Сборник драбблов по Драмионе

•nc-17• l •сильный оос• l •au• l •er• l •pwp• l •возможно, у персонажев не все в порядке с головой• l •нецензурная лексика• l •герои старше восемнадцати лет•

Грейнджер до охуения бесит этот дом. — Что вы сейчас рисуете? — Джинни подливает себе еще немного чая из аккуратного фарфорового чайничка в такую же аккуратную фарфоровую кружку с аляпистым изображением каких-то цветов. Они отстегнули за этот сервиз пять галлеонов. За эту раздражающую хуйню, которую хочется расколошматить вдребезги. Грейнджер запинается. И не знает, что соврать, чтобы рыжеволосая подружка заткнулась и молча давилась шоколадными котелками, которые она купила специально, зная, что Уизли не переносит привкус огненного виски, входящего в состав начинки. — Приступили к натюрмортам, — равнодушно пожимает плечами, переводя взгляд на Гарри. Он сидит рядом, и Гермиона чувствует напряжение, которое вибрациями исходит от его, словно окаменелых, рук и спины. Она кладет свою ручку на его колено, то ли намекая Джинни, что пора бы уже перестать таскаться в их дом, то ли просто, чтобы её позлить. Грейнджер та ещё сука. — Рановато что-то, — Джинни копирует её дерганья плечами, странно улыбаясь. Как будто все знает. Как будто следит за ней. Как будто ждет, когда Гермиона соберет свои шмотки и освободит Уизли постель. Джинни бесит Гермиону. Бесят рыжие девичьи патлы, которые она иногда замечает на светло-голубом кафельном полу кухни, бесят цветочные духи, прилипающие к молекулам о два в носу, бесят обтягивающие короткие юбки, задирающиеся, когда Уизли сидит на её, блять, стульях, ненавязчиво демонстрируя тоненькую кружевную полоску чулок, которая так и орёт: «Гарри, трахни меня!» Грейнджер всё уладит. Она выкинет этот дурацкий сервиз, который они в спешке купили на следующий день после переезда в Годрикову впадину, она заставит Гарри поговорить с Джинни и объяснить, что они не готовы принимать гостей два раза в неделю по вторникам и субботам, она расправится со своей бессонницей и, наконец, начнет готовить хоть что-то кроме овощного супа. Она излечится. Нужно только найти хорошего врача и занять свободное время делами по дому. — Мне пора бежать, занятие начнется через полчаса, — Гермиона нервно вскакивает из-за обеденного стола, наскоро вытирая рот бумажной салфеткой, оставляя на ней отпечаток дешевой матовой помады какого-то грязного оттенка и разъедающей изнутри лжи. Вместо слюны — отравляющая ртуть. Ей так кажется, по крайней мере. Этот же отпечаток через секунду красуется на виске Гарри, когда он просит её быть умницей. Тепло улыбается и обещает быть. *** Малфою похуй, как у Грейнджер дела на работе и на то, что на улице уже январь, а она все еще не нашла свою шапку с помпоном, утерянную при переезде. Его аристократического гостеприимства хватает лишь на то, чтобы поменять простынь перед её приходом и купить бутылку неплохого вина. Но Гермиона никогда не притрагивается к наполненному бокалу, ведь на занятии в художественном классе не наливают, и после него вряд ли принято приходить домой с ненавязчивым запахом красного полусладкого. Ей не нравится Драко и его квартира. Не нравится ублюдский белый ковер, который пора бы уже сдать в химчистку, не нравятся разбросанные по всему периметру комнаты шмотки — Гарри, наоборот, всегда следит за порядком в доме — не нравится большая керамическая чашка с кофейным налетом, которая каждый раз стоит на прикроватной тумбочке с остатками уже остывшего напитка. Гермионе не нравится тот факт, что она хочет сюда возвращаться. Или вовсе не уходить. Она готова раскромсать себе башку, чтобы он просто попросил её остаться. Но он не просит. Чаще всего он просит Грейнджер просто заткнуться, когда она говорит