По крови

Внутри всегда было холодно. Пускай и освещённые тяжёлыми канделябрами свечей, высокие своды всегда были мрачны. Никто и никогда не знал, что же находится у них над головами, там, ближе к тонущему в темноте потолку. И покрытая золотом статуя у молитвенного алтаря не внушала надежды. Гладкие и наполированные плиты пола некогда наверняка внимали чарующим отблескам огня, отраженным от спокойного лика Андрасте. Казалось, пророчица следит за прихожанами из-под сомкнутых век, и лик её, выражающий смирение и сладостное отчуждение незримо внимал их молитвам. Но мало кто мог уверить в этом, ведь обращалась она вовсе не к ним, кто был у её ног, а к тому, кто был над нею. Величественная церковь Киркволла располагалась в Верхнем городе, в коем обитает, не покидая его пределы, великосветская знать. Готовая приютить у своего надёжного порога всех сирых и нищих, обогреть их замерзшие пальцы у своего огня и дать простым людям светлую надежду, церковь находилась в Верхнем городе. Куда, по иронии судьбы, все эти сирые и убогие доступа не имели. Первому Чародею часто приходилось являться на воскресные проповеди и молебны, сопровождая в церкви своих магов по праздникам. Зал — душный, давящий, угнетающий — никогда не производил на него должного впечатления. Занимая столь высокий по определению статус, Орсино был обязан соблюдать правила: приходить в молитвенные часы и сопровождать желающих учеников. Нахождение в церкви всегда вызывало у Первого Чародея напряжение. Покидая же здание, он облегченно вздыхал. Как-то Сурана спросил Орсино о родителях — тогда Чародей не был готов ответить ему. Он совсем не помнил мать, лишь её руки — тонкие и теплые, заботливо обнимающие и укрывающими одеялом перед сном — и длинные тёмные волосы, мягкие и шелковистые, всегда пахнущие пряными травами. Кажется, она умерла незадолго до того, как Орсино забрали в Круг из эльфинажа в Ансбурге. А вот насчёт отца оставшиеся воспоминания были куда… сложнее. Почти всё время отец работал, и домой возвращался ночью, но уже рано утром уходил вновь. Орсино помнил не столько самого отца, сколько его образ. Редкими ночами, когда маленький эльф не мог уснуть и приходил в родительскую комнату — крохотную, бедную, но уютную, — в щёлку приоткрытой двери он видел слабый свет. В углу, где стоял небольшой каменный алтарь со свечами — ничто не сотрет из памяти чародея того терпкого запаха благовоний, — и отец, встав перед ним на колени, тихо шептал молитвы. Он произносил их мягко, осторожно, словно боясь, что кто-то увидит, потревожит, но Орсино никогда не прерывал его. Под конец молитвы мужчина прижимал к губам амулет на кожаном шнурке и, зажмурившись, сидел так некоторое время в полной тишине. В такие мгновения Орсино забывал, как дышать. *** Весть о Пятом Море долетела до Киркволла мгновенно, вместе с первыми беженцами. Похоже, этот проклятый город вновь захлестнёт волна кризиса и невзгод. Первый Чародей не представлял, что Мор распространится по Ферелдену настолько скоро, и что людей, ищущих укрытие здесь, окажется так много. Получив письмо от Сураны, он немедленно отравился в свою спальню. Приятный полумрак, нарушаемый лишь слабым солнечным лучом из узкого окна, чертящим на полу светлую полосу, по обыкновению не успокаивал. Орсино медленно опустился на колени перед кроватью и сложил перед собой руки в давно врезавшемся в память жесте. Тишина обволакивала, но не давила. Чародей чуть слышно вздыхал, не слыша себя, открывал и закрывал рот, боясь произнести хоть звук. Что-то бешено колотящееся в груди отчаянно мешало начать. Медленно и осторожно Орсино потянулся за приятно холодившем под мантией амулетом на кожаном шнурке. И аккуратно прижал его похолодевшими пальцами к сухим обветренным губам, вспоминая неясный образ человека перед алтарём. В тот миг Чародей действительно молил. Ведь ни для кого Мор не проходит бесследно. Особенно для Серых Стражей.