Не по уставу

Когда Леви закусывает зубами какую-то палку, Эрвин понимает, что ситуация начинает выходить из-под его надуманного контроля — или уже вышла окончательно. Пусть даже Леви больше не смотрит на него с ненавистью, и с надеждой тоже не смотрит — вообще не глядит в его сторону. — Разве вы не дадите ему чего-нибудь… от боли? — Резать по живому кажется немыслимым после всего, что с капралом уже случилось. Врач не отвечает, но по его вздоху Эрвин читает, что у них нет таких сильных средств, а те, что есть под рукой — бессмысленны. Теперь он начинает понимать, почему Леви стоило оставаться без сознания. — Это хотя бы не будет слишком долго? — Ещё один раздражающий вздох. — Всё относительно. Эрвин почти скрежещет зубами. Конечно, такие вещи не бывают быстрыми, даже если длятся всего несколько секунд. Почему нельзя просто использовать гильотину, зачем мучиться с этой дурацкой пилой? Он не задаёт этого вопроса вслух, потому что не сдержится после третьего тяжёлого вздоха. — Начинайте уже, — зло говорит Леви. Его голос звучит невнятно. Эрвин садится рядом. — Давай руку, — просит он, но Леви только косится на него. — Её ты тоже хочешь отрезать? — Эрвин не возражает против обвинений. К тому же, Леви всё равно нельзя держать за руку — в ней сломанные кости. Леви тяжело дышит и стискивает зубы, когда пила врезается ему в кожу. Эрвин зачем-то вглядывается в его лицо, хоть и знает: Леви не понравится, что он пялится в момент самой ужасной уязвимости. Но на самом деле, сейчас Леви всё равно. К тому же, он сам попросил Эрвина остаться. Когда пила прорывает мышцы, Леви стонет каким-то незнакомым, низким тоном. Когда лезвие касается кости, капрал кричит, не сдерживаясь, и кто-то толкает Эрвина в спину. — Держите его! Внешность Леви всегда была обманчива. За хрупким внешне телом скрывается большая сила; все знают это, но почему-то никогда не могут поверить, пока не столкнутся с ней воочию. Эрвин наваливается на капрала — сначала осторожно, боясь сделать хуже, проломить окончательно грудную клетку и превратить в кашу внутренности; используя лишь часть своего веса. Но этого недостаточно. Леви бьётся под ним с каким-то невиданным буйством, и Эрвину приходится сжать его плечи и лечь поперёк. Леви кричит прямо ему в ухо, а в другое ухо влетает омерзительный скрежет крошащейся кости, и Эрвин больше всего на свете хочет оглохнуть. На его глазах титаны откусывали ноги, руки и головы другим, но это не имеет ничего общего с тем, что делается сейчас. Сейчас всё происходит слишком близко. И не с тем человеком. Разве можно так рассуждать? Эрвин достаточно ненавидит себя за то, что ему приходится бороться с Леви. Лицо капрала мокрое от пота и слёз, а глаза скорее растерянные, чем яростные. Его судорожные попытки вырваться постепенно сходят на нет, и Эрвин понемногу ослабляет хватку, а потом пила как-то странно взвизгивает и соскакивает, оставляя культю, которую немедленно перевязывают жгутом. Леви выплёвывает искусанную, измочаленную палку. Во рту Эрвина сухо, он старается не смотреть вниз, но его взгляд соскальзывает. Леви тоже поднимает голову и смотрит на окровавленный обрывок штанины, а потом устало откидывается назад, и Эрвин едва успевает подставить ладонь под его затылок. — Теперь уходи, — выдыхает капрал. — Леви… — Эрвин не сделает этого, не сможет себя заставить. Если он уйдёт, Леви останется один — несмотря на то, что о нём позаботятся. Леви очень долго был один и утверждает, что любит одиночество; может быть, он даже заставил себя поверить в то, что лучше справляться со всем самому. Но Эрвин не позволит ему — он уже выучил, что это слишком тяжело. А ещё — ещё Эрвин знает, что как только он уйдёт, ему придётся погрузиться в другие дела, и первым делом — рассказать всем, что случилось с Маркусом и Люси. А потом — многое, многое другое, одинаково ненавистное. — Уходи, пожалуйста, — повторяет Леви очень тихо. Его показная вежливость всегда опасна. Она означает, что он почти не может сдерживаться. Или почти не может держаться. И тогда Эрвин уходит. — Всё будет в порядке, — говорит ему Ханджи. Среди них не принято бросаться пустыми фразами — значит, Ханджи действительно верит в то, что говорит. Она всегда была… немного оптимистичней прочих. — Я не помню их лиц, — вдруг сознаётся Эрвин. — Когда-то я хорошо знал каждого в отряде. А сейчас… я ничего не могу сказать про этих двоих, кроме обычной банальности про то, что они были хорошими солдатами, и их самоотверженность не будет забыта. Конечно же, про неё забудут очень скоро. — Даже ты не можешь охватить всего, — это тоже очередная банальность, но Эрвин нуждается в ней и потому прислушивается. — Ты никого не обманул и не толкнул на смерть. Просто тебе очень повезло. — Да уж, смерть дышала мне в затылок. В