ему остановиться или быть немного нежнее. Но это лучше, чем ничего. Гермиону почти устраивает. — Ты скучала? — горячий шепот в самое ухо обжигает девичью кожу, и напряженная спина покрывается колкими мурашками. Воздух, смешанный с цитрусовым одеколоном, в сжатых донельзя лёгких застревает, как ком, не давая Грейнджер вымолвить ни слова, не давая прошипеть в лицо Драко: «Много чести, Малфой». И он ласково посмеивается над тем, насколько управляема Гермиона в его руках: только он знает, как и где трогать, чтобы с аккуратных пухлых губ сорвался первый, сдавленный стон. И другие, все отличающиеся друг от друга по эмоциональной окраске. Только Малфой знает. Только Малфою позволено. Она принадлежит ему. Целых два часа принадлежит ему. Мужская рука сильно сдавливает горло Грейнджер, и её глаза расширяются от холодной волны страха, обволакивающей каждый нейрон мозга. Она прекрасно знает, что у Драко хватит силы для того, чтобы придушить её, и это пугает ровно в той же степени, в которой возбуждает. Мужчина смотрит прямо в её карие, наслаждаясь тем, насколько расширены чёрные бусины-зрачки. Он готов отдать вселенной все, что угодно, рад принести любую жертву за этот странный зрительный контакт. За то, что в эти секунды от гордости и самоуверенности Грейнджер не остается ровным счетом нихуя, она просто смотрит своими распахнутыми глазами в его глаза, одним взглядом умоляя трахнуть её прямо сейчас. Он накрывает её губы своими губами, наконец ослабляя хватку и чувствуя, как Гермиона жадно отвечает на поцелуй, вероятно, восполняя нехватку кислорода. Драко стягивает с Грейнджер водолазку, отрываясь от её мягких губ и попутно оставляя на коже шеи, ключиц и груди, отныне не прикрытых синтетической тканью, россыпи влажных поцелуев. Он хочет тянуть эти мгновения как можно дольше, как можно дольше наслаждаться запахом и вкусом кожи Грейнджер, чередуя нежные, еле ощутимые поцелуи с укусами, от которых на тонком бархатном покрове остаются фиолетово-красные метки. Малфой готов молиться на то, с какой силой и готовностью её тело, разгорячённое от прикосновений, льнет к его собственному. Так близко. Так горячо и правильно, словно они одно целое. Маленькие трясущиеся пальцы Грейнджер тянутся к мятой и влажной рубашке Драко, ей с трудом удается расстегнуть две верхние пуговицы. Она поднимает на него свои охуительно распахнутые бесноватые глаза и шепчет: «Пожалуйста, Драко». Ему кажется, что чей-то грубый голос позади орёт: «Огонь!», и его голову разъебывают из дробовика. Полный снос башки и кусочки мяса, разлетающиеся в разные стороны. И он не знает точно, кто в их тандеме имеет большую власть: он, со своим выверенным вектором движений ладоней по её изгибающемуся телу, или она с этим «пожалуйста», которое каждый раз застает его врасплох и заставляет ненавидеть соблазнительный дурман, смешивающийся с искусственной покорностью в её томном голосе. Они падают на пол, попутно стягивая друг с друга ненужную и стесняющую одежду, и у обоих все плывет перед глазами, словно они оба обдолбались. Драко хватает терпения только на то, чтобы снова прижаться губами к её губам — выходит как-то совсем тупо и не к месту, и рукой коснуться её промежности, чтобы в сотый раз убедиться в том, что Грейнджер безумно его хочет. Всегда. Она всегда мокрая в его присутствии, а у него встает сразу же, стоит ей не к месту прикусить губу, посмотреть как-то не так или банально наклониться, чтобы собрать свои шмотки с пола. Когда Малфой пальцами задевает клитор, Грейнджер рвано выдыхает прямо в его губы, выгибая спину навстречу, грудью касаясь его груди, так, что им обоим кажется, будто их сердца сейчас выскочат навстречу друг другу. Драко отталкивает Гермиону и, вновь хватая