Сборник драбблов по Драмионе

•pg-13• l •ooc• l •au• l •романтика• l •драма• l • нецензурная лексика• l •нехронологическое повествование• l •ust• l •er• l •ангст• l •герои старше восемнадцати лет•

Круглые настенные часы показывают ровно восемь часов после полудня. Как по команде, одиннадцатиуровневый подземный муравейник начинает пошевеливаться: волшебники и волшебницы почти синхронно встают со своих рабочих мест, задвигают и отодвигают многочисленные ящички и топают по направлению к лифтам. Министерство Магии превращается в источник какофонического ушного раздражения. Пэнси не может пошевелиться. Восемь часов три минуты после полудня. Путь от Отдела Магического Транспорта, то есть от шестого уровня, где сейчас проходит свою стажировку Драко у одной мерзкой тетки, занимает семь минут. В них входят: преодоление трех длинных коридоров, что ведут прямо к одному из лифтов и подъем наверх в этой пищащей и дергающейся коробке, предварительно с отстаиванием небольшой очереди. Также Драко потребуется примерно минута на пересечение Атриума, чтобы попасть в комнатку для ожидающих и посетителей, куда и заперли Паркинсон «в целях обеспечения безопасности и сохранности Министерства». Малфой зайдет сюда в восемь часов восемь минут. Платье на Пэнси стоит дороже, чем вся мебель этой поганой комнаты. Она долго выбирала его, бродя по магазинам Хогсмида, щупала ткани, примеряла разнообразные фасоны и каждый раз чувствовала, что она — не она. А это платье… Оно висело в самом дальнем уголке одной из лавок; простенькое, аккуратное, не слишком облегающее фигуру, но подчеркивающее острые плечи и тонкие ключицы. Это то, что Пэнс хотела. То, что подходило к кольцу на безымянном пальце левой руки. Круглые часы показывают восемь часов восемь минут после полудня. *** «Дорогая мама, спешу ответить на твоё письмо и не откладывать это дело в долгий ящик. Знаю, что ты этого не любишь и беспокоишься за меня. Я в порядке, стажировка проходит в лучших традициях Министерства: меня заставляют делать то, чему люди обучаются полгода. Но я молчу, помню, ради чего я здесь. Я знаю, насколько важно нам сейчас снова заручиться доверием Министерства. Я сделаю всё, чтобы мы жили так, как жили до войны. Что будет с подвальными помещениями в Мэноре? При обыске эти ищейки ничего не обнаружили, верно? Приходит ли доктор Смит? Были ли приступы? Расскажи всё, что посчитаешь нужным. Драко». *** — Нет, Драко, посмотри, пожалуйста, внимательнее, — Грейнджер своим тонким пальчиком водит сначала по пергаменту, на котором ровным каллиграфическим почерком Малфоя выведено краткое описание и характеристики усовершенствованного летучего пороха, а затем по ветхой книге, выданной миссис Эджком, — концентрация яда Огневицы превышает норму, если на это не обратить внимание, то больница Святого Мунго будет вынуждена расширяться, — Гермиона ловким движением вытаскивает пергамент из под левой руки Малфоя, комкает и выбрасывает в камин. — Ты можешь сразу сказать, на что обратить внимание при анализе, чтобы мы не переписывали этот бред еще два часа? — он с нескрываемым раздражением смотрит прямо в её карие глаза, сдерживая себя, чтобы не задушить голыми руками эту всезнайку. — Драко, вся информация находится в книге, если бы ты читал внимательнее, то мы бы закончили работу вовремя, — Грейнджер устало выдыхает, откидывается на мягкую спинку дивана съемной квартиры Малфоя и глупым взглядом сверлит дыру в белизне потолка. — Поверь мне, я сама не в восторге от того, что миссис Эджком решила, будто я должна взять над тобой шефство. Поэтому постарайся сдерживать своё негодование или я доложу начальству, что ты агрессивен и необучаем, — Гермиона чеканит эту фразу тихо и