Не по уставу

— Нужно подождать сумерек. Я быстро сделаю последние ступени на самом верху, и мы сможем выбраться, пока титан обездвижен без солнца. Эрвин не уверен, что Леви его слышит. Глаза капрала полуоткрыты, но взгляд неподвижен, и Эрвину даже хочется сомкнуть его веки — если глаза пересохнут, наверняка будет больно. Но глупо беспокоиться сейчас об этом неудобстве. И кроме того — Эрвин не сможет заставить себя закрыть глаза Леви. Это будет слишком похоже на… Даже если ему действительно придётся — всё равно не сможет. То есть — сможет, конечно. Но это будет мучительно. Думать об этом сейчас, пока он слышит свистящее дыхание капрала, совсем не хочется. Эрвин примеряется к готовящемуся побегу и берёт лезвия в обе руки — неудобно, рано или поздно придётся избавиться от одного — да и не к сражению он готовится. И привязать их нечем — все ремни использованы совсем по другому назначению. Грохот отвлекает его от раздумий, а потом свет становится тусклее — но это не вечер наступает так стремительно. Огромный валун закрывает сразу четверть их единственного выхода. Титан собирается завалить их камнями, чтобы они не смогли вырваться, чтобы умерли в ловушке. Нормальные гиганты — если это слово вообще применимо к таким существам — никогда не поступили бы так. Они преследуют и жрут людей, но не прибегают к столь изощрённым методам ради их гибели. Но темнеет не только из-за завала. Ночь торопится вступить в свои права, и титан наверху движется всё медленнее, подкатывает новые камни всё реже — и всё более мелкие. Нехватка солнечного света сковывает его движения. Это медленная, мучительная схватка; одна из самых душераздирающих битв, которым был свидетелем Эрвин. Битва, где решается его судьба и в которой он не может принять участия. Эрвин замечает, что Леви слегка поворачивает голову. Он тоже наблюдает. Это странное сражение пробудило его. Титан останавливается, когда в завале остаётся совсем небольшой лаз — на одного человека с запасом. Это едва ли уловка — человечество уже сталкивалось с девиантами, но не видело титанов, двигающихся по ночам. Всё складывается удачно. Если не считать того, что вырубленные Эрвином ступени в противоположной стороне от оставленного прохода. Делать новые нет времени — за ночь им нужно успеть пройти как можно ближе к стене. Эрвин хватает последние обрывки верёвки, оборачивает вокруг Леви, а затем вокруг себя. Теперь капрал висит на его груди, как маленький истекающий кровью кокон. Руки у Эрвина свободны, но лезвие всё равно не удержать, и он просовывает их между прижатыми друг к другу телами. Если повезёт, никто из них не поранится. Восхождение вдвоём получается совсем не таким лёгким, как в одиночку. Стоило привязать Леви к спине, но это казалось слишком сложной задачей. Руки Эрвина дрожат, когда он цепляется за камни самыми кончиками пальцев. Только сейчас тело напоминает ему об ушибах, которых он не заметил. Если Леви пришлось тащить его на себе, то как он сумел?.. Когда Эрвин добирается до самого верха, то понимает, что они обречены. Ему нужно совершить немыслимый прыжок, невозможный, пока он обременён своим живым грузом, пока у него темнеет и двоится в глазах. Если они сорвутся, ещё один удар не пойдёт им обоим на пользу. Эрвин готовится перевернуться в воздухе на спину, чтобы не покалечить Леви ещё сильнее, и прыгает. Его руки скребут по краю расщелины, камешки царапают ладони и забиваются под ногти, но ему удаётся удержаться. Осталось всего лишь подтянуться, и именно это у него не выходит. Его ноги болтаются в воздухе, не находя опоры. Будет так глупо испортить всё в самый последний момент. Эрвин чувствует, как двигается Леви. Он ведь крепко привязал его? Если Леви выскользнет, это будет ещё глупее, чем просто сорваться вниз. Леви шевелится всё настойчивее, и Эрвин косится вниз. Что-то холодное скользит по его животу. Это лезвие. Своими скрюченными, сломанными руками Леви пытается достать лезвие — и нет сомнений в том, что он собирается перерезать им верёвку. — Не смей! — гаркает Эрвин, но Леви, разумеется, не останавливается — уже во второй раз он не подчиняется прямым приказам. — Леви! Немедленно! Прекрати! Это!.. Лезвие поддаётся ещё немного. Лицо Леви не к месту сосредоточено, его взгляд застыл в мертвенном напряжении. И Эрвин ничего, совсем ничего не может сделать, каждое лишнее движение опасно для него сейчас, опасно для них обоих. — Пожалуйста, не делай глупостей, — просит его Эрвин, его голос почти неузнаваем от напряжения. Леви великолепно притворяется глухим. Лезвие почти освобождено. Капралу остаётся ещё несколько движений. — Не смей, остановись прямо сейчас!.. — выкрикивает Эрвин. Подстёгнутый страшной обречённостью, распалённый этой идиотской выходкой, он чувствует сокращение каждой своей мышцы; а потом его локти и колени находят опору, и он ползёт, слепо ползёт вперёд, волоча за собой Леви, так и не успевшего освободиться. Что ж, отчасти Леви даже помог ему сделать последнее усилие, но это вовсе не значит, что Эрвин не зол. — Что ты творишь? — спрашивает он, подползая к капралу, совсем не нежно поворачивая к себе его лицо. Первое желание Эрвина — как следует ударить его в нос, но он и без того