочется отсрочить. — Мистера Крама освободить и вернуть палочку. Остальных доставить… — поднимаясь с места, Бруствер на секунду замолкает, так и не договорив привычную фразу, — сами знаете куда, — заканчивает он, и массивные дубовые двери зала номер десять, словно по команде, шумно отворяются, пропуская внутрь толпу вооруженных волшебников, что держат палочки прямо перед собой, нацеливая их на шестерых несчастных. В глазах первых плещется решительность, в глазах вторых — страх перед неизвестностью и скорым заточением. — Пять лет, — обречённо чеканит Кингсли, проходя мимо Гермионы, уже раскусив молодую обманщицу, — если в течение этого времени вы с мистером Крамом не сумеете зачать ребёнка, то вас признают бесполезными для магического сообщества и… — Знаю, — кивает Гермиона, неспешно поднимаясь с неудобного деревянного стула, и взгляд её натыкается на холодно-безразличные серые глаза, в которых должна отражаться боязнь из-за наставленной на их обладателя палочки, но отражается лишь тонна осуждения. «Он знает», — проносится дикая мысль в голове Грейнджер. Мысль, не имеющая права на существование, ибо каждый знает, что имя на теле мужчины появляется только тогда, когда предназначенная ему женщина подтверждает его личность, выгравированную на её теле. Но оба знают о своей совместимости, чувствуют. Сейчас девушке уже не впервые так отчаянно хочется вступить в борьбу против целой вселенной, игнорируя рациональный вывод о том, что один человек с его маленьким бунтом всё равно не изменит ровным счётом ничего. Только, наверное, вызовет немое уважение у тех, кто навсегда замурован в стеклянную капсулу с небольшими отверстиями для свободного дыхания и вшитой в тело спиралью, позволяющей поддерживать жизнь заключённого, снабжая необходимыми витаминами и питательными веществами. И Грейнджер с её обострённым чувством справедливости признает, что, пожалуй, лучше бы несчастных убивали, чем мучили таким образом, прося ожидать того, что, вероятнее всего, никогда не случится. И она вздрагивает, когда её кисть мягко сжимает влажная от волнения и пережитого стресса рука Виктора. У Грейнджер кружится голова, когда новых заключенных куда-то уводят, и она абсолютно точно не слышит тихого «спасибо», потому что в ушах только набатом стучит лязганье совершённой ошибки. Тяжело решать чью-то судьбу, не так ли?***
— Говорят, в таких случаях девушка сама чувствует, где искать его. Это что-то вроде особой путеводной магии. Мила Томас, та, что в свои девятнадцать получила на теле имя тридцатисемилетнего Колина Томаса, уже старухой писала в «Пророк», что поначалу побоялась идти на подтверждение в Министерство, но решилась, потому что всегда видела перед глазами несчастное лицо Колина, — беспечно рассказывает Джинни шестикурснице Грейнджер, когда та, опечаленная выбором судьбы для Рональда, сидит на своей кровати, усердно делая вид, что читает книгу. — Говорит, что когда дотронулась до чего-то вроде стеклянной коробки, в которой он сидел, то она волшебным образом исчезла. О том, что если в течение пяти лет пару уличают во лжи, то их так же отсылают непонятно куда, ты, конечно, знаешь, — добавляет Уизли, подпиливая ноготки и пристально разглядывая свои средней длины пальчики. — Во лжи? — будто с безразличием спрашивает Грейнджер, определенно понимая, что глаза, блуждающие по тексту «Истории Магии», не различают знакомых букв. — Ребёнок получается только у той пары, что выбрана самой судьбой, — объясняет Джинни, удивленная незнанием лучшей ученицы Хогвартса, — по крайней мере, так гласит легенда. Но если настоящая пара воссоединится, то, насколько я знаю, к ответственности они не привлекаются. — Мир фаталистов, — недовольно фыркает Гермиона, переворачивая страницу.***