безэмоционально, даже не повернув маленькой головы в сторону рассмеявшегося Драко. — С каких пор ты успела стать такой сукой? — Малфой берет с журнального столика пачку дешевых сигарет, достает из неё последние две штуки и протягивает одну девушке. Уголки его тонких губ дрожат в лёгком подобии ухмылки. — С тех самых, как ты стал играть в законопослушного гражданина. «С тех самых пор, как ты забыл, кто я, Драко», — только мысленно, одними губами в белесый прямоугольник. В комнате пахнет дымом «Lucky strike», свежепоклеенными обоями и цитрусовыми духами. *** «Дорогая мама, как ты себя чувствуешь? У меня всё нормально, мою работу наконец начали хвалить. Говорят, я быстро обучаюсь. Начальство не шарахается от меня, как от прокаженного; кажется, потихоньку всё забывается. Мой анализ, который я должен был подготовить к среде, не содержит ни одной ошибки. Миссис Эджком сказала, что через пару месяцев меня смогут перевести в Отдел международного магического сотрудничества, если я и дальше буду продолжать в таком духе. А я буду, мам. Пэнси говорила, что в Мэноре уже теплеет, но, пожалуйста, всё равно приказывай эльфам топить камин. Если визиты Паркинсон радуют тебя, то я передам, чтобы она появлялась в Мэноре почаще; она и сама вроде не против. Постараюсь расправиться с делами и приехать вместе с ней. Почему на этой неделе доктор Смит не передал мне справки? Что конкретно изъяли из поместья? Цела ли библиотека? Надеюсь, книги по родовой магии они не посмели тронуть. Всё наладится, верь мне. Нужно только немного подождать. Драко». *** Поцелуи Паркинсон словно шипы. Малфою кажется, что её пухлые губы, касающиеся то его шеи, то подбородка, оставляют на коже маленькие неглубокие ранки, отчего её хочется расчесать до мяса или содрать вовсе. Но он только подставляет свое тело под её ловкие влажные губы, прижимает Пэнси к себе крепче и, наконец, когда она замирает в его объятиях, чувствует себя спокойно. — Я люблю тебя, Драко, — она шепчет это в миллиметре от его шеи, и сладкий яд от этих слов обволакивает слуховой нерв, проникает в мозг, оставляя после себя ненавязчивый сплин. — Письма… Я проверял, но… — Малфой смотрит на неё своими пустыми серыми глазами доверчивого ребенка, — письма в тумбочке, Пэнс? Посмотри, прошу тебя, — он нервно покусывает губу, зубами отрывая кусочки шелушащейся кожи. Десять шагов до небольшой прикроватной тумбочки сопровождаются характерным набатом тонких женских шпилек. Раздается неприятный, заставляющий нахмуриться щелчок тазобедренного сустава, когда Пэнси садится на корточки. Скрип открывающейся деревянной дверцы, будто бы замедленный и растянутый до невозможности. Его снова трясет. Блять. — Да, Драко, они здесь. В комнате раздается облегченный выдох. — Не знаю, Пэнс, почему меня это так волнует. Я совсем чокнутый, да? Ведь если складывать письма матери в одно и то же место, то они всегда будут там, — он смеется, потому что чувствует себя неразумным дураком. Паркинсон добродушно улыбается, приближаясь к нему и намереваясь снова вернуться в объятия любимого мужчины. Тумбочка так же пуста, как и год назад, когда он только переехал в эту квартиру. *** «Дорогая мама, сегодня я сделал Пэнси предложение. Я знаю, что этот брак в равной степени, как и моя работа, поможет нам снова укрепить свое положение в обществе и улучшить материальное состояние. Разумеется, она сказала: «Да». Мы распишемся завтра, как только я покончу с делами в отделе. Пэнси любит меня, но больше всего меня подкупает то, как трепетно она относится к тебе. Из её визитов я узнаю о твоем самочувствии и о том, что творится в Мэноре, а потому мне кажется, что я снова дома. Я думаю, что смогу быть счастливым с ней. Хотя иногда