Не по уставу

В полутьме странно скорчившееся тело кажется совсем крошечным. Эрвин подползает к нему, не доверяя своим ногам, не решаясь встать, чтобы не упасть от головокружения. На них обоих — остатки снаряжения, превратившегося в бесполезную рухлядь. Да что вообще случилось? Эрвин почти не волнуется, когда прикасается к сонной артерии Леви; он знает, что не почувствует никакого обнадёживающего знака. Когда он обнаруживает пульс, то долго не может поверить. Сколько раз ему уже казалось, что он находил признаки жизни у давно покинувших этот мир, путая чужое сердцебиение с ударами крови в собственном пальце. И всё-таки Леви ещё жив, а значит, теперь настало время беспокоиться, потому что с такими ранениями он всё равно не выживет и будет долго и мучительно умирать на глазах Эрвина. Лучше бы он погиб быстро. Эрвин ещё раз ощупывает свою голову. Разорванную кожу щиплет, ладони возвращаются в поле зрения красными от крови, но в черепе нет трещин, и его содержимое не пострадало. Теперь это содержимое следует использовать по назначению и придумать, как выбраться из временного убежища, слишком глубоко запрятанного и потому опасного для его пленников. У Эрвина нет сомнений в том, кто помог ему очутиться здесь. Осознавать это неожиданно и непривычно. Они с капралом давно уже перестали враждовать, но он всё равно не ожидал… но ведь стоило ожидать? Руки Эрвина зависают над телом Леви — он не знает, как начать, к чему не опасно прикоснуться. Одним из затупившихся лезвий он цепляет куртку капрала сзади и безжалостно разрывает сверху донизу. На спине Леви — гигантский кровоподтёк, окружающий гематому. Не исключено, что у него перебит позвоночник, и тогда всё кончено. Если Леви останется калекой, можно даже не пытаться возвращать его к жизни. Он всё равно этого не оценит. Эрвин глубоко вздыхает и начинает последовательный осмотр. Половина лица Леви в синяках, но кости его черепа тоже целы. Эрвин снова берёт лезвие и разрезает ткань одежды на груди Леви, окончательно превращая его форменный костюм в лохмотья. Сам Леви остаётся недвижим, глух и слеп к происходящему, и, похоже, он совсем не чувствует боли. Это хорошо. И в то же время это плохой знак. Эрвин невольно вздрагивает, когда смотрит на грудь Леви. Он повидал много увечий, и это — не самое худшее, но так близко… один на один — не в хаосе боя и не в надёжном пристанище с полевыми медиками… на теле Леви, того, кто звался сильнейшим бойцом человечества, его последней надеждой. Грудная клетка Леви странно вдавлена внутрь с одной стороны; натянутую кожу прорвали два обломка ребра, торчащих наружу. Как только он дышит? Эрвин наклоняется и внимательно осматривает обрамлённый сломанными костями провал; мимолётное отвращение уже без остатка прошло. Кажется, Леви дышит только одним лёгким. И похоже, кровь на его подбородке вовсе не из-за выбитых зубов. Эрвин поочерёдно выпутывает из рукавов руки капрала. Нужны шины — это ясно с первой секунды. Эрвин потрошит бесполезные уже устройства пространственного маневрирования, отколупывает из хитросплетения ремней опорные шесты, а сами ремни стягивает вокруг переломов. Чтобы закрепить впечатление, Эрвин поочерёдно осторожно расправляет слипшиеся от запёкшейся крови пальцы капрала на своей широкой ладони. У Леви сильные пальцы мужчины — не мальчика, за которого его принял Эрвин своим не до конца прояснившимся рассудком, — но всё равно они кажутся слишком тонкими, как и запястье, как и предплечье, как и всё остальное. Затем Эрвин неуверенно берётся за пряжку ремня. Потом отпускает его и опять хватается за лезвие, чтобы порвать штанины одну за другой; осторожно стягивает высокие сапоги. Одна нога выглядит целой. Вторая вообще не похожа на ногу. Ниже колена Леви — кожаный мешок, набитый мясом и обломками костей. Эрвин тупо смотрит на открывшееся перед ним зрелище, не имея ни малейшего понятия о том, что делать дальше. Наверное, это последствия травмы. Он думает слишком медленно, он ещё не вернулся до конца на поле боя. Перед Эрвином — новое поле боя. Первый импульс — добить своего бойца, пережать ему шею, чтобы он задохнулся, так будет милосерднее! — уже прошёл. Эрвин собирается бороться за жизнь Леви. Он заканчивает осмотр. Кожа на сломанной лодыжке посинела от кровоизлияния. Эрвин не уверен, что такие повреждения можно залечить за стеной — что уж говорить о его весьма скромных текущих возможностях. Об отсутствии всяких возможностей. Веки Леви едва заметно дрожат. Эрвин наклоняется ближе, так близко, что его собственное дыхание шевелит ресницы Леви. Может быть, ему просто показалось. Или не показалось. С губ Леви срывается какой-то странный звук, но это не осмысленный знак, даже не стон боли — паутинной тонкости нить из забвения. Случайный выдох. Но когда Эрвин пытается примотать сломанную ногу Леви к очередной самодельной шине, он замечает, что Леви вздрагивает — всё-таки вздрагивает, — и пытается отдёрнуться прочь. Если он чувствует… Если его спинной мозг цел… Рано радоваться. Эрвин расстилает свой чудом уцелевший плащ и медленно перекатывает на него Леви. Вряд ли ему удастся избежать заражения, и всё же — с открытыми ранами нельзя лежать на земле. Второй половиной плаща Эрвин накрывает Леви сверху. По меркам Леви его плащ неожиданно велик. Рост и комплекция капрала уже почти ни у кого