прямом смысле, — рассеянно соглашается Эрвин и прикасается к саднящей ране. — Человечеству тоже повезло. Если удача ещё не вся вышла, Леви сможет встретиться с тем титаном снова, и тогда… — Я говорю не об этом, — Ханджи как будто сердится, но Эрвин не понимает причин. — Ты сказал, что даже не помнишь лиц тех бедняг. Но лицо Леви тебе знакомо очень даже хорошо, не так ли? Я выражаюсь фигурально. — Ханджи… — У каждого из нас есть тот, кого мы выделяем, кто дороже всех прочих. Но обычно в этом не признаешься так легко. Когда Микаса возится с Эреном, забывая об остальных, на неё косо смотрят. Вам с Леви никто не скажет ни слова — и не только из боязни оспорить начальство. Просто вы должны жить, потому что вы лучшие. Эрвин всё это знает. Это его самое блестящее и самое позорное оправдание. Они лучшие, и это многое открывает им; они могут позволить себе вызволять друг друга большой ценой. Думать в первую очередь друг о друге. Леви спасает лучшего командира. Эрвин спасает лучшего бойца. Всё это понятно и просто — даже перед собой они объяснились именно так. — Я просто надеюсь, что вы видите двойное дно, — продолжает Ханджи. Почему ей вдруг пришло в голову поговорить об этом — именно сейчас? — Что вы оба… понимаете… как вам повезло!.. Совсем в другом смысле — вам повезло, что вы можете ничего не скрывать — у вас уже есть отличное алиби. И нет ничего плохого в том, чтобы им пользоваться. Эрвин с трудом заставляет себя слушать. Мысли тяжело ворочаются в его голове и никак не могут уложиться, царапают острыми углами. После того как он оставил Леви и поговорил с отрядом, его сморил тяжёлый короткий сон, не принёсший облегчения. Ханджи просит от него слишком много, слишком большой концентрации, слишком глубокого погружения в себя. — Поверить не могу, — вдруг говорит Ханджи и раздражённо поправляет очки. — Вы действительно не понимаете. Обманули себя ещё раньше, чем всех вокруг. Эрвин не успевает вовремя придумать достойный ответ. — Командор Смит… Несколько долгих секунд Эрвин смотрит на того, кто отрезал ногу Леви, а потом срывается и бежит. Бежит от разговора с Ханджи — как ему кажется, — но на самом деле только подтверждает её теорию. — Что случилось? — Он уже знает, что всё не в порядке. Почти никто и никогда за долгую службу Эрвина не приходил к нему с рапортом о том, что всё продвигается без проблем. — Вы же сказали, что ампутация спасёт от заражения. — Она и спасла. — Поддельная невозмутимость его собеседника постепенно слетает, обнажая лицо очень уставшего человека, и Эрвин не злится на него. Он ни на кого не злится. Чтобы испытывать это чувство, нужно иметь в запасе гораздо больше сил. — Но это тяжёлая операция… сама по себе. И большая потеря крови… Не слушать его гораздо тяжелее, чем не слушать Ханджи. Эрвин не хочет верить, что всё оказалось зря. Что он заставил капрала страдать бессмысленно. Глаза Леви открыты. Это должен быть хороший знак. Эрвин наклоняется над ним, и взгляд Леви с большим усилием фокусируется, и это тоже должен быть хороший знак. Только в лице Леви не осталось красок — совсем, как будто на листе бумаги наметили знакомые черты — и всё. Эрвин стискивает пальцы Леви в своих, и те уже не кажутся такими горячими, как прежде. Эрвин надеется, что это не означает приближение предсмертного холода, но, похоже, так и есть. Помедлив, он прикасается к его лбу, и происходит странное: вместо того чтобы отдёрнуться, Леви придвигается к его руке. Теперь, похоже, самое время испугаться. — Леви… — капрал моргает. Эрвин не позволит ему провалиться в оцепенение. Нужно срочно что-то придумать, соорудить выступ, за который можно ухватиться — подобно тому, как он вырубал их в стене расщелины совсем недавно. — Леви, пожалуйста… не вздумай уходить сейчас. Ты спас мне жизнь... — И пытался перерезать верёвку, чтобы не дать сорваться. Холодок пробегает по спине Эрвина, когда он вспоминает об этом. Леви сделал для него так много… и это, в свою очередь, может многое значить. А может значить желание вернуть долг. Расплатиться за доброту Эрвина, за его помощь, за приглашение в отряд. Леви полюбил отряд и не хотел оставить его без своей главной опоры. Прозрачные, заслуживающие уважения мотивы. — Мне нужен тот, на кого я могу положиться… Тот, кому я могу всецело доверять. Кому могу поручить самое сложное. Если ты уничтожишь того титана, нам простят две случайные смерти и остальные неслучайные тоже. Грудь Леви вздымается едва-едва. Эрвин не знает, что ещё сказать, в его голове крутятся разного рода глупые формальности, смешанные со странными словами Ханджи. Что-то брезжит в его мыслях, слабое, как дыхание Леви. — Ты мне нужен, — повторяет он и осекается, не зная, как продолжить на этот раз. Ни одно продолжение не подходит. Ни одно продолжение не требуется.