меня терзают сомнения. Если честно, я даже не могу понять их природу. Успокой меня. Как твое самочувствие? Я сегодня должен доделать очередной анализ, и мне лучше начать сейчас. С нетерпением жду от тебя письма. Драко». *** Грейнджер без стука врывается в его квартиру ровно через двадцать пять минут после того, как он всовывает в клюв сове очередное небольшое послание для матери в бордовом конверте. Заплаканная. С потекшей тушью и слегка размазанной помадой, которая совершенно не подходит ей. Гермиона приходила к нему часто, слишком часто за этот месяц. Настолько, что он успел мысленно свыкнуться с её нотациями, тембром голоса, запахом и привычками. Если он ночью закрывал глаза, то с легкостью мог воспроизвести на кинопленке воспоминаний то, как Грейнджер тонкими пальцами сжимала сигарету, подносила её к губам и делала маленькую затяжку, после чего сразу же выдыхала тонкую струйку едкого дыма. Как она смотрела на Малфоя будто бы с немой надеждой на что-то, будто бы просила, всматривалась, изучала. Но никогда не садилась ближе. Не позволяла себе чего-то, что могло бы выглядеть так, словно она флиртует или просто-напросто хочет Драко. С Грейнджер Малфой был другим. Он был юношей старшего курса, таким, каким остался в глазах преподавателей и других учеников. Кем-то другим. Кем-то, кого Драко и сам не помнил. Его пугали приходы Грейнджер, но он с нетерпением отчего-то ждал их. Ради своего собственного успокоения перед её визитом, Малфой макал перо в чернильницу и писал очередное письмо Нарциссе, выводя каждое слово аккуратным разборчивым почерком. Драко с трудом удавалось сосредоточиться в её присутствии: запах жасмина, исходящий от кожи и волос Грейнджер, вызывал странный ассоциативный ряд: светящийся от зажженных свечей Большой зал, ненавязчивая мелодия, слова которой кто-то будто бы шепчет ему на ухо… Вальс. Кружащиеся старшекурсники. Блейз, крепко сжимающий руку Астории. Малфою не удавалось вспомнить, куда делся Забини. Куда делось всё? Он чувствовал себя запертым и глупым. Каждый день. Каждую чертову секунду. Каждую чертову секунду, когда рядом не было Паркинсон, что с дикой нежностью утирала ему сопли, внушая спокойствие и умиротворение. — Когда мы станем старше, будешь ли ты помнить меня? — Грейнджер напевает эту странную строчку, пожалуй, какой-то известной песни и, пританцовывая, топчется около входной двери, не отводя взгляда от замершего на месте Малфоя. Она повторяет слово «помнить» ещё дважды, останавливается, безвольно опуская напряженные до этой секунды руки. — Я уезжаю, Драко. Наверное, насовсем. Мы больше никогда не увидимся, — на последней фразе её голос срывается и начинает дрожать. — Поезд отправляется завтра с Кингс Кросс в восемь часов двадцать две минуты, приходи, если захочешь попрощаться, — Грейнджер усилием воли сдерживается, чтобы снова не заплакать, — приходи. Перед тем, как уйти, она подбегает к Малфою, и оставляет на его бледных губах робкий соленый поцелуй и прикосновение тонких пальцев к худому лицу. Всё как во сне. Как будто не с ним. Через пару минут после этого странного представления в съемной квартире Малфоя снова становится тихо. Ведомый странными чувствами, он медленно подходит к прикроватной тумбочке, с ужасом вглядываясь в черноту неосвещенного лампами пространства. Тумба привычно протяжно скрипит, открывая гостю свои полые внутренности. Ему потребовалось ровно семь секунд, чтобы понять, что полки пусты. Всегда были пусты. И он начал вспоминать. *** У них ничего не было, кроме сотни разговоров по вечерам. Ничего. Малфой и Грейнджер сблизились во время совместной работы над проектом седьмого курса, который должен был стать неплохой заменой ЖАБА. Так уж