— Драко, — в Грейнджер кричит выпускаемый наружу оргазм, когда тело непроизвольно сжимается судорогой удовольствия. Она крепче прижимает к себе разгорячённое тело, которое, однако, не стремится прильнуть к её собственному с такой же силой. И когда девушка приходит в себя и открывает глаза, то понимает, что чувства давно подчинили себе всё тело и даже мозг Грейнджер. Она виновато хмурится и чуть не плачет, когда Виктор брезгливо отстраняется от неё, кривя губы. И Гермиона, свернувшись калачиком на кровати, даже не наблюдает за тем, как законный супруг бредет в самую глубь дома, на кухню, где, даже не удосужившись натянуть на себя хоть какую-то одежду, закуривает сигарету и выдыхает в потолок дым вперемешку с осуждением. Не наблюдает, только тихо во второй раз проклинает Малфоя. Первый был тогда, когда он появился на её теле, одним только именем раздражая и вызывая глупое непонимание, второй был как раз недавно, минуты две назад, когда Драко, давно живущий внутри, вдруг вихрем вырвался наружу, не позволяя Краму даже трогать то, что по праву принадлежит ему. И она вполне может потерять рассудок от душевной боли, но её успокаивают руки Драко, что лежит рядом с ней и стирает слёзы с пухлых щек. Почти вербально и ощутимо, верно? Знала ли она, что выбор, продиктованный судьбой, стирает даже привычную ненависть и злобу, стирает все никому ненужные условности? Нет. Но сейчас она только и делает то, что одними губами проговаривает: «Я люблю тебя, Драко, люблю, люблю». И он верит потому что, кажется, тоже шепчет что-то в подобном романтическом стиле. Это называется «счастье». Знает ли она, что почти живет в снах заключенного в дали от чужих глаз Драко? Знает ли, что является его первой мыслью после пробуждения ото сна? Не знает, но определённо чувствует.***
— Гермиона, — низкий голос Виктора пропитан нервозностью и дрожью. — Сегодня Роза Эйнджел подтвердила, что моё имя появилось у неё. Прости, — и ошеломлённая Гермиона не отвечает ничего, только, спеша, взволнованно срывается с места и трансгрессирует в известном только ей направлении, даже не попрощавшись с нелюбимым мужчиной. Слишком отчетливо осознает: тогда, два года назад в зале номер десять, она ошиблась. Тогда ей не хотелось признавать, что единичные случаи всё же имеют место быть. Ей удается признать это только сейчас, пятого июня, хотя и до этого она прекрасно понимала, что всё её тело бунтует против Крама. Когда они занимались сексом, то Грейнджер было страшно — порой перед собой она слишком отчётливо видела знакомое с первого курса бледное лицо Малфоя. И готова была поклясться, что это шизофрения, полное сумасшествие. Сдвиг по фазе. Она ошиблась и тогда, когда на её теле появилось имя Драко, а она только с помощью специального изобретенного зелья изуродовала собственное тело, сымитировав травмы, полученные в аварии. С особенным трепетом вязкая жидкость разъедала кожу близ ключицы, навсегда стирая имя человека, с которым она ни за что не желала связать собственную жизнь. Стирая с кожи, но не из памяти.***
Она появляется из ниоткуда, нарушая спокойствие природного пейзажа. Ступает по не тронутым руками человека нежно-розовым цветам. Гермиона с отныне понятным ей трепетом оглядывает бледное лицо с острыми скулами, скользит взглядом по сальным волосам. Но потасканный вид нисколько не вызывает отвращения или хотя бы раздражения от того, насколько неправильную пару подобрала ей судьба. Потому что она правильная, определённо. И вишнёвые пухлые девичьи губы сами собой так глупо шепчут: «С Днём Рождения, Драко». И бледные тонкие так же глупо шепотом отвечают: «Я так и знал». Тёплый июньский воздух пронизан касаниями Бога, который рад, что его воля исполнена.