уже сломан, и вместо этого Эрвин неловко гладит Леви кончиками пальцев по скуле. — Ты же понимаешь, что случилось бы, если бы ты успел натворить дел? — Леви чуть-чуть приподнимает брови. — Мне бы пришлось опять спускаться и отскребать то, что от тебя осталось бы. Вот и всё. Леви жмурится. Эрвин надеется, что он осознал всю нелепость своей попытки. Эрвин надеется, что он осознал ещё кое-что важное. Они оба уже обменялись любезностями, и теперь можно отбросить их; можно и нужно принять, что они так и будут спасать друг друга, прикрываясь красивыми лозунгами. Застывший титан сидит всего в нескольких шагах от расщелины, его глаза живые, как будто он продолжает следить, но вздувшиеся мышцы окаменели. Эрвин приподнимает Леви, заставляет его посмотреть на неподвижного гиганта. — Я хочу, чтобы ты убил его — лучше поздно, чем никогда. Я хочу, чтобы ты выжил, вернул свои силы и прикончил эту хитрую тварь. Я не знаю другого, на кого можно положиться в этом деле. Леви моргает и опять закрывает глаза. Эрвин надеется, что это означает молчаливое согласие. Может быть, Леви даже принял всерьёз его недавнюю просьбу не тратить силы на разговоры. Это радует и настораживает одновременно. Эрвин останавливается, чтобы поправить связывающие их верёвки. Теперь, когда он твёрдо стоит на земле, ноша почти не отягощает его. Он догадывается, как унизительно Леви быть безвольным полутрупом, неспособным двигаться, неспособным защищаться, неспособным даже окончить свою жизнь, когда ему вздумается. Гордости Леви придётся временно скрыться, тем более сейчас капрал не чувствует унижения — его голова раскачивается в такт ходьбе Эрвина, то запрокидываясь, то стукаясь лбом о чужое плечо. Эрвин рассеянно кладёт руку ему на затылок, и неприятный жар прокрадывается на его ладонь. Это ещё один плохой знак. Слишком много плохих знаков за один день. — Леви, — зовёт его Эрвин, но тот не отвечает; Эрвин хочет потрясти его, но останавливает себя. Пусть лучше так, пусть лучше Леви спит — если это можно назвать сном. Эрвина не раз называли единоличником, и он нисколько не сопротивлялся этому званию — оно отлично дополняло все его прочие звания; командир учитывает волю своих подчинённых, но принимает решения сам, иначе — хаос. Сейчас, принимая одно непростое решение за другим, Эрвин чувствует себя неожиданно одиноким, и Леви, давно потерявший сознание, безнадёжно испачкавший кровью форму — как свою, так и форму Эрвина, — делает одиночество нестерпимым. Эрвин идёт к стене, и ему кажется, что та отдаляется, вместо того чтобы приближаться. Игры зрения в ночной тьме. Но скоро тьма рассеется, наступит утро и пробудит от спячки титанов, и те быстро нагонят двух пеших людей… одного пешего человека. Когда Эрвин начинает спотыкаться, он делает короткий привал, пересиливая желание побороть себя и пойти ещё быстрее. Никому не станет лучше, если он надорвётся. Кроме того, он хочет осмотреть Леви. Вообще-то, больше всего он хочет поговорить с ним — услышать хотя бы одно слово! — но он не будет насильно приводить капрала в чувство. Его минутная слабость не стоит того, чтобы Леви чувствовал боль во всей её полноте. Эрвин отвязывает Леви и осторожно кладёт на землю, и только потом понимает, что верёвки придётся скреплять снова — трата времени. Опять трата времени, которого у них нет. Если оглянуться, легко понять, что прошли они совсем немного. Дыхание Леви пугающе громкое, благодаря нему Эрвину легко понять, что капрал ещё жив, но люди не дышат так натужно — по крайней мере, те, кто не планирует скончаться. Изрезанная Эрвином форма едва держится на теле Леви — её даже не нужно убирать, чтобы разглядеть раны и синяки. Единственное, что делает Эрвин — закатывает одну из штанин, и тогда Леви стонет. — Прости, — бормочет Эрвин, — нужно посмотреть… — Не трогай, — выдыхает Леви. Из уголка его глаза вытекает слеза, и Эрвин смотрит на неё, как зачарованный; ему хочется прикоснуться к ней и стереть, но он не должен показать, что видит… Леви не понравится, если кто-то обратит внимание на его слабость. Впрочем, сейчас Леви слишком поздно беспокоиться об этом, не так ли? Цепляться одновременно за жизнь и за Эрвина — вот достаточный пример слабости для него. Эрвин не знает, как избавить его от этого стыда, который знаком и ему самому тоже. Обнажённая нога Леви теперь уже с большим трудом напоминает человеческую конечность. Странные красные пятна ползут вверх, к колену, и когда Эрвин нажимает на одно из них, Леви вздрагивает. Эрвин никогда раньше не видел, чтобы заражение распространялось так быстро — впрочем, большинство увечий, которые он рассматривал так близко, не принадлежали живым. — Леви… — нужно найти силы продолжить, но взгляд капрала — барьер почти физически ощутимой плотности. — Я думаю, ногу придётся отнять. Пока не поздно. — Только попробуй, — шипит Леви — несмотря на его положение, в его голосе таится полновесная угроза. Эрвин только хмурится. Пусть он не верит в то, что даже за стеной Леви помогут сохранить ногу, у него нет ни подходящего инструмента, ни времени разбираться с последствиями этой операции, как нет у него и необходимой доли мужества. Прежде в последнем он редко испытывал недостатка.