получилось. Они не были друзьями, но и врагами отныне тоже не были. Просто им было комфортно вместе и спокойнее, чем по одиночке. Немногие ребята захотели вернуться и продолжить обучение на дополнительном седьмом курсе. Насколько было известно Гермионе, Рон и Гарри занимались организацией какого-то отряда, но писали об этом мало и сухо, не посвящая подругу во все тонкости своих дел. Если честно, то ей и не было интересно. Грейнджер больше не хотела никаких отрядов, не хотела постоянно жить на чемоданах и быть готовой к военной обстановке. Она не хотела войны. И была убеждена, что все закончилось в тот момент, когда Волан-де-Морт был повержен. Но Гарри и Рон считали иначе. Гермиона снова с головой окунулась в учебу, она штудировала учебники седьмого курса и, по предварительной договоренности с мадам Пинс, брала книги из запретной секции. Когда девушка узнала, что итоговый проект по основным предметам она будет выполнять совместно с Малфоем, то не расстроилась, но и не обрадовалась. Ей было все равно. Грейнджер была заинтересована в оценке «Превосходно» по всем предметам, Драко тоже был заинтересован в этом, поэтому при выполнении опытов первого раздела — «зельеварение», они почти всегда молчали. Он стал другим, и она стала другой; и только это их поначалу и объединяло. Позже они начали обмениваться парой фраз, но их было достаточно, чтобы вскоре работа над проектом превратилась не в простой поиск информации, проведение опытов и переписывание результатов в тетрадь, а в ненавязчивую беседу двух знакомых людей. Он рассказывал о себе, и Грейнджер удивлялась, почему Драко прячется ото всех и пытается казаться хуже, чем есть на самом деле. Уже через три месяца девушка знала, что Люциус Малфой умер в Азкабане, а мать доживает, возможно, свои последние годы в Мэноре, куда Драко всё еще боится ехать. Но он регулярно пишет письма. Многие вечера Драко проводил в компании Пэнси, и это отчего-то раздражало Грейнджер. Она не упускала возможности съязвить на эту тему, подколоть, чтобы просто спрятать свою обиду и услышать от Малфоя что-то важное, касающееся их с Гермионой взаимоотношений. «Мы просто трахаемся, Грейнджер, не бери в голову». Это было явно не то, что она хотела бы от него услышать. В тот вечер, когда Драко это сказал, девушка сослалась на головную боль, и они разошлись раньше обычного. Но почему-то на выпускной бал Драко пригласил её, а не Паркинсон. Это Грейнджер Драко держал за руку и вел в освещенный многочисленными огоньками зал, это Драко мысленно посылал нахуй неодобрительные взгляды всех выпускников и выпускниц. В этот вечер Малфой хотел кружить её в последнем школьном танце, смотреть в ставшие дорогими карие глаза и сказать что-то неимоверно важное, что-то, что он пытался сказать каждый раз, когда колено Грейнджер касалось ноги Драко, в то время, как она пододвигалась ближе, чтобы рассмотреть, что он пишет в данную секунду в тетради. Странно, но этих мимолетных касаний Малфою было достаточно, чтобы начать избегать общества Пэнси. В один из дней он просто сел за другую парту на лекции, оставив Паркинсон одну на последнем ряду. Гермиона была такая красивая и счастливая в тот вечер. Она радовалась полученным оценкам и тому, что рука Драко лежала на её талии. Этого правда было достаточно, чтобы быть по-настоящему счастливой. Все пары танцевали свой последний вальс в стенах школы под незамысловатую мелодичную песенку с глупыми словами: «Когда мы станем старше, ты будешь помнить меня? Помнить, помнить…» Грейнджер мурлыкала эти слова ему на ухо, смеялась и один раз даже коснулась носом его щеки, отчего он тоже искренне улыбнулся. Когда бал кончился, Малфой отвел Грейнджер на Астрономическую