за горло, сильно прижимает к полу. И девушке кажется, что она падает; падает ниже и ниже, а пол обволакивает её плечи и спину, словно хищный зыбучий песок. Вниз, до девятого круга ада и клятв Сатане вернуться попозже, и вверх, к небесам, до зрительного контакта с осуждающими ангелами. Так всегда с Драко. Так только с ним. Драко входит в Грейнджер плавно и до конца, замирает на пару секунд, чтобы снова почувствовать, какая она узкая и горячая, как она дрожит под ним, до цветных кружочков зажмуривая глаза, сжимая своей рукой запястье его руки, что больно сдавливает девичье горло. Она притягивает его к себе за шею и наслаждается тем, что он на ней. Что она ощущает его вес на себе и чувствует его напряженный член внутри. Драко всегда трахает её так, будто это последний секс в его жизни — грубо, жестко, не обращая внимания на всхлипы и вздохи Гермионы, утыкающейся в его влажное плечо. Ему просто это нужно, и ей тоже. И Грейнджер всегда отдается так, будто это последний секс в её жизни — без зазрений совести и намека на стеснение, губами прижимаясь к его плечу, улавливая каждый его вдох и выдох и бешеный стук сердца, каждый его толчок. Драко всегда трахает так, что Гермиона еще примерно два дня не позволяет Поттеру касаться её тела. Грейнджер всегда отдается так, что ещё примерно два дня на входящие вызовы от Паркинсон, он отвечает кнопкой «отклонить». Они каждый раз захлебываются своими оргазмами, и оба на сто процентов уверены, что никогда и ни с кем больше не испытают подобного. Это как тысяча взрывов ядерных бомб одновременно в районе живота, как прыжок со скалы, как зажим пульсирующего сердца в чьем-то мощном кулаке, как… — Я выхожу замуж, — Грейнджер не придумывает момента лучше, чтобы вывалить на Драко этот пиздец: его голова покоится на её вздымающейся груди, и девушка нежно перебирает светлые пряди мужских волос. Он замер. Только на секундочку. На одно крохотное мгновение, которого, к счастью, было недостаточно, чтобы продемонстрировать Грейнджер свою уязвимость. Драко нарочито устало мурлычет, что и сам бы с радостью вышел замуж за лидера Мракоборческого центра. Они оба посмеиваются, делая вид, что это смешная шутка. Он спрашивает, можно ли теперь выкинуть её полотенце и зубную щетку. Грейнджер с улыбкой кивает. Когда она закрывает за собой дверь квартиры снаружи, наскоро попрощавшись, Драко долго курит, наблюдая с балкона, как она, заплаканная, с потерянным видом ловит такси, то и дело поправляя растрепавшиеся на ветру волосы. Он думает, что в следующий раз наконец попросит Грейнджер остаться, мысленно послав нахуй Поттера и их уютный домик в Годриковой впадине. Мысленно послав нахуй «стабильность и доверие». Малфой уверяет себя в том, что Гермиона принадлежит ему, и когда-нибудь он ляжет с ней спать в одну кровать. В их общую, блять, кровать. В которой он будет иметь её каждый день, а не два раза в неделю. Грейнджер, сидя в такси и глядя удовлетворенным взглядом на мелькающие фигурки людей в окне, уверяет себя в том, что пора бы уже заняться поиском квалифицированного мозгоправа. Или поиском себя. Одно Грейнджер о себе знает точно: она не хочет замуж за Поттера, не хочет дурацких сервизов по пять галлеонов, не хочет видеть влюбленную в Гарри Джинни два раза в неделю, не хочет стоять у плиты и придумывать, чем сегодня побаловать мужа после работы. Гермиону заебало придумывать себе оправдания, почему она не может расстаться с Поттером, чувства к которому были детской, уже давно утихшей влюбленностью. Все, чего хочет Грейнджер в свои двадцать три года — Драко Малфоя. Этого достаточно, чтобы снова чувствовать себя живой. — Извините… — Гермиона окликает таксиста, — я, кажется, кое-что забыла. Мы можем вернуться обратно?