не вызывают удивления, но сейчас Эрвин как будто смотрит на него другими глазами. Лучше бы он как следует рассмотрел место, в которое они угодили. Наверх не забраться так просто. У Эрвина даже мелькает мысль, что у них не удастся добраться до края, и они навсегда останутся на дне расщелины, и «навсегда» для них — всего лишь несколько дней: первым умрёт Леви, а вскорости и Эрвин — без воды. Эрвин хватается руками за неровности в земляных стенах, упирается ногами в выступы и медленно подбирается к поверхности. Он срывается, не поднявшись и на треть, а ведь ему ещё предстоит тащить на себе Леви. Выход находится быстро. Их лезвия уже затупились, но они всё ещё годятся для того, чтобы разрубать землю. Эрвин примеряется и пытается выдолбить в стене удобные для восхождения выбоины. Он успевает подняться почти до середины стены, а потом что-то застилает солнечные лучи, и огромный жирный палец стремительно опускается к нему, пытаясь раздавить — или сковырнуть, как какую-нибудь букашку. Хватаясь левой рукой за уступ, Эрвин перехватывает лезвие правой и взмахивает им почти вслепую; ему везёт — слишком тесное пространство, и разминуться почти невозможно. Эрвин отрубает титану два пальца, и тот рычит, его рука бьётся о стены узкой расщелины — застанный врасплох болью, он не может выбраться, и Эрвин рубит лезвием ещё, ещё и ещё, вымещая свою собственную муку — за убитых товарищей, за полумёртвого Леви, который должен был прикончить эту тварь, но почему-то не успел. Жар, вырывающийся из обрубков, опаляет Эрвину лицо, и он срывается, не удержавшись, и в тот же миг титан выдёргивает искалеченную руку наружу. Он быстро восстановится, но, если он был так умён, что придумал подобие стратегии для нападения на отряд, может быть, он не полезет к ним снова. У Эрвина опять шумит в ушах, и он не сразу слышит тонкий звук и не сразу отличает его от какофонии в своей голове. Но звук повторяется, и когда Эрвин оборачивается к Леви, глаза капрала открыты. Эрвин бухается на колени рядом и всматривается в эти широко распахнутые глаза, пытается отыскать в них искру понимания, рассудка, жизни. Один глаз Леви залит кровью изнутри, но затуманенный взгляд медленно фокусируется точно на Эрвине. Инстинкты Леви невозможно уничтожить. Он не очнулся, когда Эрвин трогал его ужасные раны, но пришёл в себя, разбуженный от забвения короткой атакой гиганта. — Ты меня слышишь? — спрашивает его Эрвин, и Леви издаёт в ответ какой-то свистящий хрип. Из уголка его рта тянется новая ниточка крови. — Не говори. Моргай. — Где мы? — конечно, он продолжает говорить. — Да... я вспомнил. Над их головами опять раздаётся шум, мелкие камни и земляная пыль сыплется на их головы. Эрвин торопливо опускается над Леви, упираясь руками и коленями, надёжно укрывая его своим телом. Пусть по веской причине — сейчас он ближе к нему, чем когда-либо. Смутные ощущения, рождённые одной только мыслью об этой вынужденной близости, вихрем проносятся и пропадают — для них не место и не время. В их жизнях едва ли когда-нибудь наступит место и время — да и то, сохранят ли они свои жизни? В их жизнях близость возможна только по очень веской причине; спасение и защита относятся к таковым, смутные ощущения — совсем нет. — Прости, что не убил его, — бормочет Леви. Скрежет наверху прекращается, как будто гигант прислушивается. На самом деле, он, должно быть, временно оставил попытки достать двух запертых под землёй человек. Но Эрвин не торопится менять своего положения. — Я уверен, что ты сделал всё, что мог, — успокаивающе говорит он. Леви кривится — впервые, хотя ему полагается корчиться в агонии. — Не совсем, — признаётся он. На его губах вздувается и лопается кровавый пузырь. Эрвин в полной мере понимает, что это значит. — Ты не выполнил приказа… предпочёл сначала вытащить меня?.. — Ты командир отряда… без тебя у нас у всех нет ни одного шанса. Это самый логичный ответ и самый понятный для них, но Эрвин всё равно чувствует что-то… совсем не похожее на удовлетворение, хотя именно это объяснение может оправдать Леви в полной мере. Но сейчас, когда они связаны узами выживших и продолжающих бороться за жизнь, Эрвин ждал чего-то иного. Но чего?.. Он знал, что Леви ненавидел его поначалу, и только успехи его командования позволили ему примириться… проникнуться уважением — не больше. Леви косится куда-то вниз, как будто пытается осмотреть своё тело, но ему не нужно смотреть — достаточно того, что он чувствует. — Что со мной? — спрашивает он требовательно, но его голос почти неслышим. Эрвин не отвечает. Его перечисления всё равно заняли бы слишком много времени. Леви шевелится, пытается перевернуться или даже сесть. Эрвин готовится удержать его, но у капрала всё равно ничего не выходит. — Добей меня, будь так добр. — Ни за что. У обоих это вырывается неожиданно легко. — Почему? — хрипит Леви, и в его взгляде столько злости — почти как при их первом разговоре, только немного больше. — Почему нет, командир? — Я не могу собственными руками убить своего лучшего бойца. Без тебя у нас тоже нет никакой надежды. Эрвин не мог сказать ничего другого, пока не мог. Гнев не уходит из взгляда Леви, но теперь к нему примешивается понимание. Похоже, такая плоскость взаимоотношений ему ясна. Эрвина начинает тошнить. Видимо, он всё-таки заработал сотрясение мозга.