башню. Девушка, вероятно, осмелев, выкурила вместе с Драко сигарету. А потом сказала, что Кингсли просит её отправиться на практику во Францию, чтобы представиться местному Министерству и вникнуть в положение дел в качестве нового заместителя Министра. Затем Германия. Ещё полгода. Итого год, и она заместитель Бруствера. Год они не увидятся. Это был крах всех надежд и тайных желаний Малфоя. «Рад за тебя», — это была последняя фраза, которую Грейнджер услышала от Драко в тот вечер перед тем, как он развернулся и пошел в спальню. Он не мог покинуть мать. Первые полгода они писали друг другу письма, и все было относительно неплохо. А потом произошло то, о чем «Пророк» писал прямо на первой странице: поместья Пожирателей взорваны неизвестными. Грейнджер взглядом, полным ужаса, про себя читала список фамилий: Гойлы, Крэббы, Нотты, Розье, Забини, Малфои. «Точное количество жертв в данный момент устанавливается». На колдографии статьи было запечатлено то, что осталось от Мэнора: огромные груды камней на фоне безмолвной зеленой местности. Она написала Драко десять писем с расспросами и соболезнованиями касательно смерти его матери прежде чем отчаяться. Драко не отвечал, и она приняла решение вернуться после Франции, наплевав на продолжение практики в Германии и на пост заместителя. Никто из знакомых толком не мог объяснить ей, известно ли что-то по поводу Малфоя-младшего. Но позже стали известны фамилии людей, что стояли за этими зверскими преступлениями: Поттер и Уизли. После того, как она вычитала в очередной статье «Пророка» родные фамилии, она приняла для себя решение навсегда забыть, с кем ходила по коридорам Хогвартса с самого первого курса. Её волновало только то, что происходило сейчас с Драко, и если он жив — со слов МакГонагл — то почему не может ответить на письма? Когда она вернулась из Франции, то нашла ответы на свои вопросы, беспрерывно терзавшие мозг: в тот момент, когда Грейнджер писала свои письма, Драко лежал в больнице Святого Мунго. Она узнала это от Кингсли, от единственного человека, который обладал достоверной информацией. По его словам, после того, как Малфой узнал о смерти матери, то помешался. Его доставили в больницу через четыре часа после случившегося. Малфоя нашли корреспонденты «Пророка», когда он бродил по территории того, что осталось от его дома, то срываясь на крик, то замолкая и стирая с худых щек слезы. В Мунго он постепенно приходил в себя, но наотрез отказывался верить в смерть Нарциссы и совершенно не помнил, что происходило с ним в последние полтора года. Чтобы помочь Драко в восстановлении, Бруствер предложил ему место в Отделе магического транспорта. Грейнджер упросила Кингсли работать вместе с ним в надежде, что Малфой всё вспомнит. Но ничего не менялось. Изо дня в день она натыкалась на безразличный взгляд мутноватых серых глаз и, в конце концов, приняла, как ей казалось, единственно правильное в данной ситуации решение — уехать и продолжить стажировку. *** Круглые часы показывают восемь часов восемь минут после полудня. В комнату, чье убранство стоит дешевле шелкового платья Паркинсон, входит молодая сотрудница Министерства Магии и безразличным тоном докладывает Пэнси о том, что мистер Малфой покинул отдел за полчаса до её прихода, но просил передать мисс Паркинсон «это». На словах «это» шатенка протягивает девушке записку, выведенную знакомым ей каллиграфическим почерком. «Я всё вспомнил, Пэнс. Не ищи». *** Грейнджер с безразличием смотрит за тем беспрерывным движением, что происходит на вокзале Кингс Кросс: не смолкая, гудят поезда, кто-то идёт к нужной платформе торопливыми шагами, волоча за руку упирающегося пятилетнего мальчишку, кто-то, наоборот, размеренно преодолевает пространство, потягивая остывший кофе из бумажного стаканчика с надписью малоизвестной забегаловки. А она в нерешительности стоит, то поднимая взгляд наверх, к большому циферблату часов на каменной башне, то оборачиваясь в сторону метро, выискивая взглядом знакомую худую фигуру. Девушка отчего-то до последнего верит, что у них есть шанс. Шанс вспомнить и вернуться назад, в тот вечер, переросший в волшебную ночь с запахом едкого сигаретного дыма и дождя, что пролился на землю прямо перед восходом солнца. Она верит, пока часы не показывают восемь часов восемь минут после полудня. Когда длинная стрелка в очередной раз осуществляет резкое движение маленькой амплитуды, Грейнджер прикусывает нижнюю губу и медленной поступью начинает движение в сторону указательной стрелки «К поездам». — Грейнджер! — таща в руке черный чемодан, он горланит её фамилию, отчего люди оборачиваются на источник шума, но через секунду с характерно британским безразличием продолжают своё движение по заданному вектору. — Грейнджер, твою мать! — наконец, она слышит. И останавливается, не решаясь обернуться на знакомый голос. За короткий срок Гермиона лишилась всего, что её сердце берегло и любило: образа школьных друзей, которые решили примерить на себя роль тех, чьи поместья они нещадно уничтожили, и надежд на банальное человеческое счастье. Девушка мысленно смирилась с тем, что Малфой не вспомнит её как ту девочку, которой он доверял свои чувства и переживания, деля школьные вечера седьмого курса. Как ту девочку, что напевала в его объятиях глупую мелодию и надеялась в самый волнительный и волшебный вечер услышать, возможно, самые важные слова в её жизни: «Я люблю тебя, Грейнджер». И вот она стоит посреди оживленной площади. Рот пересыхает, а ноги не могут сделать ни единого шага. Гермиона боится. Чего? Наверное, боится снова дать себе надежду на сентиментальное «долго и счастливо». — Ты прекрасно знаешь, Грейнджер, что я ужасно ориентируюсь в немагическом Лондоне, — Малфой говорит это прямо ей в лицо, уже догнав и стоя прямо напротив неё, пока Гермиона молча смотрит в его серые глаза, которые снова приобрели тот стальной холодный блеск, что она помнила и не могла забыть, — знаешь, и все равно назначила встречу здесь, на этом чертовом вокзале! Почему ты с той же трагичностью не могла сказать: «Встречаемся в восемь часов в метро?» Грейнджер так же молча обнимает его, пряча мокрое лицо в чёрной ткани свитера, насквозь пропитанного знакомым запахом одеколона, и замирает. Замирает, чтобы насладиться мгновением, которое все никак не хотело приближаться к ней. Но вот оно. Вот. — Я люблю тебя, Грейнджер, — он шепчет это в её макушку и крепче прижимает к себе. — Я так и не сказал это в тот вечер. Но ты тоже мне кое-что не сказала. — Что? — она поднимает на него вопросительный взгляд. — Куда мы едем? — В Германию. Через пару минут рука Драко уже крепко сжимает руку Гермионы, и пара быстрым шагом удаляется с небольшой площади, направляясь по строгим указаниям стрелки «К поездам», растворяясь в веренице людей и минут, проведенных вдали друг от друга. ____________________________ Примечание: в момент, когда Драко лежит в Мунго, рядом оказывается Пэнси, влюбленная в него со школы. Она всячески поддерживает бред Малфоя о живой матери и о письмах, которые она ему пишет. С помощью древнего заклятия во время телесного контакта Паркинсон внушает Малфою текст писем, которые якобы получает Драко и пишет на них ответы, чтобы он всегда был рядом. Все «письма» приносит сова Пэнси — это абсолютно чистые пергаменты, которые исчезают через пару часов. Чтобы Малфой ничего не вспомнил, Пэнси также подкрепляет уверенность Драко «посещениями» Мэнора.